Бывшие слуги восточногерманского и советского режимов после краха Стены столкнулись с собственными трудностями. Гельмут Хаккенберг – секретарь лейпцигского отдела партии, приказавший войскам занять оборонительную позицию 9 октября, – по-видимому, почти сразу после тех событий пережил нервный срыв. Герхард Лаутер, основной автор текста, приведшего к открытию границы, переехал из Берлина в Лейпциг после того, как его работодатель – министерство внутренних дел – прекратил существование вместе с ГДР; он остался убежденным приверженцем коммунистических идеалов. В Лейпциге он долгое время занимался юридической практикой, пока не вышел на пенсию и не переехал в скромную квартиру на окраине города. Заместитель советского посла Игорь Максимычев вернулся в Москву и сел за написание книг о европейской политике. Его младший коллега Владимир Гринин продолжил дипломатическую карьеру и вновь оказался в бывшем посольстве СССР на Унтер-ден-Линден в Берлине в 2010 году – уже как посол России. А Владимир Путин – офицер отдела КГБ в Дрездене – уехал на родину, полный сожалений о том, как «Советский Союз утратил свое положение в Европе». Он начал политическую карьеру, желая вернуть России как минимум то ее место, которое ей – по его мнению – принадлежало по праву.
Дальнейшее политическое восхождение Путина было исключением из правил: все-таки большинство людей, прямо связанных с драматическими событиями 9 ноября, ушли из публичной сферы и вели ничем не примечательную жизнь после того, как пыль (буквально) улеглась. Часть восточных немцев разочаровалась в повседневной реальности капитализма. В обществе возникла неожиданная ностальгия по характерной для ГДР стабильности, пусть последняя и сопровождалась известными ограничениями. Но как Дурс Грюнбайн – один из самых успешных писателей, вышедших из Восточной Германии, – предположил в своем эссе о Борнхольмер-штрассе через девятнадцать лет после падения Стены, наследие событий, произошедших там 9 ноября, означало, что назад дороги нет. Открытие границы стало точкой невозврата в распаде системы холодной войны.
Непосредственные участники были практически забыты – причем не только современниками. Более поздние исследователи принимали за чистую монету утверждение Кренца, что произошедшее было его заслугой. В этом нарративе восточные немцы предстают пассивными получателями блага, дарованного им сверху властями. Один из вариантов этой идеи сводится к тому, что подробный план открытия границы появился после речи Рональда Рейгана в Берлине в 1987 году, в которой он призвал Михаила Горбачева «снести эту стену». А те ученые, которые признают хаотичность процесса открытия границы, все равно преуменьшают значение роли граждан, равно как и мирной революции 1989 года. Как считают представители этого лагеря ученых, если бы жители Лейпцига не вышли на марш по кольцевой дороге 9 октября или если бы Стена не пала 9 ноября, то это все равно случилось бы на следующий день или чуть позже. По их логике то, как именно эти события происходили, не имеет большого значения.
Свидетельства, представленные в этой книге, показывают, насколько ошибочны подобные взгляды. Падение Стены не было подарком от политических элит – восточногерманских или каких-либо других, и оно никоим образом не было предопределено. Открытие границ стало результатом совокупности действий непосредственных участников (и их незаурядной смелости) и случайных событий. Все эти факторы сложились в четкой, но совершенно незапланированной последовательности. А масштабная – и успешная – мирная революция, в рамках которой пала Стена, была поистине редким явлением, которое следует внимательно изучать, а не списывать со счетов. История 1989 года демонстрирует то, как много элементов должны сложиться определенным образом, чтобы подобная революция достигла цели.
Мы должны не полагаться на ложные допущения о том, что все было неминуемо и предначертано, а помнить предупреждение Марка Блока о пристрастности ретроспективного взгляда. Парадокс неожиданных событий, таких как падение Стены, заключается в том, что они представляют собой маловероятные исходы – однако, случившись, кажутся неизбежными. В 1989 году по обе стороны границы между двумя Германиями сотни тысяч солдат (и термоядерное оружие) были приведены в боевую готовность. Горбачев, конечно, пытался снизить напряженность, но все его усилия могли быть разрушены одной пулей – никто не отменял способность СССР развязать ядерную войну. Действующие лица на местах тоже имели возможность применить силу. Если бы кто-то из «жестокой четверти», как выражалась Карин Геффрой, дежурил на КПП Борнхольмер вечером 9 ноября, то исход той ночи мог оказаться совсем иным.
Двадцать пять лет спустя Кренц, изначально приписывавший себе заслугу мирного разрешения ситуации, признал, что «мы подошли к гражданской войне ближе, чем многие сегодня готовы поверить». В день открытия границы существовала «реальная опасность военной эскалации, в которую могли ввязаться сверхдержавы». Нынешние замечания Кренца позволяют предположить, что насильственный вариант развития событий сохранялся до конца 1989 года; Эрих Хонеккер определенно предпочел бы его. Как неоднократно отмечал Коль, если бы Хонеккер провел реформы, то мог бы спасти себя и свою партию, но он выбрал силовой подход. На первых порах, когда протесты еще не достигли своего пика и могли быть подавлены без особой шумихи, насилие, пожалуй, представлялось разумной реакцией (с точки зрения режима), но, как только ряды протестующих резко увеличились, а вероятность утечки информации приумножилась, такая стратегия стала намного более рискованной. С этого момента насилие уже было сопряжено с колоссальными издержками, что в итоге помогло подорвать режим.
В этом смысле показательно сравнение с Китайской Народной Республикой – даже несмотря на все различия между Китаем и Восточной Германией. В отличие от Хонеккера, Дэн Сяопин, де-факто являвшийся лидером страны в 1989 году, похоже, понимал суть этих процессов – что насилие невозможно легко масштабировать, что массовое кровопролитие влечет дополнительные издержки – и соответственно подстраивал свой курс. Дэн Сяопин санкционировал подавление протестов на площади Тяньаньмэнь в июне 1989 года, чтобы партия не утратила своей руководящей роли в краткосрочной перспективе, но он понимал, что в будущем для успеха нужна другая стратегия. Когда настало время распределять посты в ходе последовавшей за этим кровопролитием перетасовки, он отказался от кандидатур поборников жесткого курса, организовавших разгон демонстрантов. Вместо этого он предложил Цзян Цзэминю – главе шанхайского отдела партии – стать новым генеральным секретарем. Кроме того, Дэн Сяопин приступил к либерализации китайской экономики. Тем самым ему удалось сохранить политический контроль над правящей партией. Хонеккер – гораздо менее искусный лидер, чем Дэн Сяопин, – не отличался такой дальновидностью. Его упор на применение жестких мер в ответ на события осени 1989 года в сочетании с отсутствием реформ сильно поспособствовал его отставке, краху режима и потере Советским Союзом влияния в Восточной Европе. Учитывая склонность правящего режима ГДР к жестокости, нельзя утверждать, что открытие границ 9 ноября 1989 года должно было произойти неминуемо мирно.
Словом, история падения Стены представляет собой череду непредвиденных событий. Многие из факторов так и остались бы ничтожными деталями, если бы не результат. Эти факторы – в частности, присутствие слов «Берлин (Западный)» и «немедленно» в проекте Лаутера, масса провалов в коммуникации, замешательство на пресс-конференции Шабовски, неспособность отдать верные приказы, обида, нанесенная Егеру начальством ночью 9 ноября, – показывают, что значительные явления не всегда происходят из-за значительных причин.
Более того, даже если бы существовал некий способ гарантировать сочетание факторов, которые обеспечили бы мирное открытие границы позднее, все равно то, как это произошло именно 9 ноября, было чрезвычайно удачно в контексте мировой политики. Пади Стена позже, Горбачев уже находился бы под гораздо большим давлением со стороны консерваторов, в итоге устроивших путч. В советских военных (и не только) организациях были свои вожаки, которые, в отличие от Горбачева, охотно согласились бы при помощи силы восстановить свои – как им казалось – законные права в Восточной Германии. Время крушения Стены оказалось благоприятным и для США. Коль часто отмечал, как всем повезло, что Стена пала до вторжения Саддама Хусейна в Кувейт летом 1990 года, после чего Ирак стал главным приоритетом для администрации Буша.
