Поездка на такси дешевым удовольствием не была даже на оклад Максима, да и вообще он предпочитал по городу передвигаться на своем девяностолошадном "бимере". Изрядно позерствуя, он с ленцой опирался одной ногой на мостовую, придерживая стального двухколесного зверя, чем производил неизгладимое впечатление на шествующих по переходу дам. В такой ситуации Максим редко мог удержаться от того, чтобы, едва регулировщик взмахнет жезлом, не выкрутить газ до упора и унестись с места, обдав провожающих его завистливым взглядом пешеходов облаком пара из хромированных труб.

   Но там, куда он сейчас направлялся, визит франта на пароцикле был явным излишеством.

   А потому ничего не оставалось, как откинуться на кожаную спинку пассажирского сиденья разболтанного "Руссо-Балта" и, наслаждаясь видами цветущего Петербурга, обратиться мыслями к прошлому.

   С момента событий в злосчастной Грачевке минул уже год с лишним.

   Самого села больше не существовало. После эвакуации выживших, там еще два месяца работала специальная комиссия. Все это время вокруг Грачевки спешно возводили четырехметровую стену, по верху которой пустили колючую проволоку. Когда стена была закончена, территорию внутри залили напалмом с двух прибывших из Петрозаводска дирижаблей. Карантин передали под военную охрану.

   Немногих уцелевших крестьян, после многочисленных проверок и тестов, отпустили по родственникам. Тех, кому не хватило ума сразу согласиться молчать о печальных событиях в Грачевке, выслали за Урал вместе с фабричными карликами.

   Начальник пудожской полиции Урицкий отказался от повышения и, по слухам, в ходе раздачи слонов за беспримерный героизм, проявленный в грачевских событиях, в сердцах что-то наговорил нелестного начальству губернского УВД, которое на месте происшествия и носу-то ни разу не показало. За этот необдуманный поступок Урицкий едва не лишился должности, но самые горячие головы вовремя остудила прибывшая из Третьего отделения депеша. Михаил Петрович триумфально возвратился в свой служебный кабинет, из которого первым же делом приказал выбросить напольные часы фирмы "Павел Буре", чем преизрядно изумил подчиненных.

   Полковник Матвеев также не остался без наград, пусть даже, по причине данной Третьему отделению подписки о неразглашении, он и собственной жене не мог рассказать, за что на его мундире красуется новехонький Святой Георгий. Хлопот у него на службе прибавилось - возведенную вокруг бывшей Грачевки стену поручили охранять именно 103-му полку.

   Варвара Кольцова составила подробные отчеты о поразившем Грачевку заболевании, которые, вместе с соответствующими выводами, представила Противочумной комиссии. Результатом их рассмотрения стало создания секретной группы на кафедре эпидемиологии Архангельской медицинской академии, отданной под начало Варвары Ивановны. Помимо изучения вывезенных из Грачевки многочисленных препаратов и образцов, там начались работы по созданию противовирусных препаратов. Исследования Кольцовой курировала Особая экспедиция Третьего отделения собственной Е.И.В. Канцелярии, благодаря чему штат группы подчиненных пополнился несколькими ходоками и, как ни странно, уездным доктором Гореловым, проявившим немалый интерес к новым веяниям в эпидемиологии.

   Ну, а Лев Сергеевич Шенберг был отправлен в почетную отставку с сохранением служебного жилья и профессорской пенсией. На проводах этого маститого академика было сказано немало полагающихся по такому поводу напутствий и пожеланий... Торжественность момента подпортило лишь выступление не вполне трезвой доцента Кольцовой, весьма кратко и емко выразившейся по поводу адреса, к которому незамедлительно следовало направить свои стопы Льву Сергеевичу по выходу из здания на Троицком проспекте.

   Об этих событиях Максим был наслышан из первых уст, а именно, от самой Варвары Ивановны, нередко бывающей в Петербурге по различным делам.

   Столбина, спустя полгода после возвращения из Грачевки, повысили до действительного статского советника, и поставили руководить канцелярией Особой экспедиции. Ну, а в кругах, приближенных к шефу Третьего отделения Леонтию Васильевичу Дубельту, поговаривали, что скоро Столбин и вовсе сменит на посту начальника Особой экспедиции Жихарева.

   Такси обошло очередной громогласный трамвай, слегка подпрыгнуло на путях. Справа показалась колоннада Леонтьевской аллеи. Впереди, за деревьями, облака подпирал золоченый купол стосорокаметровой колокольни Смольного собора. Максим вернулся в настоящее и спешно принялся застегивать мундир на все пуговицы.

   Ничто не производило такого благоприятного впечатления на суровых воспитательниц Александровского женского института, как выглаженная и обвешанная регалиями форма. Эти, по мнению Максима, мегеры, нагрудной бляхи Третьего отделения откровенно побаивались, и своими недобрыми взглядами осмеливались осыпать поручика лишь со спины. Нет, ну в самом деле - слыханное ли это дело, такой молодой опекун, неродной, да еще и недурен собой! Тут хочешь, не хочешь, а начнешь подозревать всякое за удалым офицером, даром, что подопечной едва минуло двенадцать лет!

   Впрочем, за прошедшее время Максим выработал успешный иммунитет к косым взглядам.

   К тому моменту, когда машина свернула с Екатерининской площади на Пальменбахскую улицу, мундир был приведен в порядок, а непослушные вихры прикрыты фуражкой.

   "Руссо-Балт" остановилось напротив чугунной ограды института. По случаю родительского дня, ворота в сквер были распахнуты. Скамейки под сенью вязов занимали чиновничьи семьи, приехавшие навестить воспитанниц.

   - Сделай милость, подожди-ка пять минут, сейчас дальше поедем, - бросил Максим водителю, немолодому уже грузину в лихо заломленном картузе.

   - Вах, дорогой, как скажешь! - откликнулся тот и вытащил из-под сиденья свежий номер "Российского спорта".

   Максим взял с сиденья букет роз, который наверняка доведет до кондрашки очередную институтскую мегеру... Но, что поделаешь - Маша обожала розы, один из призраков ее канувшего в небытие прошлого. И Максим не видел большого нарушения приличий в том, чтобы раз в месяц потакнуть капризам своей подопечной.

   Тем более, что он был обязан ей жизнью. Ей и Варваре Кольцовой.

   Год назад в Грачевке, когда Максим увидел распоротый сигилом защитный костюм, он даже не сразу понял, чего так испугалась Варвара. Серьезность ситуации дошла до него лишь потом, когда доктор Кольцова загнала прямо во двор уездной больницы, куда жандармы отвели Максима, свой гусеничный кунг. За рулем сидела Варвара, взбешенный Шенберг остался в лагере, и, как позднее узнал Максим, машину Варвара гнала так, что от шлагбаума на въезде в Грачевку остались только щепки. О том, что его охраняли вооруженные солдаты, доктор Кольцова в тот момент даже не думала.