С ошалевшими от столь стремительных действий жандармами Варвара общалась исключительно матерно, но доходчиво. Под ее руководством они с помощью специального оборудования перевели кунг в режим изолятора, разместив внутри Максима и все еще пребывающую без сознания девочку.

   После чего Варвара, наконец, снизошла до общения с Максимом. В кунг она не входила, оставаясь снаружи, и переговаривалась со своим новым пациентом через окно. Варвара объяснила поручику, как взять образцы крови у него самого и девочки, проверить их на группу крови и совместимость.

   Свою группу крови Максим знал и так - четвертая, черт бы ее побрал, редкая. У девочки оказалась первая. Лишь после того как выяснилось, что они совместимы, Варвара позволила себе расслабиться.

   - Значит так, поручик, - сказала она, привалившись к стенке кунга. - Жить ты, судя по всему, будешь. Но для этого тебе сперва надо выходить твою пришелицу. Потому что если ты заразился, то тебя спасет только ее кровь. Переливание делать умеешь?

   И вот тут-то Максима и накрыло по полной.

   Девочка пришла в себя через несколько часов, когда Максим тупо сидел и пялился в стену напротив. Первое время она жалась по углам и откровенно шарахалась от Максима, который тоже плохо понимал, как ему с ней держаться. Но деваться в тесном кунге было особо некуда, так что через некоторое время они заговорили друг с другом. Вот только выяснилось, что вести беседы особенно не о чем - от всего пережитого в голове девочки что-то заклинило, и о своем прошлом она почти ничего не помнит. Мир с той стороны стерся из ее памяти, а об этом, новом, она ничего не знала. Девочка знала лишь то, что ее зовут Маша Сенцова, ей одиннадцать лет и она ходила в школу в Пудоже. Том, конечно же, Пудоже. Иногда всплывали обрывочные воспоминания о родителях, друзьях или увлечениях, но цельная картина из них не складывалась.

   Максим не ворошил призраки прошлого, рассказывая Маше об окружающем мире так, как если бы та жила здесь и раньше, но все позабыла. Он словно записывал информацию на чистый лист, но Столбин посчитал, что так будет лучше для ребенка. Так что Максим нисколько не удивился тому, что спустя какое-то время девочка привязалась к нему, как к родному брату.

   А на четвертый день Максим свалился. Это произошло так внезапно, что он ничего не успел предпринять. Небольшая головная боль и заложенность носа, мучавшие его с утра, внезапно перешли в горячку, рвоту и дезориентацию. Вирус подкосил поручика так быстро, что он кулем рухнул на пол, где и остался лежать, не имея сил подняться - мышцы словно превратились в студень.

   Как и подозревала Варвара, крови на ноже вилара хватило, чтобы внести заразу в организм Максима.

   Корчась от боли в луже рвоты, он через стучащие в ушах паровые молоты, с трудом слышал, как Варвара пытается объяснить одиннадцатилетнему ребенку, что надо делать, благо аппарат для переливания крови Максим, действуя по ее указаниям, подготовил к работе заранее.

   После чего, второй раз за последнее время, мир превратился для него в сплошной черный провал.

   По словам Варвары, Максим прокантовался на пороге смерти часов шесть, после чего литр перелитой чужой крови с антителами сделал свое дело.

   Окончательно в себя Максим пришел лишь через сутки. Он по-прежнему лежал на полу, но теперь правая рука у него была неумело перемотана покрытым засохшей кровью бинтом. Голова гудела, словно церковный колокол опосля благовеста, однако сознание прояснилось. Состояние это было хорошо знакомо Максиму - то же самое он чувствовал, очнувшись после операции, по извлечению из легкого ходоковской пули.

   На откидной кровати рядом с Максимом, подобрав под себя ноги, с воткнутым в тощую ручонку катетером сидела пришелица Маша. Бутыль с физраствором болталась на вделанном в стену крюке. Огромные серые глаза девочки неотрывно следили за каждым движением Хромова.

   - Дядя Максим, ты как? - спросила она.

   Голос звучал не громче мышиного писка.

   - Жить буду, - пересохшие губы Максима треснули, когда он попытался растянуть их в улыбке. - Варвара Ивановна обещала...

   В общей сложности Максим и Маша провели в запертом кунге две недели - немыслимое по меркам общественной морали событие, тем более что состояние Максима и размеры узилища едва позволяли соблюдать хоть какую-то видимость приличия при отправлении естественных надобностей. И все же привязанность Маши к Максиму после этого не уменьшилась ни на йоту.

   А Максиму с детства врезались в память слова Лиса из "Маленького принца" - ты навсегда в ответе за тех, кого приручил.

   Воспитанница Сенцова под присмотром очередной институтской мегеры, Норы Викторовны Герцен, ошивалась перед входом в главный корпус. Надзирательницы была недурна собой, держала спину прямо, словно балерина на сцене, однако все портило несходящее выражение вселенской скорби на ухоженном лице.

   Сама Маша с расчесанными белокурыми кудрями и в скромном бежевом платьице, ничуть не напоминала ту обморочную замарашку, что Тайпен Митти вытащил из подвала усадьбы Митрофановой. Максим не сомневался, что к совершеннолетию из пришелицы получится знатная сердцеедка. Но он не завидовал тому, кто купится на ангельскую внешность, ибо за ней скрывался истинный дьяволенок, регулярно доводивший до белого каления преподавателей и воспитательниц Александровского института. Последние склонны были списывать это на дурное влияние второго машиного опекуна - Варвару Ивановну Кольцову, каждый визит которой повергал их в священный ужас, каковой не способна была вызвать даже максимова принадлежность к Третьему отделению.

   Там, в Грачевке, Варвара также сильно привязалась к девочке, как и Максим. В шутку привязанность она свою объясняла тем, что знает о ней больше, чем какой-либо другой человек на белом свете, учитывая всю выкачанную ей из ребенка кровь для анализов. Максим же был просто уверен, что даже у прожженной феминистки Кольцовой, при виде потерявшего целую жизнь ребенка, дал трещину панцирь из цинизма и нигилизма. Впрочем, черта с два она когда-нибудь в этом признается. Как бы то ни было, Варвара упросила Столбина записать ее вторым опекуном Маши, которой выхлопотали место в Александровском женском институте. В порядке эксперимента - ибо отправлять девочку в орденское поселение для ходоков даже начальство Третьего отделения посчитало избыточно жестоким.