И больнее. Страшнее, будто падаешь в пропасть, но возвращаться на землю не хочешь.

Люцифер, чувствуя эту пропасть внутри, припечатывает его, почти не сопротивляющегося к дереву. Чувствует, как задыхается и захлёбывается, никак не в силах выплыть на поверхность. Чувствует, как взгляд Дино с ноткой отчаяния забирается ему под кожу и начинает отсчитывать секунды до взрыва.

— Ты ведь сдохнешь, ты понимаешь? — ему хочется выкрикнуть это ему в лицо, но получается лишь задушенный хрип в его губы. Получается лишь что-то приглушённое.

— А ты? Вдруг ты тоже умрёшь? — шепчет в ответ Дино, и Люцифер слышит отчётливо, как никогда, страх в его голосе. Чувствует страх в том, как он держится за его плечи, видит в его белых глазах. Ему хотелось закрыть свои, чтобы представить прежнюю голубизну.

Но это ничего не меняло.

Его так же изломанно шатает, прежде чем он прикипает губами к его, прежде чем он воровато, будто он может отобрать у него эти касания, быстро, жадно, прикасается к его телу. К его ключицам, крепким плечам, к впалому животу. Скрывая за грубостью то, как сердце херачит болью от нежности.

Только не отталкивай.

Но Люцифер видит, что его так же ломает. Что он не тянется к нему, но обессиленно откидывает голову на дерево, обнажая шею. Люцифер кусает его кадык. Будто и не поцелуй. Будто похоже на то, что они делали раньше — дрались и причиняли боль. Только теперь он чувствует губами его зашкаливающий пульс. Близко. Только теперь они вместе издают короткий стон.

И Дино слишком беззащитный перед ним. Слишком открытый у него взгляд, слишком открыто он подаётся вперёд, выглядя при этом так, будто он ждёт, что он воткнёт ему нож в сердце. Люцифера это сводит с ума.

Он даже сейчас застёгнут на все пуговицы, внутренне — снаружи пара пуговиц его рубашки расстёгнута, придавая ему растрёпанный вид.

И Люцифера сразу пришибает: он представляет, как бы он выглядел с полностью расстёгнутой рубашкой. С жарким дыханием, полностью раскрепостившись. Не с глазами загнанного зверя, а с томными, полуприкрытыми веками. Внезапно слишком властный.

Резкое и твёрдое «на колени». Рука, которая придавливает его затылок.

Член Люцифера пульсирует, когда он закусывает губу. Это так лекго представить — и одновременно невозможно.

Это по-прежнему грубо и быстро — когда он расстёгивает его штаны, прикасаясь к члену, выдёргивая из его рта хрипы. Это по-прежнему будто драка, когда Дино тоже расстёгивает его джинсы. И Люцифер закрывает глаза, будто от боли. Он дышит рвано, грудь болит, как от удара.

То, как они скрывают лихорадочное сердцебиение и трепет под кожей за прежней грубостью, быстротой, по-прежнему мало походит на что-то красивое и поэтичное. Но Люцифер знает, что Дино так легче — когда он резко сдёргивает с него штаны, как он плюёт на свои пальцы прежде чем погрузить их в его анус, растягивая и слыша, как он задыхается.

Отчаяние ни на секунду не проходит.

Люцифер не чувствует даже привычной для себя похоти. Вообще чёрт знает, что он чувствует — лишь эту бесконечную тягу, смешанную с болью. Наркоманскую ломку по тому, как он дёргается в его руках и кидает на него полуиспуганные-полутомные взгляды. Ненормальную зависимость и что-то безумно щемящее, которое он прячет в быстрых сильных укусах. Хотя ему хочется лишь невесомо касаться губами, и это ни капельки ненормально — то, как ебаные бабочки разрывают его пищевод.

Этого Дино никогда не примет. И тогда его точно разорвёт.

Лучше бы этого никогда не было, но как без этого — он не знает.

Когда он входит в него, у него перед глазами летят звёзды. Он прикусывает его за соловноватую кожу на шее, удивительно, непривычно для ангела горячую, чтобы не стонать. Чтобы не кончить сразу. Он знает, что Дино больно, но тот цепляется за его плечи и горящим, упрямым взглядом просит не останавливаться.

И Люцифер не останавливается.

Он знает, что он пойдёт завтра на битву, и ничего с этим не может сделать. Это же Дино.

У него чувство, что он никогда ему не принадлежал.

*

Каждый солдатик на своём месте. Каждая деталь принадлежит общему плану, общему полотну. Каждый вдох контролируется чистым мозгом.

Всё затихло. Штиль перед бурей. Даже чайки, летающие над водопадом, теперь не издавали ни звука, словно это место — таинственное, странное, тёмное из-за изумрудной чащи — покрыто звуконепроницаемым куполом. Ни одна ветка не хрустнула под ногами разношёрстной армии, прячущейся за деревьями, ни один горный камень не сломался.

На другой стороне пропасти острое демоническое зрение цепляется за несколько точек. Чёрная смоль огромных волочащихся по земле крыльев. Чёрный плащ, который вдруг открывает белые одежды и седые волосы.

Дино рядом с Люцифером замирает, и Люцифер чувствует потрескивающее электричество. Чувстует, как стигмата в нём начинает шипеть.

Фенцио.

Всё беззвучно шелестело. И вдруг — резкий женский крик. Мышцы напрягаются, но это оказывается первой надрывной нотой древней песни. Хтонической, скрипящей, как несмазанные петли, пугающей. И Люцифер видит, как демонические девушки, кричащие что-то на древнем языке, в котором смешалось и наречие ангелов, и демонов, ходят по кругу, чертя собственной кровью какие-то знаки. Кровь щедро смешивается с травой, с водами водопада, огибая камни.

Он не видит, но знает, как поблёскивают глаза отца чистым безумием. Он не хочет это признавать, но его желудок выворачивается наизнанку.

Фенцио что-то бурчит, а потом кидает в круг какие-то маленькие предметы. Люцифер видит, как они блестят, и даже отсюда чувствует их энергию. Печати. Божественная сущность.

Потом он кивает Сатане, и тот торжественно подходит к кругу. Торжественно разрезает серебряным клинком ладонь. Кровь капает на печати.

— Да пребудет со мной священная кровь архангела, — говорит Сатана, и его голос, пусть и негромкий, всё же гулко разносится над обрывом. — Вызываю тебя, Шепфа. Встретимся с тобой, наконец, папа.

Люцифер ждёт вспышек молний, ждёт, как небо расколется напополам и из него выплывет Шепфа — непременно величественный и пугающий.

Но над водопадом стоит всё то же затишье. Слышен только тихий шум воды.

Ничего не происходит.

Сатана медленно поворачивается к неподвижному, как всегда хмурому Фенцио. Он угрюмо и совсем без страха смотрит в потемневшие глаза Сатаны. Но Люцифер замечает, что его челюсти напрягаются, а цвет лица становится ещё белее. В цвет пены морской.

Дино тоже напрягается рядом. Всё вокруг снова начинает искрить.

— И как ты это объяснишь? Почему ритуал не сработал, а, ангел? — вкрадчиво интересуется Сатана, склоняя голову набок и с интересом глядя на ангела. Тот молчит. На его лице медленно проступает понимание, и он хлопает в ладоши, раскатисто смеясь. — Браво, ангел! Ты решил провести меня! Неужели я просчитался? И самый алчный из всех оказался самым порядочным? Браво, браво!

И вдруг Фенцио кидает мимолётный взгляд на другую сторону обрыва. Люцифер прослеживает его.

Ребекка медленно, благородно кивает. Паззл встаёт на место.

Это не был взгляд родственного понимания. Так не смотрят на тех, с кем ты на одной стороне. Так смотрят лишь смирившиеся с меньших из зол.

И Фенцио снова непроницаемо и хмуро смотрит на Сатану. Дино выдыхает, а Люциферу хочется схватить его за руку. Показать, что он здесь. Но им нельзя двигаться.

Сатана хочет медленно двинуться с места, чтобы хищно направиться к Фенцио, загонять его как дичь, как он это любит, но вдруг, дёргаясь снова и снова, не двигается с места.

И тогда вместо сардонической усмешки на лице Сатаны проступает гнев. Настоящий, тёмный, первородный.

А Фенцио вдруг ухмыляется той ухмылкой, которую Люцифер запомнил со школы — противно злорадной.

— Охотник попался в свою же клетку, — хрипло говорит он, кашляя от смеха. И когда Сатана молча взмахивает рукой, когда к нему сзади подлетает одна из девушек и вскрывает ему горло, он совершенно не выглядит удивлённым. Он почти не меняется в лице — на нём всё то же хмурое выражение. Только он начинает в агонии кашлять, сползая на землю, пытаясь собрать из глотки пролитую кровь. Пальцы окрашиваются в красный.