Она этими тонкими пальцами сжимает маленький кинжал. Кого она собирается им убить? В попытках убежать, спрятаться от этого чувства, только накрывающего сильнее, Юстиниан скалится:

— Цветы лучше пуль, да?

В ответ на его издёвку она хмурится и упрямо вздёргивает подбородок. Её твёрдый, слегка ожесточённый взгляд вызывает в нём протест, диссонанс. Так быть не должно. Она не должна быть тут, не должна думать о войне, смертях, своих умерших друзьях, о которых она никогда не говорит, но он чувствует их незримое присутствие в ней — в том, как она иногда замирает, глядя в одну точку, не дышит, потухает. Или трясётся по ночам, и Юстиниан слышит, как она задыхается.

Внезапно он чувствует что-то. Другая энергия. Чужая — не принадлежащая Мими, остро-сладкая, к которой он уже привык, но тоже знакомая.

И прежде, чем Мими открывает рот, чтобы язвительно ответить, он свирепо на неё шикает, говоря затаиться.

Чёрт возьми. Он начертил руну сокрытия ей, а себе ещё не успел.

На землю опускается знакомый дракон. Мужчина в белых одеждах с волочащимися по земле крыльями с любопытством оглядывается прежде чем посмотреть на Юстиниана, по привычке выстроившемся перед ним в военной выправке. По привычке напрягся, одеваясь в холодную броню.

Он не видел его сотни лет и не видел бы ещё столько же. Именно он научил его скалиться в ответ на любое слово, жестоко огрызаться и биться на мечах, заставляя падать из раза в раз. Именно в его доме было так холодно, что теперь он не умеет воспринимать жару — поэтому кожа Мими, будто из адского котла, его обжигает.

— Кроули, — еле видная сардоническая усмешка в уголках напряжённых губ, и холодная маска на лице. Кроули, который впервые показал ему, что такое ненависть, что такое несносные, ничтожные людишки, Кроули с его тростью, так сильно бьющей его по рукам, когда он в детстве берёт не принадлежащий ему кусок мяса («Воздержание, юный Юстиниан»), Кроули, который так учтиво и тепло улыбается членам Совета, предлагая свою помощь, Кроули, говорящий о добродетели и кодексе чести, и Кроули, обворовывающий этих же членов Совета на души. Кроули, который не спас его из плена у Мамона. Юстиниан даже не ждал. И всё же что-то саднило — уязвлённое, оскорблённое, обиженное и маленькое. Гордыня. Ненужное и излишне воспалённое эго, как сказал бы дядя Кроули.

Ангелам не к лицу подобная вспыльчивость.

— Юный Юстиниан, — его снисходительная усмешка враз возвращает его в детство резким приступом гнева, который тогда заставлял моментально ощетиниться. Он самодовольно оглядывает его. Юстиниан ждёт того же покачивания головой. «Паршивая овца в семье». А потом, оглядываясь снова, он вдруг непринуждённо машет рукой, словно добрый дедушка: — Прекратите свои игры, молодёжь. Прекрати прятаться, девочка, я знаю, что ты здесь. Думаешь, я не знал, чем ты тут занимался Юстиниан вместо того, чтобы работать на благо нашего народа?

Мими, округлившая глаза, даже не дёргается. И Юстиниан молит, чтобы так же дальше и было.

— Это прозябать в плену, откуда ты меня не достал? — Юстиниан еле сдерживается от того, чтобы не направить на него меч.

Юстиниан еле сдерживается от того, чтобы не закричать.

— Я закрою глаза на твою извечную дерзость, дорогой племянник, — взгляд, будто бы доброжелательный, но лёгкое презрение всё равно не скрыть. В голосе слышны стальные нотки. Когда-то его это пугало. Но не теперь. Теперь он полностью свободен. Но однако он всё равно продолжает напряжённо вслушиваться в его слова, хотя мог бы уже улететь. — Я даже закрою глаза на то, что ты оставил службу. На то, что не связался с нами, а позорно сбежал…

Юстиниан чувствует, как в нём что-то нарастает. Гнев. Стыд. Что-то в нём, глядя на дядю, ощущает сильное желание упасть ему в ноги, покаяться в грехах, кричать, что он не такой, что он исправится. Что-то в нём не верит, что он сейчас стоит и выслушивает эти слова. Что-то в нём всю жизнь добивалось обратного. Что-то в нём — ангел, которого воспитывали тростью, розгами.

Что-то в нём не верит, что оно так далеко теперь от жизни, которой оно всегда хотело, вожделело по ночам. Что-то в нём надменно фыркает на стоящую рядом демоницу, на его желание забрать её и улететь. Что-то в нём жалеет.

— Зачем ты пришёл, Кроули? — слова в горле ощущаются калёным железом. Подчёркнутое «Кроули» вместо обычного «дяди».

— Хватит перебивать, Юстиниан, — и снова эти стальные нотки, порабощающие, злящие. — Я пришёл дать тебе новый шанс. Если уйдёшь сейчас — спасёшься, получишь новый чин. Ты больше не будешь сидеть на порталах. Получишь место в Совете. Станешь главнокомандующим. Больше не будешь валяться в грязи, путаться с грязью, как сейчас. Я уже допустил ошибку один раз, бросив тебя, но теперь…

На Юстиниана словно находит туман. Он не верит в то, что слышит, и то самое что-то в нём встрепенулось, начать орать, метаться…

И оно всё ещё не верит в происходящее, когда Юстиниан произносит:

— Пошёл ты к чёрту, дядя.

Поражённое молчание от Кроули. Поражённый гул тумана в его голове, слова, словно ему не принадлежащие, слова, которые какой-то его частью хочется забрать назад. Как он смог это сказать? Как у него повернулся язык?

Кем он стал?

Он, доблестный и холодный ангел, ни разу не сказавший дурного слова высокопоставленным ангелам. Он, с ненавистью отзывающийся о демонах.

Он, сейчас ощущающий себя поразительно свободным. Словно прыгнул со скалы: а что дальше — уже неважно. Ничего больше не имеет значения, кроме глотка воздуха в сжатой спазмом глотке. Стоило произнести всего одну фразу. И её хочется повторять ещё много, много раз.

«Ты было неправо, что-то», — остервенело думает Юстиниан, когда краем глаза видит, как Мими прижимает пальцы к губам и поражённо смотрит на него. Когда он видит, как у неё текут слёзы по лицу.

— Глупый мальчишка, ты принял неправильное решение, ты погибнешь! — рычит Кроули, и взгляд у него в этот момент безумный. Юстиниан тоже выглядит как безумец — с упрямо сверкающими золотыми глазами, высоко поднятой головой, готовой к борьбе позе. Со злой усмешкой, выражающей ненависть. Ненависть к дяде, ненависть к ангелам, ненависть к себе.

Он знал, что это неправильное решение. Но обратной дороги нет. Он действительно мог уйти, бросить её ещё тогда, но тогда он принял своё первое неправильное решение. И самое идиотское — он сделал бы это снова. Он бы снова её спас, снова бы её поцеловал. Можно ли было вообще сделать по-другому? Сопротивление было всегда бесполезной штукой.

«Идиот».

Кроули улетел, а он всё ещё ошеломлённо глядит на то место, где он стоял. Мими что-то шепчет, прикасаясь к его плечу, и он, отталкивая её, идёт дальше.

Но не успевают они сделать ещё несколько шагов, как перед ними опускается сначала один демон. Потом другой. Потом их окружают, и Юстиниан не успевает даже оглянуться. Только заметить блеск камня на медальоне в руке Мими.

Чёрт возьми.

Кроули знал.

Рычащие куски дерьма нападают на них стремительно и сокрушительно, и Юстиниан орудует мечом во все стороны. Он кричит, чтобы Мими держалась позади него, защищая её, рычит, когда сталь сталкивается с чужой плотью, и его обрызгивает демонической кровью — обжигающе-горячей. Их становится всё больше. Он не соображает, не думает, на автомате бьёт демонов по той технике, которой его учил Кроули — резкой, ловкой.

Он отвлекается всего один раз. Когда видит краем глаза пячущуюся Мими, прижимающую к груди медальон и другой рукой протягивающую кинжал, неловко, будто бы робко. Глаза её испуганно округлены. Когда он чувствует перебивающую всё энергию Сатаны, когда слышит его голос.

Отдай мне эту игрушку в твоей руке, девочка.

Тогда он оглядывается, оборачивается всем корпусом. Он дёргается всем телом, раскрывает крылья, чувствуя лишь необходимость снова прикрыть её своим телом. Необратимая нужда, инстинкт тела.

Но не успевает отразить чужие когти, и они впиваются ему в рёбра. Он кричит, чувствуя, как они достают до сердца. Кричит, представляя в этот момент дядю, который улетел так стремительно. Что бы он сказал?