Люцифер слишком дёрганый. Слишком беззащитный. Дино раскачивается на месте.

Идёт война, а он думает о демоне вместо того, чтобы думать обо всех. Вот так просто.

— Помнишь, ты говорил, что убьёшь меня, когда настанет время? — он поворачивает к нему голову. Он может на него смотреть. Он может дышать с ним одним воздухом. Когда это случилось?

Люцифер принял в себя часть его яда, вместо того, чтобы добить его. Люцифер бросил своего отца. Люцифер сбежал с ним с поля боя.

Люцифер не тот, за кого он его раньше принимал.

Мысли о Люцифере причиняют боль.

— Помню, — так же отрывисто говорит Люцифер, подбрасывая ветки в костёр. Дино чувствует, что языки пламени неспособны его согреть. Ему так чертовски холодно. Яд, который сначала заставлял его тело пылать и содрогаться в агонии, теперь делал его тело льдом.

Дино холодно. Дино не соображает совсем ничего — он всё ещё по привычке списывает всё на стигмату, и его мозги и вправду похожи на какое-то желе, когда он приближается к нему. Когда он прижимается к его крыльям, забирая тепло от спины. Когда он очерчивает линию позвоночника. Слишком сильные мышцы спины.

Люцифер поворачивается к нему, остужая слишком серьёзным взглядом. Дино под ним умирает и возрождается, и ему не стыдно признать, что он — камень — становится пеплом.

Как это произошло?

Плеватьплеватьплевать.

Ему хочется сбросить крылья, всю свою ангельскую суть под этим его взглядом. Они не созданы друг для друга ни в одной из вселенных, но когда Люцифер хватает его за рубашку, притягивая к себе, он дрожит в предвкушении. Он смотрит в красные глаза и слышит, что сердце даёт сбой.

Он оказался слишком слаб.

— Сейчас самое время, — говорит он хрипло. Люцифер на секунду перестаёт дышать. Он на секунду расширяет глаза, шарясь по лицу Дино, искажённому болью, искажённому открытостью, настоящим, а потом, застонав, впивается в его губы. Дино не может думать ни о чем другом больше. Только цепляться за него. Губы со вкусом отчаяния. Губы со вкусом запретов и его слабости.

— Я не могу, — шепчет Люцифер, и в нём падает миллион бастионов. По сердцу Дино идёт судорога. По его телу идёт судорога, когда он хватает руку Люцифера и прижимает к своему сердцу, бьющемуся бешено, и каждый стук причиняет больше боли, чем жизни. Особенно под взглядом Люцифера. Под которым, тем не менее, хотелось жить.

Эту боль, которую он ощущал под его взглядом, хотелось чувствовать всю свою жизнь.

— Я как человек. Я слишком слаб, — закрыв глаза, исповедуется Дино. — Ты… ты мне нужен. Я должен был быть ангелом. А теперь мне хочется вырвать свои крылья.

Я как человек.

Любовь — кажется, так они это называют? — убивает во мне всё, что должно было быть ангелом.

И я ненавижу себя за то, что больше не могу быть правильным. Тем, кем я должен быть.

С закрытыми глазами он чувствует, как Люцифер захватывает его в жадный поцелуй — как в цунами, уничтожающее всё живое.

Это не ощущалось как смерть. Это ощущалось как возрождение. И Дино знал, что это ошибка — это чувство скорой смерти, которая ощущается как самое желанное в мире (в отличие от Люцифера, который был этим чувством обманут), но теперь ему хотелось ошибаться. Оно сожрало его.

— А я никогда бы не смог убить тебя, — шепчет между поцелуями Люцифер, и в его голосе тоже слышна боль. Её не должно было быть. Ничего из этого не должно было быть. Но Дино жёстко хватает его за волосы, чувствуя, как он жёстко перебирает пальцами его рёбра — и в этот момент под грудью что-то происходит. Что-то прекрасное. Что-то расцветает.

Прикосновения порой грязные, слишком больные. Слишком порывистые. Если посмотреть со стороны — то, как Люцифер вылизывает его нёбо, сильно сжимая его бедро, грубо, похабно задирая рубашку — это может показаться прозаичным, слишком отчаянным, как их дыхание губы в губы, чересчур настоящим.

Но Дино чувствует это необходимостью, невозможностью оторваться, затмеванием всех мыслей и даже боли в теле от стигматы.

Это могло показаться даже отвратительным — то, как жадно Люцифер целует его шею, прикусывает, но Дино, закрывая глаза, чувствует звёзды, упавшие с неба, под кожей. Чувствует, как сердце стучит заполошно, бешено, как оно прорывается сквозь цветы в организме. Как от боли ему нечем дышать.

Чувствует, как его рука — слишком жадная, слишком торопливая — ложится на член, уже налитый кровью. И как это прикосновение сносит ему башню. Как он сопротивляется стонам, пытающимся сорваться с губ, как с пропасти.

Он не застонет.

— Я не хочу, чтобы потом это считали чем-то грязным. И меня, — низко гудит Люцифер. И Дино едва соображает.

Как он может так думать?

Каккаккак, когда он едва — от того, чтобы сорваться с грани, чтобы сорвать с себя кожу и кричать, кричать, кричать.

— Я… я хочу этого, — и слова остаются на губах исповедью. Дино не может отыграть это назад. Он может только дать ему то, чего он хочет.

Он хочет ему это дать. Он хочет отдать ему себя всего — с потрохами. Чтобы он не оставил от него ни одной клеточки, чтобы он стал его костями.

И Люцифер, выдыхая ему в ухо, двигает рукой по члену. Вверх-вниз. Настойчивее. Так, что дыхание становится хриплым, частым.

— Ну давай, застони, — ожесточенно говорит Люцифер, подначивая, соревнуясь с ним даже здесь.

Дино сначала упрямо сжимает губы, а потом всё равно выгибается, и острая волна удовольствия срывает с его губ короткий, задушенный стон. Он победил.

Только пусть не убирает руку.

Вот только когда он кладёт его на землю, а сам опускает лицо к ширинке, Дино к этому совершенно не готов. У Дино кровь отливается от сердца, он выпучивает глаза, ему хочется закричать, чтобы он прекратил, по-ангельски, праведно, как следовало бы сделать — прежде чем Люцифер издевательски, порнушно, блядски ухмыляется. Облизывает губы.

И, высвобождая его член, обхватывает его ртом.

Теперь Дино не сможет сдержать стона. Даже если бы хотел — не смог.

Он вообще не понимает, где заканчивается мир, а где начинается удовольствие. Он забывает даже своё имя, кажется.

Люцифер облизывает головку. Люцифер ведёт рукой по стволу, и Дино снова выгибается, коротко ахая. Он продолжает ахать, охать, сверхчувствительный, обострённый. Видя, как он следит потемневшими глазами за ним.

Слишком. Это просто слишком.

Поэтому он позволяет ему смотреть на своё искажённое удовольствием лицо. На то, как его ломает.

Он берёт член в рот глубже, и Дино напрягается. Пах сводит судорогой.

Пощади. Просто остановись. Я не могу это контролировать. Я ничего из этого контролировать не могу.

И тогда Люцифер, послав ему ещё один злой, тёмный, резанувший беззащитного Дино, заглатывает ещё глубже. Назло. Насмешливо ожидая того, как ему снесёт башню ещё больше.

И Дино, издав громкий стон сквозь закушенные губы, кончает.

Люцифер облизывает губы, проглотив всё. Дино не может на него смотреть. И не может восстановить дыхание.

Позже, когда Люцифер утыкается ему носом в шею, а Дино мечтает забыться сном (или убить себя), к ним опускается чёрный ворон с бельмом на глазу.

Ворон держит в клюве записку, которую Люцифер тут же читает. Потом внимательно смотрит на ворона.

Кивает ему, прежде чем тому улететь.

— И что мы? Куда? — спрашивает Дино.

Люцифер впервые за долгое время по-настоящему улыбается.

*

Рим объят пламенем.

Рим наполнили демоны, уничтожающие всё на своём пути. Это привычная картина для Дино, сидящим с Люцифером на крыше.

Единственное, что было для него непривычно — то, что одни демоны вдруг начали драться с другими, восставая.

— Почему мы здесь? И почему… — поражённо спрашивает он, не веря в то, что происходит.

Впервые он смотрит на Люцифера — а у того такой свет на лице, что Дино чувствует, как крокодилы в его животе превращаются в бабочек.

Он красивый.

Боги, какой же он красивый.

— Вопрос не в том, где, — говорит Люцифер, приближаясь к нему. Он касается его шеи. Дино по привычке сжимается, теряется, готовый обороняться. Но не отходит. — А в том, кто.