Усталый, но невредимый. И точно так же рыщущий взглядом — Дино понимает, что его. Но смотреть на то, как он ощупывает его глазами на предмет повреждений, совсем не хочется.

Глядя на эту спокойную, нетронутую враждебными войсками местность (из-за сокрывающих заклинаний), даже не верится, что ещё секунду назад небо было покрыто клубами дыма, а дышать было нечем из-за давки вокруг. И рука болела от рукояти меча.

Дино не чувствовал усталости во время битвы, не чувствовал боли, но сейчас его накрыло в троекратном размере.

— Больше не пойдёшь блевать в кусты? — насмешливо спрашивает огромный ангел Адриан, презрительно кривя уголок губ, и стигмата в Дино дёргается от порыва гнева, который он едва подавляет. Губы плотно сжимает.

Но сдержать рвущееся с губ ядовитое всё равно не удаётся:

— Я хотя бы не наслаждаюсь каждым совершённым убийством.

Это была неправда. С каждым днём, с каждой ударом стигмата становится всё сильнее. А Дино — напротив. И даже сейчас он звучит больше вымученно, чем издевательски.

Она его сжирает.

— Так только неопытные мальцы типа тебя и могли сказать, — хохочет Адриан, прежде чем кулак Дино всё-таки не прекращает его болтовню точным ударом в нос. Ему плевать, что на них смотрят. Никто из них всё равно не друг — каждый смотрит настороженно. Плевать до тех пор, пока говорят, что его война никак не коснулась, что он не ощущает никаких её ужасов на себе. Никто из них не знает, через что он проходит. Адриан удивлённо трогает нос, а потом черты его лица обостряются от гнева. — Ах ты поганый, мерзкий… пойдёшь по стопам отца-предателя? Нападёшь на своих?

А вот это был удар не в бровь, а в глаз. Дино на секунду замирает, потеряв все заготовленные злые выражения, чувствуя лишь ноющую боль между рёбер — почти забытую, но всё равно выбивающую из колеи. Только это и нужно Адриану — он бьёт в ответ.

— И чья же это была идея — начать драку после битвы? — кулак Адриана останавливается на полпути идеально цепкими и молниеносными пальцами. Удивительное сочетание насмешки и жестокости. Люцифер встаёт слегка впереди Дино, но он не чувствует облегчения. У него всё ещё ощущение, что он во враждебном лагере, и кто-то из угла воткнёт ему нож в спину. — М-м, замечательное чувство братства, единения.

Действительно. Напряжённые мышцы на спине Люцифера немо говорят о том, что он согласен с мнением Дино о пребывании в этом лагере.

Все слишком разные. Их не держит строгий военный контроль, одно происхождение, одни идеалы. Нет. Только желание выжить с минимальными потерями.

— А ты думаешь, тебя все возьмут и послушают? — новый взрыв злого смеха от ангела. — Ты здесь никому не принц.

И всё-таки уходит, напоследок зыркнув гневным взглядом. Дино слегка, но всё же расслабляется. Слегка. Иголки на его коже превращаются во всего лишь мурашки. Но он знает — так будет до того, как Люцифер откроет рот, потому что он всегда говорит нечто, что выводит его из себя, заставляет вспомнить о том, почему необходимо быть настороже — даже с ним. И почему-то это всегда больно.

Так и случается. Повернувшись к нему, Люцифер закатывает глаза:

— Его из всей вашей и без того отвратительной варавы ангелов я ненавижу больше всего.

Вот оно. Вся эта гниль из его рта, подхваченная от его отца. Дино отходит на шаг (дальше, дальше) и отводит взгляд, сжимая руки в кулаки.

А потом всё-таки смотрит прямо в глаза — так, как и нужно смотреть угрозе, врагу, кому угодно. Чтобы он не думал, что пугает его или внушает ещё какие-то эмоции.

— Мне не нужна твоя чёртова защита, пойми это уже наконец.

Так и должен звучать его голос — с рычащими нотками, колко. Так, будто он хотел ранить, а не его ранили.

Почему он всё ещё невзначай говорит о ненависти к ангелам? Это его отец хочет истребить ангелов, а не они испортили ему всю жизнь.

Попытка создать прошлую жизнь, ту же непринуждённость, что когда-то была в школе, но это больше не работает. Не сейчас.

Дино не остаётся на всеобщем собрании, которое предводитель, демон Ксандрий, проводит каждый раз после битвы. Не хочет слушать о следующих планах партизанов, военных действиях, войсках и о том, какие они все грёбаные молодцы.

Поэтому он просто уходит в свою палатку — зализывать раны в одиночку. Люцифер наверняка будет участвовать в обсуждении, говоря дельные вещи, на которые все отчаянно не захотят обращать внимания (он держался отстранённо и надменно, и Дино бы, как члена совета, выбесило) — так и пусть катится.

Не успевает он снять рубашку, чтобы осмотреть рану, как его покой тут же тревожат (и он даже знает, кто — по звуку шагов определяет), и двери в палатку раскрываются.

— Я же миллион раз говорил, не заходи ко мне!.. — начинает он раздражённо (но не так раздражённо, как мог бы, не так — словно уже смирился; и когда только успел?), но Люцифер, не слушая, как и всегда, разрывает маленькое пространство широкими шагами, властно берёт руку, осматривает.

— Заткнись, — только и говорит. Дино только закусывает губу, когда он достаёт какие-то свои травы и втирает ему в рану. Он отводит взгляд, не дёргаясь даже, а сердце смиренно замирает, словно в испуге. В этом чёртовом испуге, иррационально парализующем всё его тело. В испуге, предчувствии непонятно чего.

Что он сейчас резко дёрнется, они столкнутся, и ему понравится?

Какой же ты идиот.

Люцифер на него даже не смотрит, а Дино горит с ног до головы. Пламя, охватывающее мрамор, и он отчего-то пылает.

Даже не смотрит, чёрт его возьми, а он даже не дышит и не двигается.

— Не смей указывать, что мне делать, — шепчет он хрипло и прочищает горло. Люцифер не делает лишних движений — лишь это методичное втирание целебного жгучего раствора, и вот оно — насмешливый взгляд из-под ресниц, и Дино вспыхивает ещё больше. Не смотри на меня. Его язык, воспалённый от стигматы и от его присутствия, сразу же выдаёт: — И что? Хочешь, чтобы я перед тобой ещё штаны снял?

Нерв слышен с каждом его вздохе. Люцифер хмыкает.

— Не отказался бы. Покажи спину.

— Больше ничего не показать?..

Он молчит, даже когда он специально провоцирует его. Совсем не как в школе. И всё-таки поворачивает спиной. И Дино разрешает ему. Тоже совсем не как в школе.

Он всё ещё инороден в его личном пространстве, как заевшая в плоти пуля. Но и с пулей можно научиться жить. А он не может, не может. Возвращение было ошибкой, — понимает он внезапно, когда он оказывается в этом положении — спиной к нему, чувствуя лишь беспомощность, ожидая чего-то непонятного, пугающего, но ощущая лишь одно невесомое прикосновение, от которого весь выдыхает, выгибается, напрягается. Одно — и всё. Всё затихает.

Но не пламя на мраморе.

Однако он не отходит. Не отворачивается.

Всё ради того, чтобы вылечить раны, — так он себе говорит. Но Люцифер смотрит на его шрамы, и это страшно, но по-другому. Как то, когда ты знаешь, что прикосновение неизбежно, и в груди полыхают благородные камни, в животе челюстями клацают кродилы, на шее затягивается удавка, а ты как дурак послушно открываешь шею.

Возвращение было ошибкой, потому что он хуже яда в его плече. Он распространяется быстрее.

Потому что он хочет, чтобы он к нему прикоснулся.

Одно прикосновение — это ведь ничтожно мало.

Что делают ангелы, следующие кодексу чести? Отталкивают демонов, не позволяют им зайти ни на сантиметр дальше, а он сейчас так легко готов отказаться от этого кодекса.

— Я постоянно видел эти крылья, — задумчиво говорит Люцифер, и Дино едва не задыхается, когда горячие пальцы погружаются в перья. Это ни на что не похоже — словно все солнечные искры собираются в одном месте, и тебя накрывает жаром. — В других. Ты выжег мне клеймо на глазу своей белизной, — говорит Люцифер хрипло и сжимает перья в пальцах сильнее, касаясь снова того места — где собираются кости, мышцы и его душа, которую он держит в своём кулаке. Под веками Дино фейеверки, и он шумно выдыхает, едва ли не стоном (он бы умер), и откидывается назад, подаваясь к его руке, и его окутывает жаром Люцифера. Он слышит, как он сглатывает. Почти слышит его зашкаливающий пульс — совсем как его. — Боги, Дино, — в мелодичном голосе Люцифера — поражение. Обречённость.