Он промолчал, но по его лицу пробежало такое отвращение, что ей стало ещё смешнее. Параллельно она думала, зачем он здесь. Кто он такой. И почему в клетке её отца. Она знала, что именно клетки отца были самыми прочными, и, по всей видимости, Сатана предпочитал хранить ценных пленников здесь. То, что он был ценен, она не сомневалась.

В конце концов, она просто села на стул, вальяжно закинув ноги на ногу (она видела, как он сначала скользнул взглядом по ним, а потом тут же отвёл его, словно обжегшись, и довольно усмехнулась, давая понять, что заметила) и взмахнула рукой:

— Давай так: ты рассказываешь мне… — небольшая пауза. О чём? Какие сведения хотят у него выпытать? — всё, и я тебя отпускаю. — Несколько секунд он просто смотрел на неё, а потом расхохотался, запрокинув голову. Вот так Мими поняла, что она прокололась по всем фронтам.

Но всё равно старалась сохранить лицо, правда, вежливо улыбнувшись (и стараясь скрыть растерянность). Но от досады уголки её губ подрагивали. — Над чем ты смеёшься? Тебе так весело здесь находиться, ангел мой?

— Вы, демоны, ещё глупее, чем я думал, — презрительно выплюнул он, и это уже Мими взбесило. У неё заканчивается время, а он слишком несговорчив. Она так ничего не узнала. Доказала правдивость слов отца о том, что она глупая и бесполезная.

И его смех. Как он назвал её, заносчивой? С раздутым самомнением? По сравнению с тем высокомерием, с которым он смотрел на неё (и это в цепях-то!), она была очень скромна.

В конце концов, Мими потеряла терпение, сверкнув красным в глазах и подлетев к нему. Ненадолго её хватило. Но так даже круче. Она с удовольствием втянула разгоряченный воздух и натянула цепь с его шеи, заставляя его наклониться. Он зашипел — от боли, но больше от злости. Эта злость заставила её замурчать.

— Ты кидаешь очень опрометчивые слова, осторожнее, золотой, — прошептала она ему на ухо, сильнее натягивая цепь. «Вот так и ведут себя с пленниками?», — со злостью подумала она. — Если я захочу, твоя голова будет в зубах у церберов через доли секунды. А знаешь почему? Потому что я дочь того, в гостях у кого ты находишься — дочь демона Мамона. Ты, должно быть, с ним знаком. А меня зовут Мими, приятно познакомиться. И ты, жалкий оборванец, не смеешь со мной так разговаривать.

А вот теперь злится он. Вот теперь вывести его из себя получилось у неё. Его кадык дёрнулся, и он кинул на неё огненный взгляд. «Что, не понравилось быть оборванцем, малыш?»

— Узнаем, чья кровь благороднее и древнее? — гневно прошипел он. Если бы на его кожу сейчас полили воду, она бы мгновенно превратилась в пар. — Я таких, как ты, сажал на копья веками. Ты всего лишь ещё одна гнилая демоница, и не имеет значения, чья ты дочь, — все вы одинаково омерзительны. Вы на самом дне иерархии, и раздавить вас ничего не стоит.

— Да? — насмешливо спросила Мими. — Тогда почему ты сейчас в цепях? Твоя великая ангельская кровь тебя спасла? Твои великие сородичи, которые наверху цепочки, тебя спасли?

Резко отпустив его цепь, она вышла из камеры размашистым шагом и громко захлопнула дверь. Щёки её горели от бешенства.

Она всё равно всё узнает, и никак иначе. От этого золотоглазого или нет — не имеет значения.

*

Когда в его тело входит золотое лезвие, а кровь горит, и ангельская плоть дымится, Дино с удивлением понимает, что стигмата успокаивается. Стигмата пугается.

«Боль помогает», — с удивлением думает он прежде, чем отключиться.

Что-то, что кипело в нём прежде, успокаивается, когда его куда-то несут. Когда звуки битвы затихают вдали, становятся похожими на сон, а перед глазами пляшут звёзды, которых он не видел уже чёрт знает сколько — звёзды и дым…

Где-то сквозь пелену успокаивающей боли он чувствует — чувствует — слишком горячие чужие руки, понимает, что эти руки могут принадлежать только одному существу, и это понимание пугает его вдруг, вызывает волну ужаса.

Глаза кровавого стекла, которые он видел за несколько секунд до, вызывают в нём привычный первозданный ужас, привычный испуг и трепет. Всё в нём задрожало, уязвимое вдруг.

Он чувствует, как из него вынимают кинжал и как из него вытекает кровь. Как кости срастаются, и в бреду он стонет. Потом пропадает из мира.

А следующий момент, который он запоминает слишком чётко, — когда он открывает глаза и делает вдох, чуть не запьянев от воздуха.

Он лежит на холодной земле. Бок ноет. Небо чернеет над головой. Ветер продувает кости.

И он.

Дино поднимается, не обращая внимания на боль, и выставляет вперёд руки — единственное оружие, которое у него осталось. Держа на расстоянии нескольких сантиметров.

Впереди только красные глаза, и Дино смотрит в них, ощущая, как земля уходит из-под ног, как призраки оживают перед глазами и эту предательскую дрожь.

Как земля раскалывается пополам, и он туда стремительно падает.

Он не двигается — только сидит на месте и смотрит. Смотрит. Смотритсмотритсмотрит. В грудине Дино ломаются кости, и он не может дышать.

Почему он опять не может дышать?

— Ты… — только и может задыхаться.

Снова беспомощный. Уже не такой сильный, каким пытался быть раньше. Рядом с ним это ощущается всегда вот так — он беспомощный, и ничего не может с этим сделать.

— Я, — его голос звучит тихо. Почти интимно. — И ты.

«Я. И ты». Он опускает взгляд на руки Дино, скользит взглядом по его лицу, по шее, вниз, вниз, и в Дино всё снова беснуется.

В Люцифере почти грусть. Почти печаль. Почти неверие. Дино не может понять, чего больше, потому что он ошалевший, но больше потому что Люцифер ощущается как-то по-другому. Как-то по-другому он делает дрожащий выдох. Как-то по-другому по его лицу проходит мимолётная боль.

Это слишком, — думает вдруг Дино, чувствуя, как боль бьёт грудину, как она тянется там, как весь мир вокруг плывёт и ходит ходуном. Это, блять, слишком.

Он подрывается с места, хватает кинжал и уходит быстрым шагом. Он просто не сможет этого вынести. Лучше быть одному, чем с ним. Лучше быть с кем угодно, но не с ним.

— Ты не можешь уйти! — он идёт за ним и только поворачивает его за руку, как Дино, как бешеный, отпрыгивает и выставляет вперёд кинжал, прижимая к его шее. Рука дрожит. Взгляд испуганный — как в старые добрые. Не подходи, только не подходи, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста. А Люцифер даже не смотрит на кинжал — только на него расширившимися зрачками, словно вообще не воспринимает весь остальной мир. И это Дино пугает больше всего.

Что ни Люцифер, ни Дино не видят остальной мир — так быть, блять, не должно.

Люцифер хватается за этот чёртов кинжал, приближает его к себе, и Дино поддаётся, разом лишившись сил. Он не может, просто не может. Люцифер гипнотизирует его, крепко держась за лезвие, сжимает на нём пальцы, а Дино кажется — что на нём.

Они так близко, что Дино слышит его слегка прерывистое дыхание. То, как он заставляет его быть в своём пространстве, принуждает, и это снова ощущается бурей, взрывом.

Что это было?

Где ты был?

Почему ты на войне?

Всё это крутится в голове Дино, но отходит на задний план за штормом в его душе. Всё это вытесняет боль.

— Демоны уничтожают рай, ангелов! Мы воюем с демонами! — в отчаянии выкрикивает Дино последнее, что у него осталось. — А ты…

И замолкает, потому что дальше говорить не может. Потому что он не может чувствовать к нему то, что к остальным демонам.

Это он понимает резко. Это бьёт его поддых. И это невыносимо осознавать.

Ему надо сбежать. Ему надо сбежать быстрее — куда угодно подальше от этой беспомощности и от его красных, сильных глаз. Потому что он считает их красивыми. Глаза убийцы.

Он предатель даже больше, чем можно было себе представить.

По лицу Люцифера снова проходит судорожная боль, и тело его легонько содрогается. Дино смотрит на это тело и не может оторвать взгляд, а потом возвращает отупевший взгляд на его лицо.

— Я не с ними. У нас… у нас тут своя компашка, — он слабо усмехается, кивая куда-то вбок. И Дино наконец смотрит по сторонам.