Всё, что удалось выяснить, это то, что яд состоит из древней первородной тьмы, несовместимой со светом ангелов. С их кровью это вступает в необратимую убивающую реакцию. Но всё это было и так известно. А узнать ничего больше невозможно, потому что, стоило взрезать кожу Дино, чтобы взять его кровь, как сквозь порез в воздух вырывались ядовитые тёмные пары, и тогда Дино казалось, что они что-то шепчут ему, извиваясь, к чему-то подговаривают — сладко и бархатно…

И площадь распространения яда в его теле увеличивалась. То же касалось и игл. Её нельзя было высосать из него. Она была хитрее.

В последний раз его сдержанно поблагодарили за содействие исследованию. «Мы будем дальше изучать этот вопрос», «состав невероятно сложен». «Мы позовём вас», — говорили они так, будто у него был какой-то выбор. На самом деле, был, да: умереть или помогать им.

Он не знает, сколько прошло времени. Он пытался считать его, измерять сначала секундами, постоянно ускоряющими свой бег. Потом — ударами собственного сердца, но тогда ему начало казаться, что он бежит от секунд. Снаружи он ровен и бесстрастен. Внутри его сердце отчаянно старается бежать быстрее секунд. Его шаги не метроном — а отчаянный побег сквозь болото мышц, костей и мыслей, неровный, трусливый, громкий.

Поэтому он перестал считать. И стал ждать. Ожидание было вечным.

Сначала он научился видеть в темноте, перестав тосковать по солнцу — тогда смирилось само его тело, перестав бунтоваться и хотеть лезть на стену. А потом научился воображать звуки, которых не существовало. Это была сама жизнь — горный ручей, лижущий мурлыканьем ухо, чьи-то чужие голоса и чужая поступь — тонкая, ритмичная, совсем непохожая на бег его сердца, чей-то чужой смех, звон не стали, а фарфоровых тарелок (не враждебное железо, а домашнее бреньканье), и всё снова будто бы хорошо, все снова бужто бы живут, смеются, дышат не ядом и горными породами…

А потом вспоминал. Вспоминал чужие опущенные глаза, тихие голоса, избегающие говорить о войне (о ней только шепчущиеся — вдруг она услышит, придёт, заберёт далеко?) и понимал, что никто здесь не живёт.

Когда он услышал первый грозный рёв — толчок гор, сдвигающихся с места, ему показалось, что это один из плодов его воспалённого стигматой сознания. Это было похоже на то, будто бы стены начали утробно рычать, сдвигаться с треском и хрустом вековых замурованных костей, подниматься, смыкаться вокруг него… Будто бы весь мир вдруг очнулся ото сна. Будто великан гор встал с насиженного места и начал топтать землю, и она начала дрожать.

Всё содрогалось.

У Дино перехватило дыхание, но он бы принял это за очередную игру сознания, но дверь в его камеру вдруг выбили.

И к нему проник сначала свет, а потом отец.

Дино словно ударили в живот. Он просто смотрел на него, открыв рот, не в силах пошевелиться, не в силах сказать хоть что-либо.

Он выглядел также, как всегда. Та же проседь волос, те же смурные голубые глаза, морщинки вокруг рта. А чего ты ожидал? Что он станет чудовищем — а на лбу вырастут рога?

Дино не ожидал, вовсе такого не ожидал, но увидев его сейчас вот так вот, совершенно обычного — словно он в любую секунду начнёт читать лекцию — он острее почувствовал нехватку земли под ногами. Острее почувствовал беззащитность — и злость одновременно.

На нём только плащ чёрный.

— Не стой на месте, выходим, выходим, быстрее! — кричит отец, и только сейчас Дино понимает, что он здесь не просто так. Что что-то происходит. И действительно — с открытой дверью эти звуки землетрясения слышны отчётливее.

— Что?.. — не успевает он спросить, как отец тут же хватает его за шкирку и вытаскивает из камеры, и тотчас на его камеру обрушивается потолок. В нос забиваются клубы пыли.

Отец волоком тащит его по коридору тюрьмы, быстро, неумолимо, держа стальной хваткой за левое, здоровое предплечье. Дино и забыл, какой он сильный — это легко забыть под его нарочитой старческой брюзгливостью. И Дино, словно маленький, не сопротивляется. Он задыхается.

Ему хочется быть маленьким.

И вдруг, слыша крики из соседних камер, останавливается.

— Мы… мы не можем их так оставить! — посреди коридора, что вот-вот обвалится, он кажется глупцом. И отец так и смотрит — как на неразумного глупца. Он морщится нетерпеливо, машет рукой, поджимает рот. Но Дино так плевать на это сейчас.

— Это преступники. — «И что, и что, и что?»: хочется заорать. Но он не успевает и возразить, как отец снова хватает его за шкирку — во второй раз, закрывая своими крыльями, и уводит. Едва выдернув из-под обваливающегося потолка. И они бегут дальше.

Дино кидает последний взгляд на тюрьму, слыша последние крики, резко оборвавшиеся под грудой камней. Раз — и тюрьмы больше нет.

Они ныряют в совсем другой тоннель, откуда вели Дино в первый раз. Он уже не думает — крылья едва помещаются, и острые выступы царапают их почти до крови, но Дино не чувствует этого. Он лишь следует за светом отцовских волос, блестящих в темноте. И не думает.

Что что-то произошло, он понимает только тогда, когда они выбираются из цитадели — к задней её стороне. Над ними находится огромный выступ, укрывающий их посторонних глаз, а сбоку — широкий вход в пещеру, зияющий тьмой.

— Какого чёрта? — орёт Дино перед тем, как подбежать к краю и выглянуть.

И тут же замирает. Цитадель жрут демоны, спускаясь на её башни, залезая в окна, проникая в каждую щель. Любой ангел, встречающийся им на пути, тут же падает на землю. Башни, осаждаемые взрывами, рушатся. Горы вокруг рушатся.

Это чёрная смерть.

Сначала хочется упасть на колени и бить землю руками.

Отчаянный крик вырывается из груди вместе с хрипом.

— Это ты! Ты сказал им, где находится цитадель! — захлёбываясь непривычным кислородом, собственным криком, ослепнув от солнца кричит он. Перед глазами всё мутится, но отца он находит — и набрасывается на него с кулаками, с дрожащим рычанием, со всеми всхлипами и вскриками.

Это было последнее скрытое от демонов убежище.

— Замолчи, глупый мальчишка, — и трезвеет только когда ладонь Фенцио оказывается на его рту, а свирепый шёпот обжигает ухо.

Дино всё ещё дрожит. От несправедливости и отвращения. И от горя, которое накатывает волнами, с каждым разом всё сильнее. — Посмотри хоть по сторонам.

Дино расплывающимся взглядом смотрит туда, куда указывает палец отца — на маленькую красную точку, виднеющуюся на небе между скал. Сначала Дино принимает это за солнце. До тех пор, пока солнце, стремительно приближаясь к ним, не увеличивается в размерах, не обрастает крыльями и не извергает на кучу демонов, лезушую на башню, огонь. В ту же секунду из того огромного зияющего проёма в гораха слышится утробное рычание.

Оно вправду было.

Оно выходит медленной, тяжёлой поступью на свет — огромное, тяжёлое, величественное, сияя золотой чешуёй на солнце. Проходит мимо так близко, что едва не задевает острым крылом и когтистой массивной лапой. Под ними ломаются камни.

На секунду поворачивает на них тяжёлую голову и обращает взгляд изумрудного глаза с золотыми прожилками. У Дино перехватывает дыхание.

И тут же, всколахивая воздух крыльями, взмывает небо, к своему брату.

Драконы.

И стоит снова обратить взгляд на землю, как Дино видит фалангу ангельских воинов, появившихся словно бы из ниоткуда — на самом деле, из-за гор. Они сияют доспехами. Одним синхронным движением они выбрасывают серебряные копья и сбивают нескольких демонов.

Теперь перевес точно не на их стороне.

— Посмотри назад, — и поворачивает его голову, заставляя увидеть кучку ангелов, спускающихся с гор в лес и сопровождаемых несколькими солдатами. Тех самых ангелов, которые жили в цитадели. Пока Дино не верит своим глазами, Фенцио ворчит: — Живы-здоровы.

— Как… что… — только и может, что растерянно лепетать, смотря неверящими глазами на Фенцио. Тот нетерпеливо мотает головой, словно говоря, что нет времени на эти глупости, и копошится в кармане. Наконец достаёт из кармана… те самые серебряные блестящие серьги, которые когда-то он нашёл на земле, вместе с Люцифером. Божественная сущность. Это было не так давно, но казалось, прошла целая вечность. — Разве ты не отдал их Сатане?