— Начинается новая жизнь, сын мой… Начинается, начинается… новая эра… которую… ждали… приказы… приказы…

Слова отца в его наполненных водой ушах сливались в один гул. Он что-то сказал. Чему-то кивнул. Новая жизнь. Новая эра. Новая эпоха.

Как это могло произойти?

Он же контролировал ситуацию. Он твёрдо стоял на ногах — так он думал.

Никакого страха. Ничего. Всё было под контролем. Как это случилось?

Оказалось, одной ногой он уже был в пропасти. И единственной рукой, удерживающей его от падения, была рука ангела. Это не он его держал. Это Люцифер вцепился в него до белого каления, до судорог. А он отпустил. Он исчез.

Ангел, что ты наделал.

И теперь он летит вниз.

Он не слышал слов отца, но они проезжались по нему тяжёлыми камнями, бульдозером, прижимая к земле, потому что он никак не мог уйти. Всё, что ему хотелось, — уйти. И лечь. Его словно раздирали изнутри, а отец добавлял. И добавлял. И добавлял.

А он даже не мог сопротивляться.

— Ты будешь выполнять всё, что я скажу.

Удар. Словно огрели хлыстом. Люцифер вздрагивает и еле дышит.

Почему ему так невыносимо слушать это?

— Ты будешь слушаться любых приказов. Мы уничтожим их. Каждого ангела.

Снова удар — и на этот раз изнутри. Голубые глаза. Невыносимые, упрямые.

Укоряющие — и полные света.

«В людях есть своё очарование».

Уничтожать — как это?

Его тошнит.

— И, сын, — говорит напоследок отец. Люцифер, едва ли что-то понимая, обращает на него взгляд. Он не видит его. Он тонет, он под водой. Он не может вдохнуть. — Я слышал, твоего дорогого ангела схватили и скоро убьют. Птички донесли. Так и должно быть. Теперь в твоей голове нет места всяким глупостям.

Твоего ангела схватили… скоро убьют.

Этот удар был самым сильным. Люцифер замер. В полной тишине он услышал хрип грудной клетки. Он не смог даже злиться. Он не смог ничего. Только этот жалкий хрип и вздрогнувшие крылья.

В довольное лицо отца смотрели глаза растерзанного, загнанного в капкан животного.

С разрешения отца он вышел из зала. И только прислонившись к стене, он вдруг осознал.

Его действительно больше нет.

*

И полились дни, как патока. Как нефть — потому что тёмные, полностью лишённые света.

Ему казалось, он не дышал, а только барахтался в этой нефти. И умоляющий о солнце.

В темницах его не было.

Он ходил. Он двигался. Он летал. Он поддерживал видимость прежней жизни, но теперь это было только существование.

Он говорил себе: «Всё нормально. Всё хорошо. Всё по-прежнему». Но когда он избил своего двоюродного брата за то, что у того не было белых крыльев и голубых глаз, он понял, что кукушка у него слетела полностью. И даже на это было так плевать. На всё было плевать.

Ведь у него больше не была солнца.

В эти дни он почти забыл, как его зовут, но вдруг услышал своё имя.

— Люцифер.

Он замер на середине коридора. И сердце вдруг подскочило, словно снова живое…

Это он. Он. Сейчас Люцифер обернётся и увидит его.

Голубые глаза с тёмными кругами под ними от усталости. Светлые волосы. Белые крылья, слегка мерцающие в темноте.

Но обернувшись, он увидел совсем не то. Сердце снова упало.

Красные глаза. Цепь на шее. Костлявое тело.

Артур. Его двоюродный брат, постоянно шатающийся за ним хвостом.

В Люцифере поднялось что-то такое невыносимо страшное, что даже Артур попятился, выставив вперёд руки. Он чуть не зарычал. Точнее — не взвыл.

— Эй, эй… чувак… полегче? Я просто хотел выказать своё уважение… Ты знаешь, дядя послал меня на миссию, и я подумал, ты захочешь начистить парочку морд белозадых…

Возможно, всё было бы иначе, не заговорив он о войне и об ангелах. Если бы в его красных, поганых, подлых глазах не загорелась жажда крови. Люцифер даже не подозревал до этого, что он так ненавидит красный цвет. Что он ненавидит чёрные крылья. Что он ненавидит всех — чёрных, отвратных, противных, как сажа. Они ничего не стоили.

Эта ненависть поднялась в нём резко и неконтролируемо, как пожар. Как и ненависть к разговорам о войне, которые обожал вести отец. Он не мог их выносить. Его тошнило чисто физически.

Избивая его, Люцифер чувствовал, как горят костяшки его пальцев. И он бил сильнее, чтобы боль въелась в каждую клеточку, в каждую пору. Чтобы боль стала им самим. Он ненавидел демонов — но сам он тоже был демоном.

Он ненавидел ангелов тоже. Ничто в нём не могло вытравить эту ненависть. Ничто не могло её стереть.

Но больше всего он ненавидел его — того, чьё имя он даже в мыслях не произносил. Настолько сильно ненавидел, что каждую ночь перед сном (потому что он не мог ему присниться; демонам не снились сны — и это было несправедливо) он воспроизводил по памяти его образ. Настойчиво, даже зная, что это возьмёт его нутро в кулак и отнимет безжалостно дыхание.

Каждый чёртов раз.

Голубые глаза — усталый взгляд. Тёмные от измождения круги. Светлые волосы, чуть растрёпанные от ветра. Губы. Он, наказывая себя, даже позволял себе каждый раз чуть больше, чем следовало — опуститься ниже, под белую рубашку. Под которой обязательно были острые ключицы, от того же истощения. И он жадно впивался в этот образ, даже зная, что в груди тут же станет жарко. Он представлял то, на что не мог пойти, будь он перед ним в тот момент — он убирал его спутанные волосы со скул и заправлял за ухо. Он клал пальцы на ключицы. Он чувствовал прохладную кожу и то, как часто вздымается чужая грудная клетка. Он видел, как приоткрываются чужие губы — вдохнуть воздуха, выдыхая проклятья, а глаза мечутся от светлой беспомощности к тёмному гневу. А потом он их вовсе прикрывает, делая чересчур судорожный вдох. Откидывает назад голову, приоткрывая беззащитную шею.

И на секунду Люцифер воскресал.

А потом снова умирал.

Каждый чёртов раз.

*

Однажды (он точно не знает, сколько прошло времени), механически шатаясь по каким-то поручениям отца, он заметил в одной из камер Вики Уокер.

Он почувствовал слабое биение знакомой малиновой энергии и тут же пошёл на её след. Он не хотел верить, что это она. В голове было пусто и в то же время страх — она словно была призраком из прошлой жизни, в которой если не было просто, но было гораздо проще. Он не хотел её видеть. Но всё же не мог не пойти по её следам, не зная, что увидит.

Он посмотрел в маленькое окошко и увидел маленькую свернувшуюся в калачик фигурку со знакомыми серыми крыльями. Что-то дрогнуло внутри. Не от раздражения, а… Он не знал. Но нужно было уходить.

Какого чёрта она вообще жива? Отец уже исполнил свой план.

— Люцифер? — услышал он слабый знакомый писк, когда уже собрался уходить. Чёрт. Он прикрыл глаза и обернулся. И застыл.

Голубые глаза. Принадлежащие ей — но когда он в них посмотрел, он увидел перед собой совсем другого ангела.

И всё растворилось.

Мираж прошёл, когда она опустила глаза, но не это оглушённое состояние. Однако этого хватило, чтобы прийти в себя. Он заставил себя сосредоточиться и увидеть в ней её. И тут же его охватило раздражение.

Она всё ещё мелкая Непризнанная с сахарным сиропом вместо мозгов. Дура. Зачем она высунулась? Неужели она могла допустить мысль о том, что он ей поможет?

По-хорошему её нужно убить. Она должна быть мертва, и он с самого начала знал, что так и будет.

Но всё, что он сделал, — это посмотрел ещё раз в её глаза и ушёл.

*

Он убеждал себя, что делал это просто так — потому что хотел подивиться ещё раз живучей девчонке, что так бесила его в школе. Убедиться, что она ещё жива, чтобы донести всё отцу и самому вымолить разрешение прикончить её. Только поэтому он ходил к её камере и проверял, как она спит. Когда она дёргалась, он сразу же исчезал.

Но тому, что он принёс ей одеяло, оправдания не было.

Он думал, что она не замечает его приходов (кроме одеяла), но однажды она сказала угасающим голосом: