И у них была душа.

Правда была в том, что они не хуже бессмертных. Они гораздо лучше, и бессмертные ненавидели их только потому, что завидовали их душе.

Да, она была странной и не очень хорошо умела общаться. Но то, что она была глупой, это она поняла только перед смертью — когда Фенцио сворачивал ей шею.

Да, её жизнь не была великой, но вместе с треском ломающихся костей она почувствовала не только физическую боль, но и тоску. Тоску по всему, что она ещё не успела увидеть. Тоску по милым, маленьким, слабым существам, которых ей не удалось спасти по собственной глупости. Ведь она могла поступить по-другому — не орать на Фенцио, а пойти сразу к Геральду, или к Кроули, или…

Умирая, она думала о своём солнце — холодном, но греющем белую из-за подземелий кожу.

*

Сделав глубокий вдох, она открыла глаза и закашлялась, словно её лёгкие, давно заплесневевшие, долго не наполнялись кислородом. Над ней было голубое небо и солнце. А лежала она на жёлтой, влажной траве. На ней были потёртые джинсы и белая кофточка, испачканная в районе груди запёкшимся красным. На тонких белых пальцах — точно такой же ржавый цвет.

Воздух ощущался совершенно инородно в её теле. Очнувшись, она ошалело задвигала зрачками. Сердце билось быстро, словно вот-вот разорвётся. Словно давно отвыкло от такой нагрузки. Она ощущала каждый его мощный толчок, ощущала металл, застрявший в нём, причиняющий боль, ощущала, как кровь начинает разгоняться по телу теплом, но её всё равно трясло.

Она… кто она?

Это тело… оно было как тело деревянной куклы — двигалось еле-еле, не слушаясь её. Словно не принадлежало ей вовсе. Глаза, ресницы, руки, ноги — она чувствовала каждый сустав, каждую мышцу, каждый палец. Кровь… откуда кровь? Откуда она здесь?

Она не помнила ни цвета своих волос, ни цвета глаз, ни их разреза. Она прикоснулась к лицу, как к чужому. Еле-еле поднялась с места. Это было какое-то поле, вокруг, не встречая препятствий, свистел ветер в тишине, а где-то вдалеке лес стоял тёмной стеной. От него в небо поднимался дым.

Вдруг она ощутила на себе чей-то пристальный взгляд и обернулась.

Позади неё стоял старик в каких-то лохмотьях и смотрел на неё голубыми, как небо, глазами. Белая борода, белые брови. И лёгкая улыбка на губах.

— К-кто вы? — спросила она на каком-то странном языке (она даже не знала, что умела на нём говорить) и словно впервые услышала свой голос — чуть низкий, хриплый и мелодичный. — Что я здесь делаю?

— Тебя зовут Касикандриера, — сказал старик на том же языке. — В прошлой жизни тебя звали Клэриной, и ты была демоном. В позапрошлой ты была человеком, и тебя звали Лин. Но в действительности ты не демон и не человек.

— Тогда кто же я?

Он, кряхтя и опираясь на какую-то палку, подошёл ближе. Достав из кармана что-то, он протянул ей. Это оказался медальон в форме странного голубого глаза.

— Пора тебе вспомнить.

*

Падая на пол в тронном зале Сатаны, Вики Уокер не думала, что когда-нибудь сможет открыть глаза.

Но открыла. Было ли это благословение Шепфы, было ли это проклятьем — но она открыла глаза. Но она дышала.

С болью в разорванной, небрежной ране, с болью во всём теле, с хрипами — она дышала. Воздух душил, искрил в глотке, обжигал внутренности, и так она поняла, что она ещё в аду. Но поняла она это где-то на уровне подсознания, на подкорке мозга. Сознание же её было затуманено болью. Перед глазами плясали круги, всё вокруг кружилось… её несут?

Её куда-то несут, но ей так всё равно.

Огни… эти огни. Они были похожи на крылья, на рога, на шабаш танцующих в ночи ведьм. Она плыла по небу звездой, а вокруг звёздная пыль, и она сыпется ей на кожу, и так жарко, так жарко…

Огни не прекращали своё движение, даже когда её внесли в холодную камеру — она не почувствовала смены температур. Судороги прокатывались по всему телу.

Боль означала, что она ещё жива.

«Но, — еле-еле, тихо, но пронзительно-щемяще и осознанно мелькнуло, — лучше бы я была мертва».

*

Время прекратило своё движение, остановившись в одном мгновении — этой бесконечной боли и затуманенного разума. Она не знала, сколько она так пролежала. Она не задумывалась о том, что должна регенерировать, что должна умереть — она была где-то на границе миров, где сталкивалась жизнь и смерть. И она не хотела, чтобы это прекращалось, потому что ей снился отец.

Живой, словно бы он действительно стоял на расстоянии вытянутой руки, гладил её щёку шершавой ладонью и целовал лоб. Его лицо было таким чётким, хотя в её сознании оно почти не сохранилось.

Он утирал её слёзы.

Но она начинала приходить в себя — сначала урывками, редко, едва понимая, где она. Тогда она чувствовала холод камня, на котором лежит, тогда она видела тьму вокруг и слышала бешеные крики, визги и лязги цепей где-то за стеной. Тогда же она слышала, как открывается огромная дверь, краем глаза замечала мерцание голубого и красного и в ужасе замирала, закрывая глаза, притворяясь мёртвой. Сердце стучало так быстро, что он точно слышал. Он знал, что она живая. Он точно должен её добить.

Это от его рук она чуть не умерла. От его присутствия она покрывалась льдом и дрожала сильнее, чем обычно.

Но он лишь ставил что-то на пол и тут же уходил. Миска с едой. Она не прикасалась к ней, потому что едва ли могла двигаться.

Во снах она видела только его глаза, тот самый нож, с которого капала её кровь — и просыпалась она с криком на губах, который тут же глушила дрожащей влажной ладонью. Просыпалась в новый день с криками грешников в соседних камерах.

Но потом к ней вернулась способность мыслить. Если допустить мысль, что она изначально существовала для единственной этой цели — выпустить Сатану из клетки, и нужна была только её кровь, то почему она ещё жива? Разве она не должна была отправиться на свалку, как ненужный мусор?

Почему она ещё здесь?

Было два варианта. Первый: Мальбонте зачем-то сохранил ей жизнь. Его мотивы были непонятны, а в голове у Вики и так была полная путаница. Он… хотел её спасти? Тогда почему он не отпустил её на волю, а запер здесь? Либо же ему что-то от неё нужно. Но что?

Второй заключался в том, что Сатане было нужно от неё что-то ещё.

Ну конечно. Она снова была пешкой. В глазах запекло, и она устало прикрыла их. И крепко зажмурилась.

Значение в ней имела только её кровь. Она — это кровь демона, кровь человека и кровь ангела. И больше ничего.

«Только поэтому ты оказалась в школе. А ты думала, это из-за твоей силы?»

Да. Думала. Но ошибалась. Она была ещё более никем, чем представляла себе.

Её мысли были в анабиозе. Сама она была в анабиозе и едва могла двигаться, хотя уже пришла в себя. Она не могла думать, говорить, дышать.

Но ненавидеть у неё получалось хорошо. Ей хотелось раскрошить свои ногти в пыль, разнеся эту тюрьму на кусочки. Ей хотелось уничтожить всё.

— Я вижу, что ты не спишь. У тебя трепещут ресницы.

Вдох застрял в груди. И тогда она открыла глаза, понимая, что продолжать спектакль бесполезно.

Он стоял на расстоянии нескольких шагов — с мерцающими в темноте рогами. Глаза, сияя равнодушным светом, неподвижно глядели на неё. У него были правильные черты лица — чёткие скулы, не слишком выдающийся подбородок, прямой нос, тёмные брови и пухловатые губы. Ничего выделяющегося. Ничего живого. Он словно был создан, чтобы быть греческой статуей — одной из тех, которые она изучала в университете. Тогда бы она оценила его красоту. Но не имело значения, что бы она подумала. И сейчас вряд ли имеет.

Так вот он какой — её убийца, — единственное, что подумала она.

Он казался слишком юным, но в нём чувствовалась тысячелетняя сила. Себя же она словно со стороны видела совсем девчонкой, обнимающей колени, раскачивающейся из стороны в сторону, с подрагивающим телом и нервно бегающими глазами. С трясущимися крыльями.

Её воротило от собственной хрупкости.