— Я боюсь воды. Мне нравится… смотреть на море, но, когда я думаю о том, чтобы…

Люцифер оборачивается и внимательно смотрит на него. И от этого воспаляется кожа, воспаляются внутри органы в страхе, в чувстве, будто с него сняли кожу. Зачем он это сказал?

— Почему ты мне помогаешь?

— Просто будет скучновато жить, если ты откинешь копыта. Я тебя триста лет побеждал, — усмехается он еле-еле. Через окно на него попадают солнечные лучи, и на секунду Дино кажется, будто в красных глазах пробился свет, сделав их почти прозрачными. Как окровавленное стекло.

Они просто смотрят друг на друга. И именно в этот момент, в этом месте, спрятанном от всех — даже от отца, в этом воздухе, пахнувшем отсыревшим камнем и немного морем, Дино настигает то самое чувство.

Будто он живой.

========== 11. Да воздастся всем кровью, железом и болью ==========

Когда Вики была человеком, сны были совершенно нормальным делом. У неё была вполне счастливая жизнь, и ей редко снились кошмары. Те кошмары, от которых просыпаешься с судорожно сокращающейся сердечной мышцей, испариной на лбу и висках. Бывало, что ей снилось, будто она приходит на экзамен без юбки; будто она убивает отца после ссоры. Но ей никогда не снились такие сны, от которых боишься засыпать вновь, потому что абсолютно всё в них кажется реальным, каждая молекула, каждое колебание воздуха, ощущающееся на коже. И тебя словно засасывает внутрь.

О которых говорить немеет язык, и безмолвный крик сковывает горло, оставаясь гравием на пересохших губах.

Бессмертным сны не снятся — Вики не знала, почему (должно быть, это побочный эффект их могущества, абсолютно чистое, лишённое каких-либо страхов и желаний сознание; она же себя вовсе не чувствовала бесстрашной). Не должны сниться.

Когда ей впервые приснился сон, она ещё об этом не подозревала, думая, что это обычное дело.

Она не сразу поняла, где находится. Что-то было не так. Она сидела на корточках, раскачиваясь на месте, перекатываясь с пяток на носки — ступни леденил каменный пол. Она почти не чувствовала кожи и выдыхала облачка пара.

Было так темно, что глаз не различал ничего. Откуда-то издалека, словно из-за ваты в ушах, доносились чьи-то крики, рычания, стенания на незнакомом ей языке — что-то звериное, хтоническое, первородное, отчего кровь застывала в жилах. Вики попыталась дёрнуть руками и ногами, но железо впилось в кости. Она в кандалах. Словно со стороны она слушала своё хриплое дыхание, а в лёгкие входил холодный воздух. Всё тело колотило. Грязные спутанные волосы нависали со лба, прилипали к коже. Пахло чем-то гнилым, тухлым. Но блевать не хотелось; должно быть, она привыкла к этому.

Вдруг она зарычала, как это делают дикие звери, загнанные в ловушку, как звери, у которых не осталось больше выхода, — это был больше вопль, ей словно не принадлежащий. А потом она дёрнула руками, не переставая кричать, и вырвала цепи из каменной стены с нечеловеческой силой. То же она сделала с кандалами на ногах, будто не прилагая особых усилий.

Вики — та, которая была заключена во сне — с ужасом наблюдала за той Вики, которая сейчас дышала, двигалась, и совершенно ничего не могла сделать. Она была нечто эфемерное, не из этого мира, лишь видящая со стороны то, что происходит по чужому сценарию, но в то же время находящаяся в своём теле.

Хрипло и учащённо дыша, она скинула с себя цепи, подошла босыми стёртыми в кровь ногами к массивной двери и влетела в неё своим телом. Дверь поддалась.

Даже приглушённый свет из факелов на стенах резал глаза, и она прикрыла их локтём. На ней была серая холщовая сорочка, на которой в районе живота алело огромное пятно. Вики вдохнула воздух — на этот раз он был невыносимо обжигающим для её иссушенных, с содранной кожей губ — и в глазах вдруг встала красная пелена. В венах заструилось что-то жидкое, горячее, наполняющее тягучей силой, опьяняющее. Такое — что лёгкие будто жгло огнём; что хотелось рычать, бить стену, рушить города до пыли и праха, взрывать, ломать, разрушать; взорваться самой — до мелких атомов.

Она схватила со стены факел, пламя которого не обжигало пальцы, а лишь нежно лизало их, и зашагала вперёд. Каждый шаг по тёмному коридору, полному дверей, из которых доносились те самые нечеловеческие звуки, был кошачьим, пружинистым и бесшумным, скрывающим за собой силу.

Коридор по спирали спускался вниз, и с каждой секундой становилось всё горячее и горячее, пока она наконец не дошла до какой-то двери, покрытой древними золотыми символами, как и всё в этом коридоре — пол, потолок. Он был другим — светлее, ярче, с красивой обстановкой. На потолке — какие-то картины, до ужаса напоминающие эти библейские сказки, в которые она не верила, будучи ещё человеком. И возле двери стояли два огромных стражника в золотых латах.

Они с бряцаньем скрестили свои копья прямо перед ней, даже не двигаясь. Вики почувствовала, как её губы раздвинулись в усмешке и треснули по уголкам. На языке остался вкус крови. Бросив факел на пол, она легко выхватила копья и воткнула им в незащищённое место между шлемом и латами на груди. Они схватились за глотки, из которых хлестала не кровь — клубящаяся тьма, но Вики, уже не глядя на них, отворила двери и вошла. Вслед за ней вошло пламя, опаляющее крылья, ступни и волосы. Но ей было плевать.

Это был огромный зал, вдалеке которого стоял трон из костей, сейчас пустующий. На потолке висело что-то огромное, чешуйчатое, с крыльями… шкуры драконов.

Зал был полон существ, что завизжали, когда пламя начало поглощать их. Но Вики шла, шла вперёд, не глядя по сторонам. Подойдя ближе к трону, она увидела женщину — в общей суматохе мелькнуло бельмо на глазу, шрам, пересекающий половину лица, рыжие волосы… Рядом стояло зеркало.

Вики заглянула в него лишь мельком, прежде чем разбить кулаком и схватить острый осколок, вспарывающий кожу, но ту Вики — которая здесь чужая — это напугало до смерти.

Ухмыльнувшись, она повернулась к женщине, и, прежде чем та успела слово сказать, вонзила осколок ей в грудь, что вошёл как нож в масло. Потекла тягучая тёмная кровь, послышались последние хрипы, которые заглушил её собственный голос, произносящий слова на каком-то другом, том самом древнем зверином языке, но который она нутром сейчас поняла:

— Да воздастся вам кровью, железом и болью.

В осколке отражались её собственные глаза — один багряно-красный, другой небесного цвета.

Ровно через секунду цвет крови поглотил небо. На неё смотрели два её алых глаза.

Она вырвалась из сна тяжело дышащей, с мокрыми щеками и криком, застрявшем в горле. От ужаса колотило; руки тряслись, а во влажных глазах всё было обострено до малейшей пылинки.

Она чудовище. Боже, она чудовище!

Была ночь, но Вики выворачивало наизнанку от одной только мысли, чтобы снова лечь спать. Что это было? Что это было, чёрт возьми?

Думать об этом не хотелось. Господи, никаких мыслей об этом.

Она начала делать то, что делала всегда, когда была человеком, при своей повышенной тревожности — убираться. Точнее, метаться по комнате, кусая ладони, сдерживая слёзы и крики, сбивая предметы. От истерики её колотило.

Когда она задела зеркало, тут же упавшее на мраморный пол и разлетевшееся на осколки, внутри всё похолодело, и она застыла.

— Вики? Что случилось? — сонный голос Мими заставил её, воспалённую, дёрганную, вздрогнуть. Подруга поднялась с кровати и очень удивлённо пялилась на осколки. Вики едва могла вдохнуть.

— Я… боже… прости… просто мне такой сон приснился, господи… — пролепетала она, едва ли понимая, что говорит. Она всё ещё застывшими, мёртвыми зрачками смотрела на эти осколки.

Неужели она и вправду… такая?

— Что, прости? Тебе приснился сон? — Мими тут же проснулась. Её голос звучал осторожно. Даже настороженно. — Вики, нам не снятся сны.

И это — то, что это аномально, неправильно — напугало Вики ещё сильнее.

Стоит ли говорить о том, что она увидела в осколках?

*