Я мог бы получить… да почти все, что угодно.

Все, чего это стоило бы мне, – моя душа.

Нет, я не имею в виду ничего магического или метафизического. Я говорю о сути моей личности, о том, что делает меня собой, Гарри Дрезденом, какой он есть. Если я утрачу это – то, что определяет мою личность, – что тогда останется?

Набор биологических веществ и функций. И горечь утраты.

Я хорошо понимал это. И все равно прикосновение ледяных губ Мэб к моему уху продолжало жечь меня, с каждым вдохом разбегаясь по телу медленными волнами наслаждения. Одного этого более чем хватало, чтобы заставить меня колебаться.

– Нет, Мэб, – произнес я наконец. – Я не хочу этой работы.

Спокойным, тяжелым взглядом она всмотрелась в мое лицо.

– Лжец, – негромко заявила она. – Ты хочешь этого. Я же вижу – хочешь.

Я стиснул зубы.

– Та часть меня, которая этого хочет, не имеет права голоса, – возразил я. – Я не собираюсь принимать ваше предложение. Точка.

Она склонила голову набок и еще раз посмотрела на меня.

– Настанет день, чародей, и ты будешь валяться у меня в ногах и молить, чтобы я даровала тебе мантию.

– Но не сегодня.

– Не сегодня, – согласилась Мэб. – Сегодня ты окажешь мне услугу в счет долга. Как я и говорила.

Мне не хотелось слишком задумываться об этом, но и открыто соглашаться с ней тоже не хотелось. Поэтому я просто кивнул в сторону участка мостовой, где только что находились снежные фигурки.

– Кто похитил Марконе?

– Не знаю. Это одна из причин, по которым я выбрала тебя своим эмиссаром. Ты обладаешь даром находить пропавшее.

– Если вы хотите, чтобы я сделал это для вас, мне придется задать вам несколько вопросов.

Мэб подняла взгляд, словно советуясь с невидимыми за снежной завесой звездами.

– Время, время, время. Неужели ему никогда не будет конца? – Она покачала головой. – Дитя чародейки, час почти прошел. Я должна возвращаться к своим обязанностям – как и ты. Тебе пора встать и немедленно покинуть это место.

– Почему? – осторожно поинтересовался я, вставая.

– Потому что твой маленький вассал, предупреждая тебя об опасности, имел в виду не меня.

Ураганный ветер и буран, бушевавшие на улице за пределами переулка, разом стихли. На противоположной стороне улицы стояли лицом к нам двое мужчин в длинных пальто и широкополых шляпах-стетсонах. Я кожей ощутил давление их взглядов, и мне почему-то показалось, что они удивлены, увидев меня.

Я резко повернулся спросить у Мэб, что это еще такое, и обнаружил, что она исчезла. Грималкина тоже след простыл – причем без малейшего шевеления магических энергий.

Я крутанулся назад как раз вовремя: типы в стетсонах сошли с тротуара и начали пересекать мостовую. Длинными скачками. Оба почти не уступали мне ростом и превосходили сложением. Снег продолжал идти, и вся улица превратилась в ровную белую простыню.

На этой белой простыне отчетливо виднелись оставляемые ими следы заостренных копыт.

– Черт, – выдохнул я и припустил назад по узкому переулку.

При виде моего отступления типы в стетсонах запрокинули головы и что-то пронзительно и блеюще прокричали. Шляпы при этом свалились, и взгляду моему предстали бараньи морды с рогами. Бебеки, чтоб их. Эти, правда, показались мне крупнее, чем те, кто напал на меня в первый раз. Крупнее, сильнее и стремительнее.

И по мере того, как они начинали догонять меня, я заметил еще одну подробность.

Оба достали из-под пальто автоматические пистолеты.

– Только этого еще не хватало, – буркнул я на бегу. – Это нечестно.

Оба открыли по мне беглый огонь, и это мне очень не понравилось. Пусть я и чародей, но пуля в башку разворотит мне мозги точно так же, как любому другому. Еще меньше мне понравилось то, что они стреляли не веером. Попасть в движущуюся цель нелегко даже из автоматического оружия, так что старый добрый метод стрельбы длинными очередями основан на исключительно математических принципах: чем больше выпущено пуль, тем больше шанса во что-нибудь попасть. Но не наверняка.

Бебеки стреляли как профессионалы. Короткими, прицельными очередями – с поправкой, конечно, на то, что стреляли они на бегу.

Что-то врезалось мне в спину чуть левее позвоночника – ощущение было такое, будто меня с размаху ударили костяшкой пальца. Острое и неприятное ощущение. Я пошатнулся – не столько от силы удара, сколько от неожиданности. Тем не менее я продолжал бежать дальше, как можно сильнее втянув голову в плечи. Заговоренный материал моего длинного кожаного плаща выдерживал попадания бебекских пуль, но из этого вовсе не следовало, что какая-нибудь из них напрямую или рикошетом от окружающих зданий не угодит в оставшиеся незащищенными ноги – а это означало бы для меня почти верную смерть. Разве что бебекам пришлось бы приложить для этого чуть больше усилий.

Трудно рассуждать здраво, когда в тебя стреляют. Люди устроены так, что в момент, когда жизнь вот-вот готова оборваться самым что ни на есть неприятным образом, они редко являют собой образец рационального и творческого мышления. Рассудок рассудком, а у тела свои собственные представления о логике выживания, и сводятся они, как правило, к двум установкам: «порвать угрозу в клочки» или «задать стрекача». Разумные мысли в процессе принятия решения участия не принимают – все решают инстинкты.

Однако наши инстинкты складывались довольно долго, так долго, что не в состоянии угнаться за потенциальными угрозами. Убежать от пули нельзя, да и схватываться врукопашную с тем, у кого в руке пистолет, тоже мало смысла, если вы, конечно, не самоубийца. Ни скорость, ни безрассудно-агрессивное поведение не могли мне помочь. Надо было придумать какой-то другой выход.

Еще одна пуля ударила в полу плаща, дернув укрепленную заклятием кожу вперед. Точно так же дернулась бы она от попадания камня, только камни не издают в полете такого злобного жужжания. На бегу я опрокинул мусорный контейнер позади себя в надежде, что он задержит бебек хотя бы на секунду-другую.

Вот видите: приходится-таки действовать рационально и, можно сказать, творчески – даже на бегу по замерзшему переулку, спасаясь от настоящих сказочных персонажей, которые поливают тебя свинцом. Признаюсь, это намного труднее, чем могло бы показаться.

Я не осмеливался оглянуться на них. Я мог бы прикрыться от пуль силовым щитом, но для этого мне пришлось бы остановиться, а у меня не имелось ни малейшей гарантии, что один из них не перемахнет через него, как звезда кун-фу. После чего никто не помешал бы им напасть на меня с двух сторон.

Конечно, если бы я оказался на их месте и проследил меня до этого переулка…

Грохот выстрелов за моей спиной стих, и до меня наконец дошло, что происходит.

Подбегая к дальнему концу переулка, я вскинул посох, целясь наугад перед собой, и громко сказал:

– Forzare!

Я мог бы рассчитать время чуть лучше. Поток невидимой энергии, сорвавшись с конца моего посоха, тараном устремился вперед. Он угодил в третьего бебеку, когда тот выступил из-за угла, замахнувшись здоровенной дубовой палицей. Попади я в него точнее, и он полетел бы от меня вверх тормашками. Однако удар пришелся ему в правое плечо, вырвав палицу у него из рук и заставив его описать пируэт, которому позавидовал бы любой пьяный.

Я не слишком хорошо разбираюсь в овцах, но с лошадьми дело имел – спасибо моему второму наставнику, Эбинизеру Маккою, на ферме у которого я прожил несколько лет. Мне известно, например, что ноги у них ужасно уязвимы – особенно с учетом того веса, который на них приходится. С лошадиными ногами может случиться множество неприятностей – например, легко может сломаться одна из удивительно хрупких мелких косточек чуть выше копыта. Такая травма способна лишить лошадь подвижности на несколько недель – если не навсегда.

Поэтому, добежав до пытавшегося восстановить равновесие бебеки, я с размаху врезал ему посохом по ноге. Удар получился что надо – будь у меня в руках бейсбольная бита, и то вряд ли вышло бы лучше, – и я услышал резкий характерный треск. Бебека испустил пронзительный животный вопль, полный боли и удивления, и рухнул в снег. Стараясь не сбавлять хода, я миновал его, бегом пересек улицу и устремился к ближайшему углу, пока его дружки не успели снова поймать меня на мушку.