Женщина продолжила суетиться, убирая со шкафа другие фотографии, которые не были предназначены, видимо, для моих глаз. Ладно, не стоит ее обвинять в этом. Она ревновала ко мне Андрея, но теперь это проявляется так.

Чаепитие проходило достаточно напряжённо. Это ощущалось почти физически. 

— Угощайся, — указала она на корзину со свежими булочками и яблочным пирогом с корицей. 

— Спасибо! А Вы для кого столько? 

— Жду детей! Скоро Анечка с Робертом должны приехать. 

— Робертом? 

— Она замуж вышла. 

— Как здорово! Я давно с ней не виделась и не общалась. 

— Они познакомились в Германии. Он — врач. Хороший врач. Сегодня он прилетает, а она уже неделю гостит у меня. 

— Я очень за нее рада! Но я пришла не чтобы увидеться с ней. Я не помню место, где похоронен Андрей.

Тот день я вообще смутно помнила. Шел дождь, пасмурное небо, серые люди, слившиеся в одно большое пятно. Мы держались со Славой поодаль. Он мне не позволил видеть Андрея или выразить соболезнования его матери. Мне в память только врезались крики. Ее крики. А я давилась своими слезами, своим горем, которое распирало, ведомая чувством мести, которую вынашивала целых пять дней, до тех самых похорон. Я не участвовала в процессии, я не видела надгробья, я не видела ничего. Именно поэтому мне было так тяжело поверить в его смерть. Если бы не лицо Петровича, возможно, я бы и не поверила вовсе. 

— Я тебе точно не могу сказать. Если только показать и то завтра. 

— Завтра меня в городе уже не будет, Надежда Петровна, — процедила я, по-моему, начиная злиться, потому что женщина не хотела пускать меня к своему сыну. Даже после его смерти, она продолжала ревновать. Это я могла расценить только так. — У Вас должен быть документ на землю. 

— Ах, да! Я сейчас посмотрю.

Пока Надежда Петровна рылась в своих бумагах, создавая вид, что что-то ищет, на столе зазвонил телефон, который она носила до этого в кармане домашнего платья. Я вытянула шею, чтобы посмотреть, кто там может тревожить маму Андрея.

Любопытство оно такое… сердце замерло, пропуская сразу несколько ударов. А потом ещё и ещё, пока не закружилась голова. Женщина поспешила к своему старенькому аппарату, но моя реакция оказалась быстрее. Я схватила телефон и соскочила с места, чтобы увеличить между нами расстояние. 

— Не смей, — процедила она сквозь зубы, ошпарив меня своим тяжёлым взглядом. 

— Сынок? Сынок, мать твою? — взвыла я чувствуя, как от шока начинают трястись конечности. 

— Ты ничего не понимаешь. 

— Алло, — нажала, наконец я кнопку «принять». Страшно, но ничего другого мне не оставалось сделать. 

— Мама? — послышался не том конце голос с того света. Мне хотелось кричать от ужаса и недоверия. Я его оплакивала два года, я до сих пор засыпала в обнимку с его курткой. Я…у меня просто не было слов, чтобы описать то состояние, в котором находилась все это долгое время. А он спрашивает мама ли это? 

— Не мама, — отвечаю я, понимая, как дрожит голос. Может, поэтому он и не узнал. 

— Ты что там делаешь? И где мама? 

— Она рядом, пытается найти документы на землю, где ты похоронен. 

— Похоронен? Ничего не понимаю. С тобой все в порядке? 

— Как и с тобой, я погляжу. Я была на твоих похоронах. 

— Не неси чушь.

Я даю волю эмоциям, которые рвали моё сознание на части. Он жив? Андрей Разумовский жив? Нет! Нет! Это моя галлюцинация. Я просто переволновалась. Я просто снова в последнее время перебарщиваю с алкоголем. Такого просто не может быть. Я видела похороны. Я их видела. Я не попрощалась, но я видела людей. Блядь! Как такое может быть? Мы же не в сранном фильме. Это жизнь! Человек не может просто так умереть, а потом вдруг воскреснуть. Сука! Как? КААААК?

Я уже сама не замечаю, что ору, словно меня режут живьём. От этой пытки невыносимо больно. Со всей силы швыряю телефон, который приземляется у ног Надежды Петровны. Она смотрит на меня такими же ошалевшими глазами, пока я в истеричных слезах спускаюсь на пол. Ноги не хотят меня держать. И жаль, что забыться не получится. На этот раз точно не получится. Андрей жив. И я слышу, сквозь рыдания, как он разговаривает со своей матерью, вернее она с ним. Мило так щебечут. Я не знаю, что она там говорит, но я нахожу в себе силы подняться. Подхожу к шкафу, где недавно Надежда Петровна убирала фотографии. Она сложила их аккуратной стопочкой и убрала вглубь полки за разноцветные вазочки. В рамках были запечатлены счастливые лица Ани и Андрея. На другой Аня в подвенечном платье со статным красавцем, а рядом с ними снова Андрей. В костюме и с тростью. Он не выгляди, как покойник, коим я его считала столько времени. 

— И что ты все рыщешь? Что ты никак не успокоишься? — процедила женщина, закончив разговор, пока я разглядывала Разумовского. 

— Вы готовы были похоронить собственного сына, только чтобы избавиться от меня? — я все ещё находилась в прострации, но уже приходила в себя. Поверить в то, что Андрей жив было легко. В душе поднималось какое-то давно забытое чувство надежды. И я ее использую по полной. 

— Ты не поймёшь, пока не родишь собственных детей. 

— Рожу, будьте уверены! Я рожу Вам много внуков. 

— Вот, дрянь. 

— Отчего же? 

— Не получится, он не свободен. 

— Замечательно, потому что я тоже. Но знаете, если Вы хотите сохранить с сыном по прежнему такие теплые и трепетное отношения, лучше не мешайте.

У меня появился смысл! Единственный! Это будет хорошее начало новой жизни!

Телефон надрывно звал меня ответить, бренча в кармане какую-то стандартную мелодию. Но я догадывалась, кому могла понадобиться в данный момент. А он все продолжал, раз за разом, словно пытался проверить на прочность мои нервы. Я не спешила сдаваться, они, видимо, тоже. Я поставила перед собой цель и теперь мне ничто не помешает ее достичь.

Я была зла на весь мир, потому что судьба посмела сыграть со мной злую шутку. Хотя нет, не судьба, а несколько людишек, возомнивших себя Богами, вершителями судеб.

Я уже была в здании небольшого аэропорта, который должен был отправить меня в Москву. Именно там сейчас находился Андрей, как сказал Петрович. Даже адрес спортивной школы дал, где Разумовский сейчас преподавал. 

— Ты где пропадала, Жек? — поинтересовался мужчина, когда я уже сбегала из зала. 

— Если я начну рассказывать, думаю, придется задержаться, чтобы отхерачить какую-нибудь из твоих груш. 

— Он о тебе много вспоминал, когда вернулся. Считает, что ты его предала. 

— В какой-то мере так и было, но я собиралась бороться, пока меня не отвезли на похороны и не сказали, что хоронят его.

Мне снова вспомнился тот день, о котором теперь я рассказывала Петровичу, не упуская подробностей. 

— Охренеть! — сделал он вполне логичный вывод. 

— Ты там тоже был, поэтому я поверила. 

— Я даже догадываюсь о чем ты. Мой школьный друг, с которым я дружил не одно десятилетие. Рак, который сожрал его за считанные месяцы. А те женщины, которых ты приняла за Надежду и Аню, это были его дочь и жена. Кстати, Надя и Таня чем-то похожи. Это удачно подобрали момент. 

— Обалдеть! Это как же я лоханулась. 

— Хм! Мне правда интересно другое, это как нужно было обыграть момент в свою пользу, а главное для чего? 

— Ответов, я не знаю, Петрович. Хочется сейчас рвать и метать, но у меня закончились силы и эмоции. Ты был единственным ориентиром того, что хоронили именно Андрея. А сегодня я узнала, что он жив. И наверное, окончательно я во все проверю, когда увижу его.

Я сбегала. Я снова сбегала от папы, от Славы, от своей жизни, боясь, что меня в который раз может затянуть трясина. Наверное, я больше не найду в себе силы, чтобы вырваться из болота, в котором постепенно тонула. И Андрей стал тем спасительным хиленьким деревцем, что пытается выжить на неплодородной почве. А я за него ухватившись, тянусь. И если я сейчас отпущу, то уже не выберусь. У меня словно второе дыхание открылось.