Он продолжал смотреть на тёмные фигурки мужиков на фоне черной земли и серых пожухлых трав, потому что не мог найти в себе сил вернуться на задний двор и сделать то, что было должно.
========== Часть 3 ==========
Кобыла была привязана к одичавшей яблоне на кромке леса. Она явно была рада выйти на свежий воздух, быстро привыкла к ведьмаку и внимательно следила за тем, как он копает яму на заднем дворе. Как это часто бывает, она не признала в трупе своего хозяина и никак не отреагировала на его погребение.
Малыша-кентавра было решено не хоронить. Эскель не смог бы выкопать такую большую яму за остаток дня, а всё тело уже ломило от адского труда. Лечь спать в избе, имея в хлеву этот трупик с голубыми дорожками вен под прозрачной кожей… Эскелю почему-то не хотелось даже думать об этом. Этот малыш не должен был быть здесь.
У ведьмака не было иллюзий по поводу того, что кентавр не был сыном лесника и его кобылы, но в животе как будто бы шевелилось что-то волосатое и рукастое, когда он думал о несчастном существе.
Он использовал дрова из поленницы, чтобы соорудить погребальный костёр. Теперь нужно было водрузить туда малыша кентавра и поджечь. Уже стемнело и Эскель понял, что не задумывался до сих пор о том, как будет затаскивать его на возвышение.
В кустах пронзительно заржала серая лошадь. За всеми делами он и позабыл о ней. Ведьмак вернулся к дикой яблоне и отвязал животное, повёл к конюшне, но та только прядала ушами, храпела и пятилась, не желая возвращаться в стойло.
На улице подмораживало и дыхание вырывалось из ноздрей Эскеля белыми клубами пара.
— Замёрзнешь тут, идиотка, — увещевал он кобылу, — дай-ка попробуем…
Он начертил в холодном воздухе знак и кобыла слегка унялась. Она по-прежнему дико вращала глазами, но позволила завести себя в хлев. Ужас её был настолько велик, что колдовства хватило ненадолго — оказавшись в стойле, кобыла дёрнула башкой, очень больно приложив Эскеля об стенку, сделала свечку, меся копытами воздух, и ускакала прочь, в темноту.
Ведьмак, покачиваясь, встал. От удара голова шла кругом. Он приковылял в домик лесника, затворил дверь, из последних сил знаком Игни запалил лучину и дрова в печи, и повалился на половик у потихоньку теплеющей стены.
_________
Когда он проснулся, за крошечными слюдяными оконцами едва брезжила занимающаяся заря. Поначалу он перепугался, не сообразив, почему лежит в незнакомой избе в грязной одежде, но потом память о событиях вчерашнего дня вернулась.
Эскель подкинул дров в тлеющую ещё печь и начал раздеваться. Сидеть в отвратительно изгвазданной одёжке было противно. Он походил по избе в поисках чего-то, что можно было бы надеть, и отыскал вполне приличные портки, рубаху и куртку из оленьей шкуры. Портки были немножко коротковаты, но Эскель распорол их внизу ножом и собирался потом вставить в сапоги.
После умывания и переодевания в чистую одежду, стало полегче. Эскель повесил старую одежду на печь, чтобы счистить с неё грязь, когда высохнет, и стал шарить по полкам в поисках пропитания.
На столе обнаружилась крынка кислого молока, которое ведьмак выпил. Кроме того в доме была мука, но Эскель не был великим кашеваром, да и не хотелось кухарить в доме покойника.
Он вспомнил, что в хлеву есть куры. Тут же вернулись воспоминания о том, кто ещё есть в хлеву и его невольно передёрнуло. Несколько минут Эскель сидел на лавке, всё ещё ощущая уколы голода в желудке, и пытаясь отложить момент, когда ему придётся снова повстречаться с маленьким кентавром.
Наконец, он надел сапоги, запахнул оленью куртку и вышел из избы.
Этот день обещал быть по-весеннему солнечным. Эскель набрал в курятнике яиц, стараясь не глядеть на труп кентавра, и вернулся в избу. Там он наскоро зажарил их в печи и съел. Теперь откладывать дело было невозможно.
Тело кентавра было тяжеленным и уже сильно пахло мертвечиной. Он с трудом выволок его из хлева и затащил на погребальный костёр. Чтобы запалить его, Эскель пошёл за соломой — и по пути, недалеко от навозной кучи, обнаружилась недавно раскопанная земля.
Наверное, пока он спал, волки и лисы выкопали из-под земли похороненного жеребёнка и растерзали его. Полуобглоданная голова валялась среди незасеянных грядок, тут же был позвоночник, кости ног и обрывки шкуры. Выглядело это всё как бойня и явно не придавало месту шарма.
Весёленькое весеннее солнышко казалось здесь особенно неуместным. Эскель отвернулся, но как ни странно, при виде растерзанного жеребёнка ему полегчало. Видимо, какая-то часть его в глубине души верила в сельскую придумку. Он выругал себя за это — верить в такую дурость было зазорным, особенно для ведьмака. Конечно, жеребёнок родился мёртвым и хозяин закопал его на заднем дворе. Маленький кентавр появился откуда-то ещё и ещё недавно был жив — для него даже стояла в уголке еда.
Эскель запалил костёр и подождал, пока он разгорится. Воздух пропитался тошнотворным запахом палёного мяса и жирным чёрным чадом. Он поморщился.
В языках пламени лицо малыша деформировалось, становясь ещё более пугающим.
В чаще леса пронзительно заржала лошадь. Будто очнувшись от транса, Эскель вошёл в избу и надел перевязь с мечами и эликсирами. Раз лошадь всё ещё не сожрали, нужно было найти её — в деревне подальше в посевную можно получить хорошие деньги за любую конягу, а эта выглядела молодой и крепкой.
Лес был по-праздничному наряден и светел и в нём ведьмаку стало ощутимо легче. Ярко-зелёный мох будто бы светился под лучами весеннего солнышка. Пушинки на вербах уже расцвели жёлтой пыльцой. Тёмные ели, умытые дождём, сверкали от капелек воды, и в ветвях их орали птицы.
Эскель ступал по мягкому мху, выискивая среди него звериные тропки, и прислушивался к лесу. Он услышал топот копыт и пошёл в ту сторону. Лошадь приближалась небыстро — будто бы перебегала от одного дерева к другому, тоже прислушиваясь и остерегаясь.
Удивление отразилось на его лице, когда он увидел кентавра, во весь опор несущегося на него с заточенной палкой в руке. Эскель успел выхватить меч и увернуться от удара, который должен был пропороть ему грудь насквозь. Адреналин хлестнул его вдоль позвоночника, смешиваясь с замешательством и любопытством.
Кентавр рывком развернулся и попытался затоптать Эскеля ногами. Тот едва увернулся снова — только одно копыто слегка скользнуло по его плечу уже на излёте. В быстром прыжке ведьмак перерубил палку, которой кентавр снова собирался его атаковать, и заорал:
— Стой! Друг! Друг!
Кентавр посмотрел на него сначала грозно и попытался снова атаковать. Эскель взлетел ему на круп и заломил руки. Кентавр повалился на землю, как это делают лошади и ведьмак чудом успел не оказаться под весящей несколько сот килограммов тушей. Кентавр силился встать, но Эскель висел у него на шее со своими криками «друг!» — и, в конце концов, он сдался.
Они стояли посреди леса, пытаясь отдышаться, и могли, наконец, разглядеть друг друга. Кентавр был мускулист и тело его, включая лицо с широким приплюснутым носом и высокими скулами, было испещрено тёмно-синими татуировками. Кожа у него была серовато-белой, а длинные волосы, собранные в спутанную причёску с косами — седыми. Эскель подумал, что кентавр похож на того малыша, что горел сейчас на погребальном костре.
— Я — друг, — отчётливо проговорил Эскель, пытаясь отдышаться, — ты ищешь ребёнка?
Кентавр не говорил ни на Всеобщем, ни на Старшей Речи. Он издал серию певучих звуков, похожих на фырканье и ржание лошади, но, несомненно, им не являвшихся. В глазах его были вопрос и беспокойство.
— Ты, — ведьмак показал на него, — ищешь маленького кентавра?
Он показал рукой «маленького», потом «кентавра», сделав вид, что опускается на четвереньки. Кентавр закивал и снова что-то заговорил с мольбой в голосе.
— Извини, — ведьмак развёл руками, — помер твой малыш.
Поняв смысл очевидной пантомимы, кентавр издал отчаянное ржание и с мощью, от которой в воздух взлетели комья земли, ударил копытом. В глазах его вспыхнуло отчаяние вперемешку со злобой.
