Я прекрасно помнила магистра Люциуса Юнгвальда. Это был крайне вредный старик, отслеживающий посещаемость лекций с почти маниакальной дотошностью и принципиально не ставивший ничего кроме «удовлетворительно». На его коллоквиумах царила атмосфера напряжённого ужаса и леденящая душу тишина: все с замиранием сердца наблюдали, как узловатый палец Юнгвальда неспешно ползёт по списку фамилий, выискивая жертву для допроса.
— Помню, конечно, — поморщилась я, передёрнув плечами. — И что мне теперь грозит?
— Да ничего, — отмахнулась Криштина. — Буду я из-за каждого каприза студентов своих преподавателей наказывать. Забудь. Но на будущее запомни: ты с этим Милошем веди себя поаккуратней, у него родители непростые. Мать вроде в секретариате бургомистра Златой Рощи сидит, а отец — какая-то большая шишка среди столичных монстрологов. Тебе же не нужны проблемы?
Я вспомнила наглое лицо Милоша и неприязненно передёрнула плечами:
— У него не будет проблем, если он сам мне их создавать не станет.
— Агнешка, не надо, — предупреждающе погрозила мне пани пальцем. Я неопределённо развела руками.
Пани Криштина окинула меня испытующим взглядом, тяжело вздохнула, порвала заявление Милоша и быстро начертила плетение Огня над кучкой обрывков. Я молча наблюдала, как языки пламени лижут бумагу, и чувствовала, как настроение стремительно портится.
Многоцветье праздника, подрагивая, трескалось и рвалось под наплывом жестоких серых взрослых будней.
***
Фехтовальный зал, занимающий большую часть первого этажа Школы, казался ещё больше после того, как оттуда вынесли все манекены, снаряды и стойки с оружием. Под потолком ослепительно пылали пульсары, на стенах мерцали серебряные и золотые шары, перевитые еловыми ветками. По стенам тянулись столы, ломящиеся от украшений, а пол был отполирован до такой степени, что, казалось, сделай шаг — и неминуемо провалишься в бездонную пропасть. Приглашённые официанты сновали туда-сюда, наводя окончательный лоск, а в зал уже тянулись первые группки студентов.
Я сидела за преподавательским столом, поставленным перпендикулярно студенческим столам, подперев щёку рукой и уныло тыкая в тарелку вилкой. Аппетита не было вовсе: его оттеснила чёрная зависть к беспечным молодым людям, предвкушающим безудержное веселье. Неподалёку музыканты, выписанные матерью из Златой Рощи, настраивали свои инструменты, и их какофония очень точно отражала всё моё состояние.
— Агнесса? Вы же Агнесса, верно? — прощебетал чей-то голосок рядом. Я нехотя повернула голову и увидела сухощавую женщину неопределённого возраста, занявшую соседнее кресло. В её рыжих волосах, вьющихся мелкими колечками, виднелись такие же рыжие перья, но я не смогла сразу определить, какой именно сове они принадлежали.
— Верно, — осторожно сказала я, — а вы…
— Эмилия Луциан, веду курс рунического письма, — женщина без спроса схватила меня за руку и потрясла ей. Её пожатие было горячим и слегка влажным. Я, поморщившись, убрала ладонь при первой возможности.
— А ты правда дочка Белой Совы? — жадно спросила Эмилия, видимо, посчитав, что после пожатия можно смело отбросить все формальности. — Я слышала, что на место Жданека взяли какую-то Мёдвиг, но не сразу поняла, что к чему, а сейчас увидела тебя, и сразу всё на свои места встало! Вы с нашим директором просто одно лицо!
— Спасибо. Очень приятно познакомиться, — сухо сказала я. Быстрая сбивчивая речь Эмилии напоминала щебетание воробья и слегка действовала на нервы. К тому же, мне не нравилось её панибратство.
Но Луциан и не думала успокаиваться.
— Что с рукой? — с любопытством спросила она. — Правду говорят, что на тебе лежит проклятие?
Она снова потянулась ко мне, но я уже была начеку и вовремя убрала обе руки за спину.
С каждой секундой впечатление о Эмилии портилось всё больше и больше.
— Раньше курс рунического письма вела магистр Гронштейн, — деланно небрежно обронила я. — Мне очень нравились её лекции. Вы же наверняка уже знаете, что я закончила Совятник, верно? А вы где учились?
Лицо Эмилии слегка вытянулось: кажется, упоминание предшественницы не очень ей понравилось.
— В академии имени Айзенгальда, — коротко бросила она. — Это в…
— В Мидории, знаю, — перебила я её. — А почему решили перебраться к нам, в Галахию?
Ответить Эмилии не дал грянувший на весь зал торжественный гимн Школы. Я огляделась и увидела, что все мои новоиспечённые коллеги уже заняли свои места и один за одним встают, а студенты, наводнившие зал, споро выстраиваются в несколько рядов, повернувшись к нам лицами. Я решила не отставать и тоже вскочила со своего кресла, запихнув в рот остатки салата.
Поток учеников Школы, вливающийся в распахнутые двери, становился всё тоньше и тоньше, пока не иссяк совсем. Два прислужника в парадных ливреях молча закрыли высокие створы и замерли по обеим сторонам, сложив руки перед собой. Я, выучившая распорядок официальной части всех балов Школы, ждала, нетерпеливо постукивая каблуком об пол и исподтишка жуя салат. От яркого света слегка побаливала голова, беспощадно затянутый корсет материного темно-серого платья, расшитого розами, мешал вздохнуть полной грудью. Отчаянно хотелось есть и танцевать, а грядущие обязанности вгоняли в глубокую тоску и уныние.
Я окинула взглядом преподавательский стол. Среди множества знакомых лиц я заметила ещё парочку неизвестных. Стефан, стоящий на противоположном конце стола, смотрел перед собой в пустоту, сохраняя вежливо-отстранённое выражение лица. Пани Криштина украдкой прихлёбывала что-то из высокого бокала. Гимн закончился. Студенты загалдели было, но тут же умолкли: двери Фехтовального зала вновь распахнулись, пропуская директора Школы.
***
Белая Сова Гнездовиц не изменила своим привычкам: на ней было длинное платье жемчужного цвета с высоким воротником-стойкой и рукавами по локоть. Из украшений я заметила только крохотные серьги и тонкий серебряный браслет на правом запястье.
Мама неторопливо пересекла зал, слегка улыбаясь и кивая студентам. В почтительной тишине было слышно, как цокают её каблуки и шуршит подол платья.
Она дошла до стола, ослепительно улыбнулась магистру Людвигу, отодвинувшему её кресло, и взяла со стола бокал.
— Уважаемые коллеги, — заговорила она негромко, но каждое её слово эхом разносилось по залу, трепеща и замирая над нашими головами, — дорогие студенты. От всего сердца поздравляю вас всех с наступающим Зимним Солнцестоянием. Я счастлива видеть столько лиц наших дорогих совят, собравшихся в этом зале сегодня, рада, что в их глазах горит столь любимая Кахут пытливость и ум…
На этом моменте я отключилась и погрузилась в свои собственные мысли. Эту речь мама произносила на каждом празднике Школы, допуская лишь незначительные изменения. Помню, как услышав её в третий раз, я загорелась идеей подсунуть маме отредактированный вариант речи, но Маришка удержала меня. Зря, наверное.
Маришка, Маришка… Сердце вновь защемило при воспоминании о сестре. Я посмотрела на студентов, и вдруг показалось, что среди моря лиц мелькнуло её лицо. В этот момент я поняла, что должна сделать сразу же после окончания праздника: вытребовать у матери адрес Маришки в столице и написать письмо. Если она за все эти годы не сделала ни единой попытки помириться, это сделаю я!
Ободрённая этими мыслями, я посмотрела на маму. Она ещё говорила: что-то там о великом наследии Кахут и о том, как мы должны стремиться это самое наследие приумножить. Я отщипнула крохотный кусок хлеба, сунула в рот и чуть не подавилась: меня осенила потрясающая идея.
Если преподавателям запрещено веселиться на Зимнем балу, то я отправлюсь туда, где это дозволено всем без исключения!
***
Сияние пульсаров слегка померкло, наполнив зал мягким приглушённым светом. На стенах зажглись крохотные серебряные огоньки, напоминающие первые звёзды, возникающие на небосклоне в сумерках.
Студенты расступились, образовав не очень ровный полукруг. Все как один подняли руки к подбородку и сложили их перед собой, вывернув ладони наружу{?}[знак восхваления Кахут, символизирующий распростёртые крылья совы]. Так же поступили и преподаватели. Так же поступила и я.
