Именно через Полканово крыльцо я в палаты и забежала. Понять это не составило труда - только у его дверей стояла огромная медная ваза, невесть за какие заслуги подаренная папенькиными боярами. Эту вазу Полкан берёг пуще зеницы ока и зорко следил за тем, чтобы она была начищена до блеска.

По тусклому поблескиванию её пузатого бока я и поняла, где нахожусь, а поняв, едва не лишилась чувств от ужаса.

А ну как Полкану вздумается проснуться и выглянуть за дверь!

Чувствуя, как сердце заколотилось где-то в горле, я тихонько, на цыпочках, стала пробираться по коридору, замирая при каждом шорохе. О том, чтобы вернуться на улицу и обойти палаты снаружи, даже думать было страшно - мысль о том, что я могу вновь столкнуться с Тоши, пугала не меньше, чем возможность встречи с папенькиными стрельцами.

Тут рядом со мной что-то всхрапнуло, будто медведь за углом притаился. Тоненько ахнув, я зажала себе рот руками и прижалась к стене, отчаянно надеясь, что меня не заметили.

Всхрап повторился снова, а вслед за ним донеслось гулкое бормотание, словно кто-то заговорил, сунув голову в ведро. Я стояла, не дыша, пока не поняла, что звуки доносятся из-за стены, к которой я прижималась - аккурат из покоев Полкана.

Батюшка не раз поминал при мне присказку про любопытную Варвару, но я ничего не могла с собой поделать. Уж больно захотелось узнать, что поделывает Полкан в такой глухой час и с кем он ведёт беседу!

Осторожно, крадучись вдоль стены, я приблизилась к тяжёлой двери, у которой стояла ваза, и ухом прильнула к ней.

Сначала нельзя было разобрать ничего, кроме невнятного бормотания на два голоса. Низкий, густой, как застоявшийся кисель, явно был Полканий, а вот второй - тоненький, точь-в-точь комариный, принадлежал кому-то неизвестному.

В щели между дверью и полом заметался слабый отблеск лучинного света, а половицы заскрипели под тяжестью шагов - Полкан (а кто же ещё так топает?) заходил по комнате. На всякий случай я отпрянула поближе к вазе, надеясь, что в её тени меня не заметят, но к двери он и не думал приближаться.

Я вновь приникла к ухом к её поверхности.

- Проследили за дураком? - колоколом прогудел Полкан.

- А то как же, - хихикнул его невидимый собеседник. - В лес подался наш дурак. По тропинкам ходил да песню какую-то голосил, пока к болоту не направился. Мы от него у лесного озера и отстали – утопнет, поди, сам. Или водяной утащит.

- Озеро - это хорошо, - довольным голосом протянул Полкан. - В глухую полночь, да в чащобе мудрёное дело уцелеть.

И захохотал - раскатисто, протяжно, заставив меня сжать кулаки.

Мне не стоило труда догадаться, о каком дураке ведутся речи. Неужели Ванюшка и впрямь в лес побежал дерево для летучего корабля искать? А ежели утонет, так в этом только моя вина и будет - из-за меня весь сыр-бор начался! Плохого-то он мне ничего не сделал, да и сам человек недурной - нельзя, чтобы с ним что-то приключилось.

Что же делать? Бежать следом, спасать дурачка? Да я сама заплутаю в лесу! А если не заплутаю, то попадусь на зуб волку, медведю, лешему - да мало ли, кто по лесам в такой час бродит.

Я опустила голову и тихо вздохнула. Пусть Ванюшка из леса целым и невредимым выберется - не вынесу, если с ним что-то приключится, буду казнить себя всю оставшуюся жизнь.

- А что с басурманами? - тем временем спросил Полкан, и, мигом позабыв о трубочисте, я вся обратилась в слух.

- А что с ними будет-то? - явно удивился второй голос. - Спят, поди, в красных палатах.

- Следи за ними в оба, - наставительно прогудел Полкан, и я представила, как он наставляет на собеседника жирный палец, - чтобы куда не надо не совались. Шкурки приготовлены?

- Так точно! Восемь сотен заячьих шкурок, как вы и просили.

Полкан вновь что-то забормотал, а я нахмурилась в недоумении. Откуда взялись заячьи шкурки? Разве за ними прибыли гости заморские?

Что-то защёлкало в повисшей тишине, и довольный голос папенькиного любимца произнёс:

- Знатно обогатимся мы на этих дуралеях, Тришка. Супротив соболиной заячья шкурка выходит в семь раз дешевле. Ежели продать под видом какого редкого зверя, то отличный навар выйдет. Зайцев в наших лесах что грязи под ногтями, озолотимся!

Полкан захохотал - громко, прерывая хохот уже знакомыми всхрапами, а я прижала кулаки к груди, чувствуя, как становится тяжело дышать от негодования.

Вот подлец! Какое удумал - мало того, что собрался наших гостей вокруг пальца обвести, так ещё и царство наше хочет опозорить!

И помощника его я узнала. Тришка в наших палатах был только один - главный ключник Трифон. Никогда я речей с ним не вела, вот голоса и не узнала. Неужто подкупил его Полкан, переманил к себе на службу?

- А как же царь? - усомнился ключник. - Неужто не возразит против такой хитрости?

- Царь под мою дудку давно пляшет, - самодовольно произнёс Полкан, - и рта раскрыть не посмеет. А басурманы эти косоглазые так и вовсе согласятся на то, что мы им всучим, главное - покрасивее расхвалить. Вовек о хитрости нашей не догадаются, ещё и за добавкой приедут! Завтра в полдень встретимся с ними и всё обговорим.

- Ума палата у вас, - восхищённо протянул Тришка, и я вздрогнула от отвращения, представив, как он извивается в поклонах перед Полканом.

- А то, - гаркнул Полкан. - Эх, развернусь я, Тришка! И тебя не забуду, коли будешь мне верой и правдой служить.

Ключник мелко захихикал, будто рассыпал зерно по полу. Полкан же что-то пробурчал невнятно и вновь заскрипел половицами, напевая:

- Эх, вот вскорости настанут времена, Тришка! Я буду коронован, рядом - Забава, новые деньги, новые страны… Вот оно как бывает - из грязи да в князи!

Тришка вновь рассыпался в угодливом смехе, а я попятилась во тьму, чувствуя, как ухает сердце от гнева.

Не зря я попала сюда, ох, не зря! И раньше-то у меня не было сомнений в подленькой Полканьей душонке, а тут я убедилась - он ни перед чем не остановится, лишь бы звонкую монету добыть.

Забава рядом, говоришь? А вот и не бывать этому… Никогда!

Нога ощутила коварную выемку в полу, я оступилась и отчаянно замахала руками, чтобы не упасть. Ладонь скользнула по холодному боку вазы, и она закачалась, кренясь набок.

Пение Полкана умолкло, и шаги послышались у самой двери.

Не помня себя от страха, я опрометью скользнула к вазе и, накрепко обхватив её руками, удержала от верного падения.

Дверь натужно заскрипела и стала медленно открываться.

Я притаилась за вазой, боясь даже вздохнуть лишний раз.

- Слыхал что-нибудь сейчас, Тришка? - казалось, что голос Полкана прогудел прямо над головой.

- Шорох какой-то, - недовольно сказал Трифон. - Да мыши это шуршат по углам. Вот тварюшки окаянные, давеча у меня мешок с мукой прогрызли…

- Мыши? - недоверчиво спросил Полкан. Он стоял так близко к вазе, за которой хоронилась я, что до меня доносился его чесночный дух, и отчётливо слышалось хриплое дыхание. - Да, наверное, мыши…

Дверь скрипуче пропела, захлопываясь, и я смогла отдышаться, чувствуя, как дрожат руки.

В окне меж приоткрытых ставень медленно плыла луна.

Я вытянула перед собой затекшие руки, чувствуя, как дрожат ладони.

- Ну, погоди, Полкаша, - одними губами произнесла я. - Ну, погоди, женишок. Устрою я тебе заячьи шкурки с утречка. Попомнишь ты ещё Забаву!

***

Остаток ночи я провела плохо, беспрестанно ворочаясь на перине. Она то казалась излишне мягкой, то напротив чересчур комковатой. То и дело окутывала дрёма, насылая беспокойные видения. В них, как рыбы в садке, метались туманные образы: то Полкан протягивал ко мне жирные руки, со звоном просыпая из широких рукавов золотые монеты; то огромные чёрные летучие корабли вились над головой, заслоняя небо; то возникал иноземец Тоши, молча разглядывающий меня своими узкими, словно серпом прорезанными, глазами. Узрев его, я вздрогнула всем телом и, тяжело дыша, со стоном проснулась на влажной от пота простыне.