Некоторое время жрец слышал, как перешептываются о чем-то Венцеслав и Сорайя. Смысла их беседы он не улавливал, но простой звук человеческих голосов успокаивал. Напоминал, что не все вокруг мертво и заброшено. Но потом разговор сошел на нет, задушенный гнетущей атмосферой, и остались лишь эхо шагов и молитва, которую отваживался шептать Махьяр.

— Здесь направо, — велела Оракул под Вуалью.

Теперь новые указания следовали одно за другим. Длинные переходы и широкие коридоры сменились короткими, извилистыми и перекрещивающимися проходами погребального лабиринта. Двери тут встречались чаще, а урны и статуи — реже, и свернул отряд уже столько раз, что Махьяр понял: им никогда не возвратиться по своим следам.

Наконец, когда воин-жрец уже начал думать, что этот погребальный лабиринт не имеет конца и края, из темноты выступила массивная бронзовая дверь, на которой задрожал свет его факела.

— Здесь, — произнесла Оракул под Вуалью, развернулась и поманила Венцеслава. — Это место вы видели в моей чаше. Здесь сокрыто проклятие, наложенное на ваши города.

Усталый отряд словно громом поразило. Все как один шагнули они к огромной двери. Сорайя протянула руку, но Махьяр стиснул ее запястье прежде, чем пальцы женщины коснулись бронзы.

— Это может быть ловушка, — предостерег он и повернулся к Венцеславу. — Если проклятия, которые она накладывает на людей, так дороги леди Олиндер, она наверняка не оставила это без место охраны.

Взгляд Венцеслава блуждал по панелям, пытаясь отыскать какие-нибудь потайные механизмы. Ничего не обнаружив, он обратился к Оракулу под Вуалью:

— Ты не видела в своей чаше каких-нибудь ловушек?

— Не видела, но это не значит, что их нет, — ответила провидица. — Всегда, когда бы я ни смотрела на это место, мне являлись лишь фантомы, блуждающие по склепам. Но барьер, не препятствующий духу, может быть непреодолим для смертного. То же можно сказать и о ловушках, нечувствительных к шелесту привидения, но смертоносных для всего живого.

— Позволь мне попробовать. — Махьяр отстранил Сорайю от двери и жестом попросил отступить Венцеслава. Однако Гаевик, к вящей досаде жреца, сдвинуться с места отказался.

— Твоя доблесть достойна похвалы, но тут требуется мастерство. — Чародей кивнул, скорее себе, чем кому-то из своих спутников. — Да, есть заклятья, которые испортят любой механизм или несложные чары, наложенные на дверь. — Он наткнулся на каменный взгляд Махьяра, и уверенное его лицо сделалось умоляющим: — Пожалуйста, позволь попробовать мне.

— Магия может предупредить о нас Госпожу Печалей. — Махьяр оглянулся на Венцеслава.

— Точно так же, как и попытка потревожить охрану этой двери, — ответил заклинатель.

— Отойди, — приказал Венцеслав Махьяру. — Пусть Гаевик сделает, что сможет.

Махьяр отступил от двери, присоединившись к остальным, наблюдающим за работой Гаевика из ближайшего угла. Тело заклинателя начало излучать зеленый свет: сперва загорелись глаза, потом нефритовый ореол окружил всего чародея. Он прижал ладони к бронзе, вздрогнув в момент касания, и жаркое пламя, выплеснувшись из тела, разлилось по створам. Через несколько секунд дверь, сожженная зеленым огнем, утратила плотность, став призрачной, как ночной охотник. А потом нефритовый свет потух так же быстро, как и возник. Гигантская створка дрогнула — и с хриплым стоном древних петель открылась внутрь.

Гаевик повернулся. По лицу его струился пот, но выражение этого лица было торжествующим. Он сделал приглашающий жест рукой:

— Путь свободен.

Первым в покои шагнул Махьяр. Это был тот самый склеп, отражение которого он видел в чаше Оракула под Вуалью: мрачный чертог с рядами каменных саркофагов. Отряд пришел сюда по запутаннейшему лабиринту подземных коридоров и переходов, но саму гробницу жрец узнал без труда. Крепче стиснув орручий колун, Махьяр смело шагнул к саркофагу.

— Здесь! — ликующе взревел он. — Слава Зигмару здесь лежит проклятие!

И воин-жрец принялся внимательно изучать саркофаг, прикидывая, с какой стороны его лучше всего открыть, чтобы увидеть спрятанную внутри тайну. Тайну, которая избавит Двойные города от злобной мести леди Олиндер.

— Здесь хранится погибель вашего народа, — эхом подхватила слова Махьяра Оракул под Вуалью. Ее затянутый в черное палец обвиняюще указал на саркофаг. — Разбей гробницу, вскрой магию леди Олиндер.

Но Махьяр не нуждался в понуканиях. Отложив орручий колун, он вытащил из-за пояса нож и попытался просунуть лезвие под крышку саркофага, но, как ни старался, вбить клин ему не удалось. Разочарованный, он обошел надгробие с другой стороны, но крышка вновь не поддалась его усилиям.

— Поднеси факел поближе, — велел он Сорайе.

Освещение улучшилось, но и это не помогло. Нож просто отказывался входить в щель, хотя Махьяр, наклонившись, ясно видел зазор между крышкой и корпусом саркофага.

— Давай помогу, — предложил Венцеслав. Он передал свой факел Гаевику и пристроился напротив Махьяра. Но и его клинок не сумел проникнуть в брешь.

— Это колдовство. — Махьяр сунул нож обратно за пояс.

Сорайя сунула факел жрецу, села на пол, и Махьяр с удивлением увидел, что она стаскивает левый сапог. Стащив его, она сунула внутрь руку и достала старую медную монетку. Только теперь жрец вспомнил распространенное среди обретенных суеверие, что стражей нижнего мира надо подкупить, чтобы они позволили духу пройти мимо них. Многие восточнодольцы упорно таскали в сапогах монету — на тот случай, если они умрут вдали от дома и у них не будет больше ничего, что можно предложить часовым Нагаша, но Махьяр был просто потрясен тем, что этому обычаю следует и азиритка.

А солдат, поднявшись, наклонилась над саркофагом и сунула монету в узкую щель.

— Попробуй теперь.

Но нож снова не сумел проникнуть под крышку. Лезвие соскальзывало с камня, сопротивляясь любым усилиям Махьяра. Венцеслав орудовал клинком с другой стороны, и тоже безуспешно — несмотря на то что монета Сорайи спокойно вошла в зазор.

— Магия, — повторил Гаевик. — Старые чары охраняют гробницу. — Маг вернул капитану факел. — А на любые чары найдутся другие чары. Снять можно любое заклятие — если хватает ума и удачи разобраться в нем.

Махьяр нахмурился. Все колдуны такие — вечно ставят на свое мастерство, а не просят помощи у Зигмара. Впрочем, высказывать свои мысли жрец не стал, увидев в глазах Сорайи и Венцеслава проблеск надежды. Нет, напрасные надежды не стоит сокрушать, это породит лишь гнев и обиду. Некоторым иллюзиям лучше позволить разбиться самостоятельно.

Гаевик подошел к изголовью саркофага. Руки его плели над крышкой какие-то магические узоры — кажется, рисовали в воздухе перекрещивающиеся пятиугольники.

— Будьте осторожны, — посоветовал чародей остальным. — Я не знаю, насколько сильны чары, наложенные на эту гробницу. Чтобы взломать их, вероятно, потребуется предельная концентрация. Такое возмущение эфира, да еще и в таком месте, может быть замечено. Будьте начеку.

Предупредив людей, Гаевик продолжил колдовать. Махьяр с тревогой увидел, как вокруг пальцев мужчины забрезжил зеленоватый свет. Теперь переплетенные пентакли не просто угадывались — в воздухе задрожало остаточное изображение, подобное силуэту язычка пламени после того, как задули свечу. Руки Гаевика двигались все быстрей и быстрей, чертя над саркофагом магический узор, и зеленое мерцание делалось все вещественнее. Оно уже не исчезало после каждого пасса. Рисунок повис в воздухе — и начал медленно опускаться на крышку. Махьяр так и не понял, направляют ли руки чародея орнамент — или их просто тянет вниз, как лодку, подхваченную течением.

Все ниже и ниже опускались магический орнамент и сплетающие его руки. Тихое пение, незнамо когда родившееся на губах чародея и постепенно нараставшее, взвилось неистовым воплем. Разведенные пальцы Гаевика вдруг кулаки, а кулаки обрушились на двойную пентаграмму, словно вколачивая ее в саркофаг. Пентакль взорвался, бесшумно и страшно. Энергия взрыва тряхнула гробницу. По спине Махьяра побежали мурашки.