— Да смилуется над нами Зигмар, — вздохнул, кивнув, Венцеслав.

Пока чародей готовился, Сорайя наблюдала за деревьями. Глаз стало больше. Много больше. Дюжины превратились в сотни. Ей даже показалось, что она разглядела смутные силуэты тел, шишковатых, скрюченных, совсем не похожих на человеческие.

Какое бы заклинание ни решил применить Гаевик, Сорайя надеялась, что ритуал пройдет быстро. Потому что духи леса, похоже, теряли терпение.

За тем, как Гаевик готовится к ритуалу, Махьяр наблюдал со стороны. Если бы они были в Двойных городах, он бы без колебаний, незамедлительно арестовал чародея — за одно только намерение применить подобную магию. Если не считать грязные приемы самого Хаоса, некромантия всегда считалась самым позорным колдовством. Во Владении Азира темные искусства активно подавлялись. Здесь, в Шаише, сдерживать их оказалось куда труднее. В этом Владении энергии, подпитывающие некромантию, витали повсюду, дожидаясь, когда их обуздают. Невинные дети, не подозревающие о своей близости к сокровенному, могли случайно выпустить падшие силы — и их умершие домашние питомцы восставали в виде разлагающихся зомби, или дух утраченного родителя возвращался из преисподней. Опасности некромантии многочисленны, а практикующие ее часто заблуждаются, считая, что способны контролировать темные силы, направляя их на добро, а не на зло, присущее некромантии изначально.

Гаевик стремился к добру. Махьяр не сомневался, что побуждения его чисты. Он сомневался в самой магии. Можно ли извлечь добро из зла? Этим вопросом вынужден был задаться и сам Бог-Царь, приглашая Великого Некроманта в свой пантеон, — и был предан Нагашем. Зло всегда возвращается к своей истинной природе.

— Да помилует нас Зигмар! — взмолился Махьяр, не отрывая взгляда от приготовлений Гаевика. Пускай Зорграш и солдаты стерегут духов леса. Его же место здесь — он должен следить за опасностью совсем иного рода.

— Поставь свечи туда, — велел Гаевик Кветке. Сейчас в его голосе не было робости — лишь мрачная покорность. Возможно, Махьяр был несправедлив в своем мнении. Возможно, чародей прекрасно понимал, насколько опасен его ритуал.

Кветка расставила на земле черные свечи, а Гаевик, порывшись в своем мешке, вытащил соляной ком. Махьяр почувствовал, как волосы у него на затылке встали дыбом. Он видел, как чародей вышел из Моря Слез, но то, что даже соль в мешке мага при этом не растворилась, отчего-то поразило жреца до глубины души. Побледнев, он смотрел, как Гаевик растирает соль между ладонями и высыпает ее, рисуя ровную линию между двумя свечами, а потом присаживается перед этой линией на корточки.

— Кветка, мне понадобится твой кинжал, — попросил Гаевик. Ученая протянула ему клинок, но вдруг замешкалась. — Не волнуйся. Ритуал требует совсем немного крови.

«Конечно, требует», — подумал Махьяр. Любой черной магии нужна эссенция жизни. Разница между кровавым даром и полноценным жертвоприношением только в количестве. Скверна — она и есть скверна. Жрец шагнул к Гаевику, готовый положить делу конец еще до его начала. Но потом вспомнил о Западном Пределе, о людях, которые ждали их, зависели от них. Если есть хоть один шанс свершить то, что начал Яхангир, они обязаны им воспользоваться. Он снова подумал о Зигмаре и Нагаше. Что ж, добро, бывает, исходит и от Повелителя Неупокоенных.

— Нет! — вскрикнула Кветка, когда Гаевик вонзил острие ее кинжала в свою ладонь, и хотела выхватить у чародея оружие, но Махьяр оттеснил женщину.

— Пусть он попробует. — Собственные слова показались воину-жрецу почти кощунством — учитывая, что делал Гаевик.

А Гаевик провернул кинжал в ране, набрал в пригоршню достаточно крови — и шлепнул ладонью в самую середину солевой полосы, смешивая красное с белым. Потом убрал руку и отстранился. Странные слова, хриплые и зловещие, сорвались с его губ. Глаза чародея закатились под лоб, виднелись только белки.

— Что-то происходит! — крикнул Венцеслав. — Эти… фигуры… приближаются!

Кровь! Их влечет кровь! Нежить, призрачная или же во плоти, ничего не жаждала так же сильно, как вкусить крови смертных. Махьяр подался вперед, опять собираясь прервать ритуал, но какой-то внутренний голос удержал его. Импульс, которого он не мог объяснить.

— Что-то идет не так, — пробормотала Кветка. — Надо остановить его.

— Еще нет, — ответил Махьяр, сам не зная, почему он это сказал.

Сидящий перед ними Гаевик запрокинул голову. Странные завитки света завертелись вокруг него, нарезая неуклонно сужающиеся круги. Потом чародей заговорил:

— Зеленый народец погиб. Сгорел в огне страха и невежества. Пепел его развеян по ветру. Но остался дух, великий дух, живший в них. Он еще здесь, шепчет, воет, плачет. Плачет в скорби и гневе.

Хриплый крик боли вырвался изо рта мага, и по подбородку заструилась кровь.

— Это надо прекратить! — Кветка попыталась вырваться из рук Махьяра.

— Еще нет, — повторил жрец. — Гаевик, — окликнул он чародея. — Ты хотел успокоить духов. Можешь поговорить с ними? Добиться, чтобы они пропустили нас через лес?

Солдаты, наблюдающие за деревьями, снова тревожно закричали. Призрачные фигуры подступали, ненависть в нефритовых глазах ярко сияла во тьме.

— Связь, — пробормотал Гаевик. — Она есть. Слабая. Очень слабая. Улетучивается, когда я пытаюсь ухватить ее. Она не дается. Она не для людей.

— Пробуй, — сказал Махьяр. — Пробуй поймать.

Собственные слова ошеломили его. Жрец поощрял чародея углубиться в нечестивую магию. Что ж, это свидетельствует о его преданности их поиску — если уж темное колдовство может помочь положить конец проклятию…

Зазвенел еще один вопль. Теперь завитки света скользили так близко к Гаевику, что опаляли его одежду. Глаза мага изменили цвет, обретя тот же тускло-нефритовый оттенок, что и у духов леса.

— Я слышу! — кричал Гаевик. — Слышу великую Песнь Духа! Ее славу! Ее величие! Ее ужас! — Кожа его позеленела. Капли крови стекали по пальцам, словно алый пот.

— Остановите его! — взвыла Кветка. — Это уже слишком! Оно убивает его!

Продолжая удерживать женщину, Махьяр рявкнул на Гаевика:

— Ты слышишь их! Теперь заставь их услышать себя!

И в третий раз изо рта Гаевика вырвался вопль выносимого страдания. Нефритовый свет покинул его глаза, пляшущие спирали померкли. Даже свечи погасли, как будто какая-то невидимая рука потушила их.

— Они исчезли! — выкрикнул Ратимир. Махьяр повернул голову в сторону солдат. И правда. Нефритовых глаз не стало. И странных силуэтов, теснящихся в тенях, — тоже.

Он отвлекся — и Кветка, вырвавшись, бросилась к Гаевику. Упав на колени рядом с чародеем, она приподняла его голову — и бросила на Махьяра ядовитый взгляд:

— Он еще жив — только не благодаря тебе.

Махьяр подошел к ним.

— Он знал, что рискует. — Жрец повел рукой, указывая на опустевший лес. — Но что бы там ни было, оно ушло.

— Надолго ли? — спросил подошедший Венцеслав.

Остальные остались караулить — на случай возвращения угрозы.

— Они ушли, — прошептал еле слышно Гаевик. — Я говорил с ними. С оставшимися. Уцелевшими после наших пожаров. — Он открыл глаза, и Кветка ахнула. Махьяр мрачно молчал. Зрачки чародея стали тускло-зелеными.

— Они вернутся? — снова спросил Венцеслав.

Гаевик улыбнулся ему. Жуткая это была улыбка. Ухмылка идиота.

— Семена здесь больше не сеют, — произнес он и безумно захихикал.

— Спятил, — охнул Венцеслав, попятившись.

Кветка яростно уставилась на Махьяра:

— Это все из-за тебя.

Но у Махьяра не было времени разбираться ни с обвинениями Кветки, ни со страхами Венцеслава:

— Гаевик, подумай. Попробуй вспомнить. Что ты им сказал? Что сказал, чтобы они ушли?

— Все, — ответил чародей. — Я был частью песни. Все, что я знаю, весь я — все было песней. Я слышал их, они слышали меня.

— Оставь его! — рявкнула Кветка, отобрала у Гаевика кинжал и отбросила его.