— Забавно, ты не затыкаешься даже при явной угрозе здоровью. Удивительно, что ты дожил до своих лет с такой манерой общения. — Рик разглядывал ощетинившегося Гэвина, словно тот был занятным экспонатом. — Что ж, посмотрим, насколько хватит твоей дерзости. Отметь книгу, завтра проверю.

— Пошёл ты, — прохрипел Рид, показав фак закрывшейся за спиной Рика двери. Но книгу все же забрал.

Как Рик и обещал, он пришёл на следующий день. И через день тоже пришёл. И приходил всю первую неделю, что Рид осваивался на новом месте, уже в десять стоя у дверей и высказывая свое недовольство Гэвину, который иногда опаздывал. И чем чаще новоиспечённый библиотекарь выслушивал в свою сторону очередной гундёж по поводу непунктуальности, тем дольше задерживался после завтрака, специально провоцируя говнюка.

Гэвин с облегчением вздохнул, зайдя в воскресенье в тюремный госпиталь. Хоть где-то он мог отдохнуть от постоянного присутствия ебучего Дика-Рика, которого внезапно стало слишком много в собственной жизни. Вокруг привычно пахло лекарствами, но в последние дни появился новый запах — запах смерти. За свою карьеру детектива убойного отдела Гэвин научился безошибочно определять этот смертельный смрад, который стоял на каждом месте преступления. Возможно, Гэвин сам выдумал этот запах, а мозг теперь удачно воспроизводил его, занимаясь обманом своего хозяина, но видя, как буквально на глазах таял Зак, мужчина понимал, что вряд ли ошибается.

С последней встречи старик потерял килограмм десять, не меньше, а взамен приобрёл багаж в виде ещё нескольких лет к своему возрасту. Синяки на теле почти не рассасывались, кожа с каждым днём становилась все белее, прозрачнее, из-за чего вены на руках выделялись более отчетливо.

— Почему вы не отправите его в городской госпиталь? — спросил однажды Рид у врача. Женщина тогда посмотрела на него, как на идиота, и тихо ответила:

— Потому что там он умрет ещё быстрее. Он преступник, Гэвин, старый преступник. Даже если каким-то чудом его организм выдержит транспортировку, в городе, когда его сердце собьется с привычного ритма, никто не станет до последнего бороться, вытягивая его с того света. А я стану. — Она ушла, оставив после себя едва различимый шлейф ванильных духов, а Рид в тот день сидел у кровати Зака почти до самого отбоя, подпитывая своё чувство вины.

Сегодня же, подойдя к кровати старика, он вздрогнул. Кожа Зака посерела, а ясный взор смотрел прямиком в душу Гэвина. Он улыбнулся сухими, сморщенными губами, и произнес на грани слышимости:

— Здоров, сопляк, рад, что ты в полном порядке.

— Молчи, дедан, ты слишком слаб, — в привычной манере ответил Рид, скрывая за язвительностью накатившую горечь. Он понимал, что пробуждение Зака после долгого пребывания в небытие, плохой знак. Лампочка светит ярче перед тем, как окончательно погаснет. А лампочка Зака засветилась слишком ярко, выжигая оставшиеся ресурсы организма.

— Не вини себя, Гэв, это не твоя вина, — тихо прошептал старик, не отводя взгляда, даже не моргая.

— Ты пострадал, потому что я потерял контроль.

— Нет, рано или поздно он бы добрался до меня. Ты же понял и так, Гэв, он ничто без своих шестерок, его боятся, обходят стороной, не понимая, что он нападает только на тех, кто не сможет защититься. А ты смог. И продолжаешь, не сдаешься, не опускаешь руки, Санни это бесит больше всего. Пока ты здесь, он не успокоится, будет продолжать подавлять тебя, калечить и… Ну, ты понял. — Зак прервался, стараясь отдышаться.

Гэвин буквально видел, как с каждым словом испаряются оставшиеся силы, и молчал. В горле встал комок, который он не мог проглотить или выплюнуть, оставалось только молча слушать, что ему говорят.

— Твой характер — дерьмо собачье, но ты и так это знаешь. Будь я моложе лет на тридцать, отпиздил бы тебя в первый же день, как ты появился на пороге прачечной. Ты как уличный кот — облезлый, побитый жизнью, злой и агрессивный, готовый вцепиться зубами, когтями в любого, кто протянет к тебе руку, но даже такому гондону, как ты, был нужен друг. Надеюсь, я смог им стать. — Зак с трудом поднял руку и потрепал Рида по голове, словно ребёнка, а через секунду рука без сил упала на койку, и тишину госпиталя нарушил громкий писк аппарата. Смерть наступила почти мгновенно, прибежавший медицинский персонал не успел сделать ровным счётом ничего.

Похороны проходили на тюремном кладбище, которое располагалось сразу за основным зданием. Родных у Зака не было, дружбу в пределах тюрьмы он водил только с Гэвином, поэтому желающих проводить его в последний путь было немного. Аманда — женщина-врач, чьё имя Гэвин удосужился узнать только сейчас — стояла за спиной Рида; по бокам находилось двое надзирателей, которые присутствовали лишь из-за служебной необходимости, и сам Рид, который сверлил взглядом свежую могилу. Впервые за последние двадцать лет ему хотелось плакать, но упрямство и нежелание показывать свои эмоции в присутствии посторонних одержали верх. Прощание вышло молчаливым, лишь перед уходом Рид аккуратно провел пальцами по свежей гравировке с именем Закари Хендерсон на кресте.

— Прощай, дружище, — тихо прошептал Гэвин и навсегда покинул тюремное кладбище.

***

Утро было тяжёлым, дерьмовая реальность встретила Гэвина недосыпом и головной болью. Со смерти Зака прошло чуть больше недели, а кошмары с его участием и не думали прекращаться. Каждую ночь старика избивали на глазах Рида, а фантазия услужливо добавляла всё больше деталей в и без того слишком реалистичные и тяжёлые для восприятия сны. Из носа Зака сочилась кровь, на худом теле расцветали гематомы, а за мгновение до того, как его сердце переставало биться, он еле слышным шёпотом обвинял во всём Рида. «Это твоя вина, Гэв, только твоя», — хриплый старческий голос, который с каждым днём всё больше терял привычные нотки и становился похожим на голос самого Гэвина, весь день эхом отзывался в голове.

Рид потёр тяжёлые веки, до красных всполохов надавливая пальцами на глаза. Прощания всегда давались ему с трудом, именно поэтому не подпускал потенциальных друзей в свою жизнь, держа всех на расстоянии пушечного выстрела. Говнюкам и мудакам всегда жилось гораздо легче, ведь так просто слать в пизду людей, когда не привязываешься к ним и не ждёшь привязанности в ответ. Усилием воли оторвав чугунную голову от плоской подушки, Гэвин склонился над раковиной, пытаясь смыть с себя усталость. Получалось откровенно говёно, даже ледяная вода не дарила чувство бодрости.

Когда дверь в камеру с тихим скрипом отъехала в сторону, заключённый с неохотой выплыл в коридор. Аппетита не было, как и все прошлые дни после смерти старика. Последнее время Рид не съедал и половины порции той хуйни, которой их кормили. Он даже не заметил, как похудел на несколько киллограм из-за своей внеплановой диеты, и на время забросил походы в зал из-за нехватки сил и желания.

Серое нечто, похожее на слишком жидкий клей для обоев, плескалось в тарелке. Идентифицировать, что это была за каша, Рид не сумел. Без особого энтузиазма поковырявшись в неапетитной массе, Гэвин с неохотой запихнул в себя несколько ложек этого творения местного повара, которое на вкус было ещё гаже, чем на вид. Внезапно чья-то тень упала на стол перед ним.

— Что, двинул кони твой дружок? — В чужом голосе слышалась нескрываемая насмешка. Удивительно, что это говно не объявилось сразу же после похорон, чтобы вдоволь насладиться результатом.

Настроение Рида упало в самые глубины ада. Желания вести светские беседы с этой гориллой и так никогда не возникало, а сейчас из-за недосыпа мозг вовсе отказывался выдавать что-то более сложное, чем «пошёл на хуй». Устало вздохнув, мужчина нехотя поднялся из-за стола, смотря покрасневшими глазами на свой основной источник проблем в тюрьме, который последнее время особо не проявлял к нему интереса. Также молча Рид взял в руки тарелку и, не давая Санни возможности среагировать, нацепил ему на голову.