На днях от нас должна поехать машина к вам, вполне вероятно, что я смогу приехать хотя бы на один день. Коша! Я тебя прошу – следи лучше за своим здоровьем. Это самая большая моя драгоценность. Чтобы к моему приезду, а он не за горами, ты была вполне здорова. Это самое большее, что ты можешь для меня сделать. Кушай хорошо и аккуратно посещай больницу. Пиши мне, как у тебя обстоит дело с работой, была ли ты на комиссии.

Я рвусь к тебе, очень хочу послушать оперу в театре, которую ты так хвалишь. Моя радость, на этом заканчиваю. Счастлив победой, счастлив предчувствием, нет, уверенностью в скорой нашей встрече. Желаю, чтобы разделяющие нас дни пронеслись мгновенно. Желаю тебе скорого выздоровления, желаю здоровья Виктории, желаю нам всем счастья в недалеком будущем.

Анечка! Я все время думаю о том, с какой радостью ты услышала сообщение о конце войны. Ну, радость моя, целую тебя крепко, крепко. Целую мою дочурку, тебя и радуюсь вместе с вами этому Великому Дню.

До самой скорой и радостной встречи. Твой Петр»

«Моя любимая Анка!

Вчера приехал из командировки и получил твое письмо от 5 мая сего года. Как я благодарю тебя за него. Во-первых, это первое твое письмо, которое я получил по почте за столь длительное время. Во-вторых, оно шло всего 11–12 дней, и, в-третьих, оно очень хорошее.

Анечка! Я рад, что ты аккуратно посещаешь лечение, если только ты меня не обманываешь. Я очень хочу, чтобы ты навсегда избавилась от этой хворобы и к моему приезду была бы совершенно здорова. Учти, что это основное мое желание, которое ты во что бы то ни стало должна выполнить. Ты пишешь, что невропатолог установил новый диагноз – общее поражение нервной системы. Мне хочется думать, что это не так. За годы разлуки ты вынесла большую нагрузку на нервы, что могло в той или иной мере отразиться на состоянии твоих нервов. Мне кажется, что до болезни тут далеко, однако ты прояви максимум внимания этому делу и если нужно – полечись.

Хочу высказать тебе свой взгляд на вопрос лечения нервов, хотя я и профан в данном деле. Мне кажется, что невропатологи скорее делают человека больным, нежели вылечивают. Они прежде всего устанавливают факт болезни, убеждают в этом больного или «больного», а затем начинают методом проб и ошибок лечить. Скажи, пожалуйста, у кого из нас в настоящее время в порядке нервы? Но это, однако, не значит, что все мы больны, что все немедленно должны прибегнуть к лечению. Вот скоро мы вернемся домой, в том числе и я, вероятно, жизнь наладится, а вместе с тем успокоятся и наши нервы.

Что я хочу? Я хочу, чтобы ты, наряду с лечением, поняла, что основным твоим доктором являешься ты сама, ну, быть может, и я в известной мере. Постарайся по мере возможности не возбуждать и не напрягать свои нервы, не убеждать себя, что ты больна. Во мне ты можешь быть уверена. Ты для меня дорога, как сама жизнь, и я всегда твой. А то, что у тебя появилось на лице, мне кажется, с моим приездом пройдет. Жду с нетерпением заключение комиссии и надеюсь, что ты все же получишь возможность лечиться.

Анечка! Расцелуй за меня Викторию. Я очень благодарен ее письму и за это привезу ей куколку, которая закрывает и открывает глазки. На этих днях я сумею, очевидно, приехать, так как подполковник обещал. Чувствую себя хорошо. Работы теперь стало меньше, хотя командировок больше.

Из дому письма получаю сравнительно аккуратно, пишет их Люда, так как папа серьезно болел и теперь еще не может писать. Я им приготовил еще одну посылочку. Коша! Я прошу тебя писать им почаще. Я для тебя имею подарочек, знаю, что ты им будешь очень довольна, так как это давнишняя твоя мечта. Словом, Коша, чувствую, что я приеду раньше этого письма, а посему не стану особенно распространяться.

Желаю же тебе здоровья и счастья. Желаю поскорее залечить свою хворобу. Желаю скорой нашей встречи. Целуй за меня Викторию. Целую тебя крепко, крепко, моя радость и моя любовь.

Твой Петр»

Мамин недуг, о котором идет речь в папиных письмах, – поражение лицевого нерва. А возник он так. Мама с крохотной дочкой Викой выкупались в бане, вышли на улицу и стали на холоде ждать служебную машину, посланную за ними. Мама испугалась, что Вика замерзнет, сняла шерстяной платок с головы, укутала им дочку. И буквально сразу маму перекосило. Недуг лечили долго и мучительно.

В 1946 году отец демобилизовался. В годы войны он прошел путь от рядового до майора. За боевые заслуги был награжден 18 орденами и медалями. Причем некоторые из них дошли до адресата много лет спустя. Так, 26 февраля 1970 года военком Сочи вручил П.И. Бажанову медаль «За взятие Киева», а 30 апреля того же года – «За взятие Берлина». В дневнике папа по поводу второй из этих медалей записал: «Ровно через 25 лет нашла меня награда. Ведь именно 30 апреля 1945 года было водружено знамя Победы над Берлином. Символично».

Наша семья надолго обосновалась во Львове. Там папа был назначен директором Управления электросетями «Львовэнерго» и проработал в этой должности до июля 1952 года.

Жили мы в просторной квартире в доме, который в годы войны использовался фашистскими оккупантами в качестве гостиницы для офицеров. Дом был хороший, добротный, стоял на одной из центральных улиц Львова (сначала это была улица Зибилькевича, потом – Чернышевского, еще позднее – Ивана Франко). В доме в 1946 году родился я. Все бы хорошо, но с едой случались перебои. Иногда приходилось питаться только черным хлебом и сгущенным молоком (мама дополнительно варила его, доводя до коричневого цвета). Сестра Вика рассказывает, что как-то папа раздобыл буханку белого хлеба и кусочек масла, принес эти деликатесы домой. Тогда сестра впервые в жизни увидела и попробовала белый хлеб и масло. В эвакуации в Тбилиси и первые годы жизни во Львове, по воспоминаниям сестры, приходилось обходиться без мяса, и с тех пор Вика не мыслит себе дня без этого продукта. Что называется, компенсирует лишения периода лихолетья.

В 1947 году Вика пошла в школу, а я, едва научившись ходить, стал играть с ребятами в красивом каштановом саду, расположенном за нашим домом. К саду с одной стороны примыкал католический монастырь, с другой – военный трибунал. До сих пор пробирают мурашки, когда вспоминаю такую сцену. Мы, дети, вперемешку со взрослыми стоим за сеточной изгородью и наблюдаем, как из трибунала выбегает женщина и прячется в кустах. Вскоре появляются охранники с винтовками, которые лихорадочно ищут беглянку. Мне так хотелось, чтобы женщину не обнаружили. Но ее нашли, скрутили ей руки и повели в трибунал.

Помню, как мы ездили в Карпаты на пикники. Автобус заполняли сотрудники «Львовэнерго», а в грузовике сидела охрана – солдаты с автоматами наперевес. В Западной Украине свирепствовало антисоветское подполье, бандеровцы. Они убивали советских начальников, а заодно всех, кто попадал под горячую руку. Однажды бандеровец зарубил топором известного писателя Ярослава Галана; это убийство всколыхнуло весь город и вызвало ответные репрессии со стороны чекистов.

А во время выездов за город мы любовались живописными карпатскими пейзажами: ярко-желтыми подсолнухами, алыми маками, изумрудной травой, отягощенными сочными плодами фруктовыми деревьями, нарядными крестьянскими хатками, горными вершинами в синей дымке.

Необыкновенно красив был и сам город Львов: покрытые лепниной монументальные дома, изысканные памятники, пышные парки, внушающие трепет темные католические храмы, очаровательные замки. Лет мне было мало, но виды Львова того времени до сих пор стоят перед глазами.

С первых послевоенных лет сохранилось только одно семейное письмо, написанное шестилетней сестрой Викой папе:

«Папа, дорогой!

Я тебе прислала гостинчик. Кушай на здоровье и скорей приезжай! Я тебя очень люблю. Папочка, у меня есть букварь, мне его подарила Анна Яковлевна Якубович! Я учусь писать! Скоро я сама буду писать вам письма! Целую тебя крепко, мой папочка! Твоя доченька Вика!»