— Войдите, — знакомый голос, от которого у меня мурашки по коже. Или они от того, что я собираюсь тебя пригласить?

Нажимаю на ручку двери и захожу в кабинет. Как всегда за столом.

Как всегда безупречно зачёсанные назад волосы, светлая рубашка и халат.

Под рубашкой вижу твои ключицы, чуть заметную под кожей венку и идеальные скулы.

— Привет, — сердце пытается выскочить из груди, но я держусь.

Поднимаешь на меня глаза. Нисколько не удивлённые.

— Ещё не прошло три недели, — улыбаешься уголком губ.

Ты что, считаешь? Запомнил, когда я приходил?

— Да, но мне кажется, уже все зажило, — сочиняю на ходу.

— Давай снимем, — киваешь в сторону кушетки.

Я обхожу ее и сажусь, специально сегодня задев твою ногу своей. Наши бёдра снова касаются друг друга. Только сегодня я к этому готов и жду этого.

Прикосновение слишком будоражит сознание, хоть я и хотел этого.

Ещё я хотел посмотреть, как ты будешь себя вести.

Ногу ты не убираешь.

Сегодня я не отворачиваюсь, хотя страшно нервничаю из-за того, что собираюсь сделать.

Снятие гипса занимает пару минут, и когда твои руки касаются моей голой кожи, я вздрагиваю всем телом от ещё одного, теперь уже неожиданного для меня прикосновения.

Ты касаешься моего предплечья, запястья, кисти, пальцев, осматривая и нажимая на руку.

Схожу с ума от этих касаний, а ещё чувствую, как напряжение в паху усиливается.

— Больно? — поднимаешь на меня глаза.

— Непривычно просто, — пытаюсь скрыть дрожащий голос и сбившееся дыхание.

— Выглядит хорошо, можешь согнуть?

Чуть-чуть сгибаю палец. Получается не очень, но ты, кажется, доволен.

— Отлично, не напрягай сильно руку ближайшее время, — встаёшь и собираешь с кушетки остатки гипса и инструменты.

Или сейчас или никогда.

— Сегодня открытие выставки, не хочешь сходить? — быстро тараторю и сразу же понимаю, что совершил ошибку. — Ну если свободен, конечно, можешь кого-то с собой пригласить.

Долгое молчание, которое я заслужил своей глупостью.

— Хочу, только я до девяти на смене.

Мое сердце, кажется, разрывается от стремительно сменяющих друг друга чувств: надежды, испуга, восторга.

Немного успокаиваюсь и называю адрес. Обещаю, что ты найдёшь меня там.

— Ищи около фуршета, — нахожу в себе силы пошутить.

— О, там ещё и кормят.

— И наливают, — глупо улыбаюсь.

Выхожу из отделения и пытаюсь припомнить хотя бы один случай за свои двадцать с небольшим лет, чтоб меня так возбуждали невинные прикосновения.

Даже близко не было.

========== Глава 5. Тяга к авантюрам ==========

Кроме меня помогать вешать рамы и прочее подай/принеси вызывается ещё один парень, кажется, со скульптуры.

Тоже, очевидно, понимающий, что для успешной защиты диплома нужно пользоваться всеми предложениями вселенной и Николаича.

А очевидно это, потому что за четыре года я видел его всего пару раз, хотя со скульпторами у нас много совмещённых дисциплин.

Кажется, его зовут Дима. Отмечаю, что за сегодняшний день я суммарно общался с ним больше, чем за все года обучения.

Все подготовительные работы по выставке мы успеваем сделать досрочно и последние полчаса проводим в маленькой комнате методфонда Союза Художников, подальше от педагогического состава.

Вся комната забита тысячами холстов на подрамниках, коробками и прочим барахлом от искусства.

Когда мы закончили с развеской, я расположился в глубоком бордовом кресле справа от единственного небольшого окна в этом помещении с грузом мыслей о тебе.

Чем меньше времени оставалось до девяти вечера, тем сильнее я нервничал.

Прямо-таки пропорциональная зависимость.

— До конца останешься? — Дима разлегся на маленьком угловом диване, с другой стороны от окна и машинально прокручивает ленту новостей, — или поедим и домой?

— Да я друга позвал, не знаю, когда он придёт.

Могу ли я назвать тебя другом? Как мне вообще тебя назвать? Какого черта я тебя пригласил?

Это что, паника?

А если ты не придёшь? А если придёшь?

— Тебе норм? — Дима отрывает взгляд от новостной ленты. — Ты че такой заторможенный?

— Да устал, наверное, — вру, чтоб не объяснять истинные причины. Да и как их тут объяснишь. — Диплом не идет.

— Ой забей, ещё куча времени, — отвечает легкомысленно, — я даже не начинал.

О том, что уже семь часов и выставка официально открылась, я понимаю по громким голосам в коридоре.

— О, пора. Пока там все не сожрали и не выпили без нас! — Дима отрывается от телефона и резко вскакивает с дивана.

Я тоже встаю и нехотя иду за ним из нашего убежища.

Осталось продержаться ещё пару часов.

Когда мы выходим в главный зал, мероприятие уже набирает обороты. Кроме того, здесь царит вечный спутник российского художника — алкоголь.

Дима без зазрения совести сразу сворачивает к столам с закусками, и я, со своим кофе на завтрак, решаю от него не отставать.

Через несколько минут молодые педагоги с хлопками открывают шампанское, а Николаич предлагает студенткам вузов водочки. Потом, конечно, наигранно расстраивается, когда они отказываются.

— Водочки, молодые люди? — Николаич, не дождавшись ответа, протягивает нам с Димой пластиковые стаканчики с прозрачным алкоголем.

Я, наверное, никогда не пойму традицию пить водку. Хотя пить — это ещё полбеды. Вот пить и говорить, что она «вкусненькая» — это самое удивительное для меня в культуре потребления крепкого алкоголя.

Она может быть какой угодно, но не «вкусненькой».

Пить я не планировал, тем более крепкое, но предвкушение встречи меня знатно нервирует, и я без колебаний замахиваю протянутую педагогом стопку.

— Александр, вы последний год меня несказанно радуете. И не пропускаете, и все работы в срок выполняете, и во внеклассной работе помогаете. Очень, очень хорошо! — Николаич хлопает меня по плечу и удаляется обратно к столу с закусками и алкоголем.

Чтобы повторить, тут к бабке не ходи.

Ну хоть с выставкой не зря суетился.

Теперь главное, чтобы ты пришел.

Или лучше, чтоб не приходил?

Ты опаздываешь на полчаса, на час, на два.

Я испытываю облегчение и сожаление одновременно. Но больше сожаление, и осознание этого тоже о многом мне говорит.

Меня немного удивляет, что моя тревожность не разыгралась с тобой в полную силу. Иногда я так не хочу что-то делать, что думаю, что было бы неплохо, если б сейчас произошёл какой-нибудь апокалипсис, и мне не надо было бы, например, сдавать анатомию.

В общем — «чем хуже, тем лучше».

Может, тебя задержали в отделении?

Или ты решил не приходить? Потому что ну с какой стати тебе приходить? Почему я вообще предположил, что ты можешь испытывать ко мне встречный интерес и за этими прикосновениями и полуулыбками скрывается что-то большее?

Сразу после импульсивно выпитой первой стопки я решаю сбавить обороты и перейти на шампанское. А когда понимаю, что ты не придёшь, вообще перестаю пить.

Можно было бы уйти домой сразу, вместе со всеми уже нарядными студентами, но я почему-то остаюсь.

С робкой надеждой, что ты придёшь.

Сейчас в Союзе осталось совсем мало людей, в основном преподаватели, весело празднующие в первом зале. Вообще вся эта вечеринка — не про молодых художников, а про их педагогов.

На меня уже вообще никто не обращает внимания — все знатно набрались.

Пора уходить. Из вещей у меня с собой только рюкзак и лёгкая толстовка. Подхватываю их возле стола с алкоголем и взглядом упираюсь в полную бутылку шампанского и оставленные кем-то сигареты.

Наливаю немного пенящегося напитка в пластиковый стаканчик и решаю прихватить ещё и открытую пачку. Редко курю, но сегодня очень хочется.

Настало время отпустить мои несбывшиеся надежды.

Спускаюсь по высокой лестнице на улицу. Сейчас все ещё тепло, особенно для пол-одиннадцатого вечера. Погода для конца мая просто отличная.