— Всё? Все блеснули остроумием? — решил я поставить точку в разгорающейся сваре изящных и гибких двойняшек с ранее не сильно уступавшей им, а ныне высокой и нескладной их коллегой-отравительницей.

Вот же ж, собрал себе свиту из неудавшихся своих убийц, а теперь вот, как оказалось, ревнивиц. Сюр какой-то. Но стоит раз и навсегда провести профилактику этих непонятно кому способных нравиться и неясно что тешить бабьих склок:

— Значит так, девочки. Раз вы своим поведение демонстрируете явную незрелость и неготовность к сотрудничеству на благо меня прекрасного, то и относиться к вам я стану пока как к несмышленым детям, со всеми вытекающими последствиями, и разумеется, отсутствием взрослых развлечений, так сказать. Если же вы, напомню: мое имущество, умышленно или по неосторожности, действием или бездействием навредите кому-то из здесь присутствующих, то я буду вынужден поработать с личностью виновницы, и в итоге получу кого-то уже совершенно иного, полагаю, гораздо более сговорчивого и менее проблемного, пусть и в той же тушке. Помните: вы пока что, кроме как попытками убить меня — ничем более не отметились, и цацкаться с вами я не намерен. Так что подумайте хорошенько: стоит оно того? А теперь быстренько организовали мне защитный периметр, а я пока отлучусь… на пару секунд.

А я не сказал? Ну так после уничтожения стражи «Подземелья убийц», пусть и ныне возвращенных к жизни, мне стал доступен вход в этот данж третьего класса, а его арка, к слову не видимая никем кроме меня, так и дожидается тут под дубом, пока я закончу свои дела и наконец удостою своим вниманием её содержимое.

Что ж, все приготовления, учитывающие опыт как пройденных уже данжей, так и всех встреченных мною Игроков, завершены, а значит отправляемся.

Э-эм… что такое? Чего это Система не пускает? Что?

Проклятие. У меня ж не выбран последний из четырех предметов награды за прошлый данж.

Эх, как бы не оттягивал я этот, чувствую, судьбоносный момент, но выбор придется всё же сделать. И… да что тут говорить? Не стану обманывать себя, я ведь давно уже смирился и определился, поэтому, пусть я возможно когда-нибудь и пожалею, а моя совесть еще мне припомнит, но «Душу эльфа» я не могу упустить.

Что ж, выбираю её.

В следующий миг я ощутил, как внутри меня… Нет, вне меня… Эм, короче, где-то у меня что-то так расперло, что аж ноги подкосились и от страшной боли я потерял сознание.

А дальше был этот странный сон. Я стоял в окружении странного, будто бы живого тумана в некогда своем теле Константина Салина, почему-то молодом и с памятными шрамами Герда Франта, при этом со старательно заплетенной над левым виском родовой косицей Ирвиэля из безымянного ныне рода, а на правом — сединой Квинта Фроя, на тыльной же стороне левой ладони был тот самый шрам, который Гырла Мурловна оставила себе поклявшись отомстить за смерть своих учеников, а тотемным знаком с гипертрофированно большими клыками на фоне маленького тела вепря под моей левой ключицей Магваэ должен бы был ввергать в ужас всех своих врагов, но страшнее всего выглядели мои необычные глаза, остававшиеся со мной во всех преображениях и посещенных телах, и которые сейчас словно сияли ранее спящей краснотой.

И да, я будто мог видеть одновременно как от первого, так и от третьего лица, словно бы я был сейчас не в теле, а… даже и не знаю. Вне его? Вокруг него? Еще и в нем? Трудно объяснить, да и некогда, ведь навстречу мне из этого тягучего и трудно сказать какого цвета… тумана ли? В общим, откуда-то оттуда вышла фигура Саниэля Шереметьев, но уже со своими голубыми, как и положено княжичу, глазами.

Когда же эта багровая муть, обтекая тело остроухого, пропустила его мимо своих синих сполохов зеленоватой глади, бурлящей желтой рябью, а в момент ее преодоления, взволновавшись застывшими малиновыми клубами, опала тяжелыми сгустками воздушно невесомых завихрений, то пугающие своей серой аморфностью оранжевые смерчики стремительно закрутились в монументальной неподвижности слепящей своей белизной непроглядной черноты, чтобы наконец вновь воссиять завораживающей тьмой, прежде чем я нашел наконец в себе силы оторвать взгляд от этого зрелища, ввергающего меня в смиренное благоговение панического ужаса всей своей необъяснимой и нелогичной невозможностью, что словно бы затягивало мой рассудок в свои переполненные леденяще-мертвенной жизнью пустОты.

Брррр. Жуть какая. Не хотел бы я там оказаться.

Эльф молча приближался, так и не ответив на мой беззвучно прогремевший вопрос, отчего-то совершенно не такой, каким я его формулировал, а прозвучавший немым утверждением в рокочущей тишине сковывающих просторов вокруг, и который оставшись так и не услышанным, тем не менее был решительно отвергнут. Не останавливаясь, Саниэль, сочетающий сейчас в себе несочетаемое, бледнея своим безэмоциональным лицом, на котором явственно читался страх и обреченность, пугающе сверкнул своими безжизненными, но преисполненными жаждой бытия пустыми глазами, сквозь полуприкрытые веки которых, плескалось деятельное смирение жертвы, такой отторгающе притягательной своей неуверенной решимостью. После чего, он вдруг выхватил нечто из угодливо подскочившего к его правой руке дымного сгустка той самой, принятой мною за туман жути, очевидно являющейся воплощением самого Хаоса, и пронизывая меня своим невидящим взглядом внезапно сорвался с места, неспешно поплыв, чтобы в следующий миг оказаться с приставленным к моему горлу, так уверенно удерживаемым в своей безвольной правой руке, клинком из текучего монолита лениво источающего жадное всепоглощение вечного Хаоса. Всё это произошло так быстро, что я уже устал ждать, когда же наконец моё лакомство окажется в моих когтях.

С изумлением обратив внимание на свои руки, я обнаружил сочащийся из моих пальцев именно Хаос, что невообразимыми переливами своего извечного постоянства образовывал явственные когти. Такие, которыми так легко раздирать, дабы добраться до самого питательного, извивающееся передо мной сейчас тело. То, что еще миг назад так решительно угрожало «своим» клинком, который теперь, повинуясь моей всесокрушающей в собственном Домене воле, преобразился и столь заботливо опутал мою жертву, словно муху паутиной, предоставив мне комфортные условия для поглощения души, так и не дав ее несчастному обладателю что-либо противопоставить коварному хищнику.

Окружающая же муть довольно отступила, лишь напоследок ласково ожегши меня по спине холодом своей тяжеленной, дрожащей словно тончайшая паутинка на ветру, неосязаемой дымной плетью, чей жесткий хвост оставил на мне обширную и страшную рану, которая так приятно ныла, прежде чем бесследно исчезнуть, лишь проступив светящимся символом на давно и всеми позабытом языке, не знать который невозможно, ибо достаточно лишь обратить свой взор на эти, такие не похожие ни на что письмена, чтобы понять их смысл и ощутить тяжесть обретенного знания, после которого невозможно остаться прежним, пусть и означают эти каракули лишь отныне мое истинное имя. Поэтому, когда вырванный из померкшего тела Шереметьева светящийся сгусток был без остатка впитан моим, явленным в тот же момент и гораздо более ярким, то я — с этого момента демон(сплюнув) с позывным, ну или истинным именем, если угодно, почему-то: Костя, будучи изрядно утомленным после прилива бодрящей энергии и борясь с чувством распирающего опустошения, наконец пожелал покинуть это такое влекущее место.

Очнулся я спустя пару секунд после потери сознания, хотя взволнованные девочки успели окружить меня и с обеспокоенными мордашками выжидательно взирали на уже поднявшегося меня. Помотав головой в попытке сбросить наваждение и собрать в кучу разметавшиеся мысли после такого вот тяжелого и противоречивого бреда, но всё же не допуская даже на миг, что всё случившееся лишь привиделось, так как отчетливо ощущал все произошедшие во мне изменения, я был теперь не только впечатлен открывшимися перспективами, но и одновременно ненавидел себя за избранный путь.

— Да чего ты стенаешь? Ну сожрал и сожрал. Делов то? Кто бы поступил иначе на твоем месте?