– Она твоя?

– Нет, отцовская, – крикнул Матвей, занимаясь непонятными Глебу манипуляциями, то веревку разматывал, то забрасывал подальше. Встав на край яхты, он протянул руку, официально приглашая. – Добро пожаловать на борт, сударь, – кокетливо улыбнулся.

Впервые взяв его за ладонь, Глеб переступил с причала на яхту и ухватился за поручень. Матвей повел его на самый верх и велел устроиться рядом с ним на посту управления.

Глеб с восхищением слушал, что и как здесь работало. Слева от штурвала большой дисплей показывал их расположение в режиме реального времени, координаты, а еще погоду, облачность, температуру, скорость и направление ветра, внизу находились кнопки, управлявшие аудиосистемой и электрическими системами. Эта махина стоила, наверное, кучу денег, но Матвей с большей охотой рассказывал о проведенных на ней вечерах и ночах.

– Мы с отцом часто выходили в море. Ну, это он так говорил, выходить в море… – улыбнулся Матвей, кладя аккуратные ладони на штурвал. Прикипев взглядом к его пальцам, Глеб прослушал окончание предложения. Впрочем, виду он не подал. – Когда с нами были его друзья, он оставлял им штурвал, а сам уходил со мной на купальную платформу, она так называется, хотя, конечно, мы не купались в реке. Но оттуда можно было с очень близкого расстояния смотреть на воду. И ощущения были… как в «Титанике».

– Надеюсь, не когда он начал тонуть?

– Господи, нет, – рассмеялся Матвей, – я об этом, – уточнил он, медленно раскинув руки в стороны.

– Понимаю.

– Я, конечно, не Кейт Уинслет…

– Да, не Кейт. «Ты лучше».

На город легли сумерки, а они, отдалившись от огней, и сами попали в естественную тень. Глеб расслабился, поудобнее расселся в кресле, с одинаковым удовольствием наблюдая за Матвеем и за Москвой, которая с такого расстояния и с такого ракурса казалась ненастоящей, туманной и недостижимой. Трепет и возбуждение нарастали, пока Глеб рассматривал волны, расходившиеся по обе стороны от яхты, активно рассекавшей водную гладь.

– А где сейчас твой отец? – спросил он, повернувшись к Матвею. Тот не сразу оторвался от штурвала.

– Он умер. Три месяца назад.

– О, боже, извини…

– Ты же не знал, за что извиняешься? – мягко прервал его Матвей, давая понять, что зла на него не держал.

Глеб накрыл ладонью руку Матвея, лежавшую на краю пульта управления. С поддержкой близких у него тоже как-то не особо сложилось. Катастрофически не хватало слов, правильных слов, которые бы не вогнали человека в еще большую депрессию. Из-за боязни сделать хуже он, пожалуй, слишком часто выбирал молчание, не догадываясь, что оно могло ранить еще больше.

С Матвеем он не хотел быть черствым.

– Ты справляешься?

– Честно? – взглянул на него тот, не особо успешно сдерживая слезы. – Я стараюсь, – кивнул. – Самое ужасное – это одиночество. Я его ужасно боюсь. Все эти мысли лезут в голову не когда ты в толпе или на выставке, а когда все расходятся по домам, возвращаются к семьям, а ты остаешься один. Даже «Нетфликс» не спасает, – Матвей поспешно смахнул рукавом скатившуюся по щеке слезу. – Извини. Боже, извини, я хотел, чтобы наше свидание было идеальным, а теперь стою и гружу тебя здесь своей драмой…

– Свидание? – повторил Глеб.

Он не дал себе времени подумать – и передумать. Подойдя к Матвею ближе, сказал:

– Свидание еще можно спасти.

***

Глебу казалось, что что-то подобное с ним происходило сто лет назад. Неловко приобняв Матвея за бок под курткой, он посмотрел ему в глаза. Тот не двигался, не сопротивлялся, прильнул ближе, наверное, мысленно смиряясь с любым исходом вечера. Или доверился, отправив инициативу Глебу, как мяч через сетку на теннисном корте. По правде говоря, Глеб холодел от мысли, что разочарует, обидит или расстроит Матвея. Желание как угодно вернуть на его лицо жизнерадостную улыбку поглотило его целиком.

Не придумав ничего лучше, Глеб поддался желанию поцеловать его в губы.

Мысль вынырнула на поверхность стремительно и ярко, оттесняя малейшие сомнения.

Держа руку на штурвале, сохраняя курс, Матвей рассматривал его с тем непоколебимым спокойствием, с которым предложил остаться на выставке. С тем самым спокойствием, которое зацепилось за внутренний крючок Глеба. Сглотнув, он прижался к губам Матвея, ненавязчиво надавливая. Прикрыв глаза, отдаваясь этим почти что незнакомым ощущениям. Губы горели, тело напряглось, а мужчина в его руках наоборот, расслабился. Как давно он не чувствовал ничего подобного, как он соскучился по влюбленности…

Посмотрев на Матвея, тот положив руку на плечо. Глеб рискнул сделать следующий шаг. Он легонько прихватил нижнюю губу Матвея, вынуждая его открыть рот. Соприкоснувшись носами, они застыли на несколько секунд.

Их языки встретились, попробовали друг друга на вкус. Поцелуй послал по телу Глеба электрический разряд удовольствия – чистого, драгоценного, как золотой слиток высшей пробы. Слабый привкус кофеина на языке Матвея смешался с мятой от конфет, которые сосал Глеб. По крайней мере, он знал, что несколько минут Матвей перед встречей с ним посвятил кофе. Сидел, наверное, расслабленно в мастерской, подставив локоть под подбородок. Утонченно, изящно, как он делал буквально все на свете. Не перехватывая инициативу, Матвей отвечал без напора, скорее исследуя рот мягкими движениями и поглаживаниями. Глеб провел языком по его губам, прикусил верхнюю. Матвей держался за его куртку, словно боялся утонуть.

– Не отпускай меня.

– Я и не собирался, – прошептал Глеб.

Он целовался с отчаянием, будто Вселенная в одночасье схлопнулась, а жизнь билась и пенилась с их выдохами рот в рот. Он видел, как в уголках темных глаз Матвея собирались морщинки удовольствия, тот млел, извивался, чтобы подобраться ближе, и этим выбивал почву из-под ног Глеба. Ему и так уже казалось, что вместо крови по венам и артериям текла смесь лавы и стекла, горячая и беспощадная в равной мере. Она его убивала и воскрешала. Снова и снова. Прерываясь на судорожные вдохи, Глеб сжимал плечи Матвея ладонями, отдаваясь усладе.

В последний раз коснувшись его губ, Глеб, не открывая глаз, прислушался к сердцебиению под рукой.

– Ого, – сказал ему в плечо Матвей.

На секунду Глеб запаниковал, не зная, как смотреть ему в глаза после своей несдержанности. Однако когда их взгляды все-таки встретились, у Глеба в голове пронеслась всего одна эмоция – ясное облегчение. Рядом с Матвеем Глеб по-прежнему наслаждался спокойствием и умиротворением. Панические атаки отступали, тревожные мысли прятались в темноту, ему даже прекратили сниться кошмары, а может быть, он банально прекратил их запоминать.

– Высококлассный отвлекающий маневр, – Матвей не отстранился, но бросил взгляд на реку.

Скорректировал курс, нажав последовательную комбинацию кнопок на пульте управления.

– Но я не за этим…

– М-м-м?

Глеб посмотрел на спокойные волны по правый борт, перенимая их невозмутимость.

– Не за этим поцеловал… Мне обязательно говорить вслух, да? – сдался Глеб.

– Разумеется, – Матвей обвил руками его шею с подростковой проказливостью.

Он сжал губы.

– Я хотел тебя поцеловать. Вот и все.

– А сейчас хочешь? – поинтересовался Матвей, включая такую кокетку, что Глебу и не снилось.

Как удачно, что думал Глеб как раз об этом.

– Еще больше хочу.

Прерваться им пришлось из-за пищавшего сигнала на пульте управления несколькими минутами спустя. У Глеба губы занемели от этих ласк, нежных поцелуев, надавливаний и покусываний.

Глеб сел в кресло, а Матвей – по соседству – взялся разворачивать судно. Время на яхте текло незаметно.

Город окончательно сдался ночи, включилось освещение, еще и похолодало на пару-тройку градусов. Глеб, конечно же, согласился, что пора возвращаться в яхт-клуб и швартоваться. Отчасти он даже обрадовался, что какое-то время Матвей будет увлечен чем-то другим, а он сможет подумать о случившемся. Впрочем, как назло, думать не получалось. Обнимаясь с Матвеем добрых полчаса, он теперь чувствовал на своем воротнике аромат его парфюма, и постоянно отвлекался, принюхивался. Положению не помогало то, что Матвей крутился перед его носом в обтягивающих джинсах, и его зад оказывался прямо перед глазами Глеба. Постоянно.