Стас снова подавился от удивления. Полным именем его только перед выговором и постановкой в угол называли. Но то ещё в детстве, а значит — не считается. Но чтобы в политику посылали — не было.

— А забрать раньше можно? — на всякий случай спросил Глобальный. Вроде не сам кладёшь, не сам и владеешь.

— Без востребования, Боря, — уточнил Степаныч. — Так процентов больше. Ну и… меня беречь будешь, а не по больницам валятся. А то взял моду. Старик переживает, а он… нервирует. Гад ты, Боря. Но гад свой, что простительно. Говорил же тебе, дурик, все проблемы из-за баб. А ты мне не верил.

— Погоди, Степаныч. То есть деньги как бы есть, и как бы нет одновременно? — прикинул номинальный владелец состояния, который де-юре был миллионером, но до де-факто не дотягивал. На практике ещё и кормил двух оглоедов.

— Миллион Шрёдингера, — хихикнул Стасян, закидывая бутерброды в топку как семечки. Вроде бы даже не жевал. При этом допивал вторую кружку чая. А кружки почти пол-литровые.

Боря бутерброд откусил, пожевал, поморщился. Челюсть как онемела. А ту часть, что чувствовал — боль и мучения. Ещё и горло опухло. Гландами хоть кашляй наружу. Пульсируют.

Чего только в аптеку забежать не успел? Все хорошие мысли потом приходят. А надо быть умным сразу. Полезно.

Уложив Степаныча отсыпаться, оба снова на кухню вернулись. Боря ключи протянул.

— Ты чего это? Перегнать поближе решил?

— Ага, не благодари, — ответил Глобальный и в лоб спросил. — Стасян, что там по брату? Звонил? Вещи зимние привезёт тебе?

— Да с утра ещё с толчка написал, — ответил крановщик. — А тот ответил, что уже собрался на остановку, а ту замело за ночь. Одна верхушка торчит с табличкой. Пока разгребут теперь, и трасу почистят, это ещё два-три дня.

— Херасе у вас зимы быстрые. Вроде один регион.

— Один, да не один. Не на острове живём.

— Тогда беру такси и едем в торговый центр.

— Зачем?

— Долго на холоде не протянешь.

— Так это ты теперь мой Никитка-инвестор по соседству? — хмыкнул Стасян. — Ну спасибо, вернусь с вахты, все отдам. До копеечки.

— А когда вахта?

— Через двадцать девять дней, — напомнил крановщик. — Календарный месяц начался вчера.

Тут Боря вспомнил одну любопытную деталь и снова в лоб спросил:

— А как ты вчера понял, что телевизор у соседа?

— А кто ещё к Степанычу ходит? — ответил крановщик, обожающий детективы и добавил тут же. — Ты бы это… ключи то забери. А то всё тут повыносит. Не только телевизор. Василий Степанович вчерась про блондинок-лесбиянок в парной рассказывал, где бассейн чинил. И так возбудился… ну, умом… что тонометр вчера просил, а я всё обыскал, не нашёл.

Боря оглянулся, и припомнил, что и на кухне действительно больше вещей было. Куда всё только делось? Кофеварка вроде была. Сам на юбилей дарил. Где?

Вручив Стасяну запасную шапку из своего гардероба и шарф, Боря вызвал предварительно такси в торговый центр за курткой, а сам первым вышел в коридор и решительно застучался к соседу.

— Чаво? — вырос на пороге тот в привычном халате, как будто других вещей не носил.

— Что ж вы, товарищ Никита, телевизоры то у пенсионеров отжимаете? А как же карма?

— Какая карма? — ответил человек-сосед со стажем сожительства через стенку в двадцать-тридцать лет. — Я уже пенсионер!

Даже дверь попытался закрыть, но Боря ногу в проход подставил.

— Спокойно, инвестор. Я долг выкупить соседский. Сколько он вам должен?

И Боря из барсетки карточку достал, повел показательно перед носом. Был бы чип над усами, считал бы сразу.

— Так семь, — ответил сосед, пытаясь то ли запомнить последовательность из шестнадцати цифр, то ли только трёхзначный код на обратной стороне.

— А он говорил пять, — появился рядом Стасян, шарфик как художник повязав. Не хватало только берета. Но и шапка с бубенчиком делала вид менее грозным.

— Так проценты, — добавил сосед тут же.

— Нихера себе проценты за неделю, — присвистнул крановщик.

— А ещё он… баян купил. А это ещё пять… Итого пятнадцать, ежели округлить, — тут же выкрутился сосед и виновато улыбнулся. — Инфляция. Деньги неделю назад и сейчас уже не те же самые.

— Охуеть математика, — ответил Стасян и добавил с миролюбивой улыбкой, но с волчьими глазами. — У нас в деревне таких математиков в сортир макают. Один даже с чьим-то телефоном-нокией однажды вылез. Глубоко нырнул.

Сосед от такой перспективы снова попытался дверь закрыть, но Боря дверь на себя дёрнул, соседа оттолкнул и за шиворот придержал:

— Значит так, я тебе вечером пятнашку твою занесу наличкой. Но это лишь потому, что за баян обидно. А телевизор мы сейчас заберём. И ключи давай от квартиры Степаныча.

— Это почему ещё? — возразил лишь однажды Никита.

Но Стасян кулак под нос сунул. А тот по размеру как арбуз молодой с перспективой роста.

— Быстро!

Ключи перекочевали из ключницы в руку. А Стас вдруг в проход заглянул. Вытянулся весь, как собака охотника, что утку нашла. И не думая разуваться, прямо из коридора по комнатам в обуви прошёлся. Оттуда присвистнул:

— Вот это я понимаю, современный Плюшкин.

Боря, сунув ключи в карман, следом прошёл. Брови сами к потолку поползли. Только в зале у Никиты стояло три телевизора, два из которых работали, а третьем розетки не хватило. А рядом всё завалено, захламлено, заставлено, подвешено, подпёрто. И чего только нет: копилки, техника, бытовые приборы, люстры, коробки. Человек только в центре стоять может, изображая дракона среди богатства пещерного.

Сосед главное на пяточке том крутится, руками машет, а толком сказать ничего не может от возмущения и негодования. Но и так понятно.

Оба в соседнюю комнату прошли, а там та же картинка с кроватью посередине. Если Никита и переживал, что на старость глядя никто стакан не протянет, то для этой цели себя вокруг другим барахлом обложил, чтобы не так обидно было.

В третьей комнате вовсе не протолкнуться: коробки с гречкой, мешки с сахаром, муки след на коврах. А ковры свет от окна перегородили. И не старые советские экземпляры, главное, а современные, из южных республик, с ворсом высоким, дорогим. На вес.

Коробки были и в санузле, и на кухне, а балкон как будто ими вместо кирпичей заложен, словно сосед дзот делал. Не хватало только пулемёта поверх, чтобы точно от врагов защитить.

Тут Боря мимо одной из коробок проходя, фоторамку заметил. Взгляд за выцветшую фотографию зацепился. Пыльная, старая, с красками почти сплошь фиолетовыми и розовыми.

Взял её только Глобальный в руки, так и охнул. На ней Степаныч в форме стоял, а рядом женщина с кудрявой причёской, да в платье подвенечном. И что-то подсказывало, что жена это мастера. Первая и она же единственная. И не Нинка совсем. Из того момента жизни, когда за ум взялся и удержался, влюбившись на всю жизнь вперёд.

Боря и не понял, как подле Никиты оказался. Что за полсотни лет человеком так и не стал.

Снова за шиворот взял, затряс:

— Ты кто вообще такой?! Ты совсем охуел фотографии выносить, падальщик?! Это кем… кем надо быть, чтобы… такое творить!!! КТО ТЫ?! А?! КТО???

— Я верну! Я всё верну! — кричал сосед, но всё без толку.

Стас вмешался. Борю на лестничную площадку вынес. Простоя взял подмышку и понёс долой. Раньше так богатыри коней на плечах таскали нужды ли, потехи ради. А нынче крановщики деревенские забавлялись.

Боря в себя пришёл только на улице, когда ветер в лицо пригоршню снега бросил и ухо вновь заболело.

Произошла первая вспышка гнева по жизни, когда вообще не понимал, что происходит. Контроль потерял. Состояние аффекта — по-научному.

«Как только не прибил? Хорошо, оттащили», — добавил внутренний голос.

Боря оглянулся. Стас рядом стоял, и языком снежинки ловил. Нет в нём гнева ни капли, только посмеивается снисходительно богатырь на просушке. А как заметил осмысленность в действиях, сказал сразу:

— Такого я ещё, конечно, не видел, чтобы даже фотографии тырили.