#np David Garrett – Toccata and fuge. J. S. Bach
Он в чёрном, она в белом. Она – в маске, он – с открытым лицом.
Разуться, чтобы было легче, и
жить жестом, рваться струной…
Полный синхрон. От плавной скрипки к стремительной. Ноты называют себя, каждая, переплетённые в чистую тему. И бегут вперёд: к развитию, к разделению надвое. Тимур импровизирует. Юна отстаёт. Ей недоступны па в его изнанке. Задержка вписывается в картину. Он солирует поверху. Она вторит низами.
…и кружиться, кружить фуэте, пока в глазах ни потемнеет: кто кого.
Он останавливается первым.
(как кажется, ) чтобы сменить фигуру.
(на самом деле: ) чтобы она не упала.
Оба входят в раж. Тел больше нет. Есть пируэты. Лиц тоже нет. Есть идея, выраженная лично. Нет их отдельно, мужчины и женщины. Есть одно (так было исключительно в данной реакции, ни разу – с кем-то ещё), восхождение выше самих себя. За пределы всех измерений, в закрытую непосвещённым вселенную с именем: огонь.
После поединка Юна будет хромать. Но вовсе не это, в момент поединка, волнует её.
Факт, что отражение её опережает, сам по себе жуткий. А то, что отражается она в чёрном зеркале – жутко вдвойне.
На стыке двух силуэтов, там, где их разделяет стекло, рождается нечто третье. Похожее, скорей, на "некто", живее двоих по отдельности, равное им – без стекла. Точка преломления сияет, ослепляя. Они не в полумраке комнаты, не в клубе, не на земле. Они и есть – эта точка.
***
Клуб закрылся. Открылось метро.
Сидя на диванчике, в самом углу, она курила, где нельзя курить, и думала то, что нельзя думать.
– Ничего ты не потеряла. Нет разлада, мог бы, должен бы быть, но его нет. Память живёт в твоём теле. Её не убьёшь.
Так сказал Тимур. И ей очень, слишком уж "очень", хотелось ему поверить.
Ночь выдалась бурной. Заработали немало. И ребята, и она сама. В кошельке лежали деньги. Их она не считала. Стопа болела ровно на месте разрыва. Ей она не шевелила, укутав в плед. Надо было ехать "домой". К матери, которую она же и перевезла сюда из небольшого городка в Сибири, и бабушке, что с матерью не расставалась. Брат занимал отдельную квартиру: досталась по наследству, от родственников со стороны отца. Там он жил. Он и его подруга: соль.
Девочки и мальчики, сумрачные птицы, разлетелись по домам.
Хотелось уснуть, не сходя с места. Под веками пропечатались косые скулы и широкая улыбка. Голубые, с прозеленью, глаза, звали её вниз, как море – подкошенный корабль.
Подъехало такси. Она прогнала и сон, и образ. Сменив тепло на уличный холодок, плотнее запахнулась в пальто. Сдаваться для неё было слишком просто, поэтому, именно поэтому – неприемлимо.
Очертания зданий, с красноватой каймой там, где прошлось солнце, врезались в розовый горизонт.
Глава II. Грязь на ликах святых
#np The piano guys – Rock meets Rachmaninoff
РАЙОН: ПЕТРОГРАДСКИЙ. МУНИЦИПАЛЬНЫЙ ОКРУГ: ПЕТРОВСКИЙ. ПЛОЩАДКА: ПЕНТХАУС В СТИЛЕ МОДЕРН. НА КРЫШЕ, ЯВЛЯЮЩЕЙСЯ ЧАСТЬЮ КВАРТИРЫ, КУТАЯСЬ, СТОИТ ДЕВУШКА В БЕЛОМ ПУХОВИКЕ, С БЕЛЫМИ ВОЛОСАМИ, И ГОВОРИТ (ЧЕРЕЗ ГАРНИТУРУ) ПО ТЕЛЕФОНУ. ПОД НЕЙ ТЕМНЕЮТ ДЕРЕВЬЯ. НАД НЕЙ ГУСТЕЮТ ОБЛАКА.
– Ты мне вот что скажи. Если меня уволят, я открою студию танца. Я уже решила. Мы говорили с Димой, он сказал, даст денег начать. На аренду, раскрутку и всякое такое. Он мне идею и подкинул. Но мои навыки ограничены пилоном. Твои – это и классика, и современные стили, я помню, как ты учила их, сама, через ютуб. Тем более, у меня не пойдёт бизнес, я знаю, что не смогу руководить. Ты сможешь. Тебя воспринимают, как начальника, даже сами начальники. Хоть тот же Витя, чего далеко ходить. Скажи, могу я на тебя рассчитывать? Ты со мной? Не знаешь? Ну, ты подумай. Мне эта идея нравится. Я давно о чем-то таком думала, но казалось, не смогу, да и зачем, у меня и без того хорошо идёт, в "Плюще"… Плющит, ага. А тут…
– Ты третий человек, что делает мне предложение за прошедшие сутки, Пэт, – усмехнулись на том конце линии. – И мне тоже нравится эта идея. Зря ты думаешь, что ты не босс. Ещё какой босс. Ух какой босс…
– Ты мне зубы не заговаривай, – звонко рассмеялась блондинка. – Мы вместе пришли в клуб. Вместе уйдём, если захочешь. В нашем… в моём возрасте самое время начинать своё дело. Чтобы потом, к сорока, иметь и деньги, и молодого любовника, и что угодно. Чем старше, тем сложнее. Я подумала, Диме, вслух подумала, и успокоилась. Уйду и уйду. Чего теперь убиваться. Всё меняется. Мы много вложили, обе, в это место. Но на нём свет клином не сошёлся. Можно сотворить своё. Лучше, потому что своё, иначе, но… своё, понимаешь?
– Понимаю.
– Я надеюсь на тебя, Юш. Очень надеюсь. Мне что-то подсказывает, что сложится. Всё будет хорошо.
– Конечно, будет. Дай мне пару дней. Сейчас, со своими разберусь, и всем отвечу.
Образовалась пробка. Юна застряла на мосту.
– Как Герман? – спохватилась её подруга, обожающая разговоры о себе.
– Я как раз еду это выяснить. Хотя, лучше бы не выяснять. Береги себя, Белоснежка. Идеи идеями, а жизнь, она сейчас. Я научилась ценить мелочи. Сижу на мягком сиденье, мне уютно, тепло. Из динамиков играет хорошая песня, приятно, что не попса и не шансон, а именно она. Приеду, в лучшем случае, высплюсь, в худшем – нет. Ты сама ложись. Вечер утра мудренее.
– Да, ты права… – протянула старшая из них двух. Схлопнулась в куртку, закурила. – Ты права… Чёрт возьми, разберёмся. Впервой что ли.
Пожелав друг другу доброй ночи, остались по отдельности, каждая – наедине с рассветом.
***
Патриция была хороша собой. Так хороша, что казалась ненастоящей. Когда она хмурилась, лоб еле заметно складывался кожей. Морщины его не трогали. Яблочки щёк соседствовали со скулами. Большие глаза, голубые, размытые – с пышными ресницами ручной работы. Наблюдать за ней было бы удобнее через фотоаппарат.
Модельного роста, миниатюрная, поджарая, будто изготовленная в музей по спец заказу, Патриция знала, сколько этот заказ стоит. Её юность имела имя, номер и профессию: Вика, косметолог.
Обойтись без юности было нельзя. Юность нуждалась в постоянном вложении средств. Для получения средств, опять же, требовалась юность. Такой вот замкнутый круг.
Пэт предпочла бы забыть свой возраст, но путане и плясунье о нём забыть не дадут.
Пэт предпочла бы не получать приветов из прошлой жизни, в городе на Дону. Не улыбаться с грустью на кличку "Отличница" и, тем более, "Пятёрка в час". Её слабость к учителю информатики, молодому, старше неё ровно на статью, в один злополучный день стала известна всей школе.
Первый, и далеко не последний мужчина, чья жизнь сложилась бы лучшим образом, не приглянись он, на свою беду, однажды ей.
С тех пор прошло пятнадцать лет. Больше десяти она танцевала. За неё били друг другу морды. Как-то даже стрелялись. Налётом цинизма, точно ржавчиной, покрылось её отношение к драме: привычка тупит любой нож. А того мальчишку в прямоугольных очках, с мягкими русыми волосами и жёсткими пальцами она помнила. (У каждого из нас есть некто, неподвластный ни времени, ни пространству: первый ожог.) Как присылала ему фото из-под юбки. Как они душили друг друга далеко от класса, иступлённо, задействуя ногти и зубы, и не глядели друг на друга в нём. Как впереди зияла пропасть, чем хочешь, тем и разукрась, а она не выбирала цвет, радуга нравилась ей полностью. Как ползла за отцом, держа его за ногу, рыдая, и умоляла забрать заявление. Отец, известный в городе человек, оттолкнул её, обозвав шлюхой. Суд состоялся. Репутация их семьи сохранилась. После случившегося дочь видных родителей подрабатывала официанткой, няней, моделью для каталогов одежды, перестав готовиться к поступлению, не общаясь ни с кем. В Петербург она уехала на свои деньги. Номера родственников, узнав голос, сразу ставила в чёрный список.
