(глотающий звук)

– Ника. – (звук продолжается) – Ты танцевать-то сможешь?

– У меня есть выбор?

– В нашем положении нужно, наоборот, показывать себя в лучшем свете. А ты бухаешь.

– Это я так, для настроения. Чтобы жути не нагнать. Сегодня, кстати, бронь на час. Какие-то артисты, наверняка, знакомые нашей Юшки. Не пойму, кстати, чего она в кордебалете не танцует. Чего свою студию не откроет. И вообще, что она до сих пор здесь делает. Ладно, подрабатывала, мать болела, это всё понятно…

– Подожди, про бронь. Шоу будет?

– Будет. Вот-вот придут местные звёзды. Упадут с небес, где ананасы и шампанское, на грязную землю… – (звук открываемой двери) – А вот и первая звёздочка. Привет. Мы тут как раз о тебе говорили. Ох ты ж блин… Под глазами… круги. Не спала? Может, выпьешь?

Ю: Привет, привет. Ну что, красотки, – (улыбаясь в ямочку) – расскажите, что у вас тут происходит. Пэт напела, будет смена состава. Насколько всё серьёзно? Мне вмешаться?

В: Смена состава! Как на железной дороге! И ты так спокойно про это говоришь!

Э: Антон сказал, Виктор Андреевич сегодня не приедет, – (после заминки) – Ты с ним, Юш, аккуратнее. Он заходил вчера, тебя спрашивал. Потом с Антоном говорил, явно на твой счёт. Я не знаю, что у него на уме, и не моё это дело…

В: Да он на неё одну только и пялится. Как кот на сало. И дуреет потихоньку. Нет, не на сало! На валерьянку. Запретный плод и все дела.

Э: Какой плод, о чём ты? Они знакомы почти десять лет. Юна общается с ним от нашего имени, от всех нас. Мало кто при таком тесном контакте удержал бы субординацию, а она держит. Ему что-то другое надо. Я думаю, он хочет её, – (покосившись на дверь) – сделать тренером. Мелких учить. С повышением ставки и всё такое. Так что, кто к кому подкатывает, дело десятое. Решается другое: что для тебя, – (глядя на Юну) – важнее, карьера или… или мы. Нет, я ничего не говорю. Я, на твоём месте, послала бы нахер всю эту орду крашеных старух… Но, что бы ты ни решила, хорошо подумай. Не ходи к Виктору Андреевичу без ответа в голове.

В: Старух. Да ещё и крашенных. Спасибо, Элен, от души спасибо. Мы тоже тебя любим.

(все смотрят на Юну)

Ю: Ничего себе. Какие страсти за два дня моего отсутствия. Ладно. Антон здесь?

В: Должен быть в админке.

Ю: Дай глоточек. Что-то я действительно неважно себя чувствую.

***

День, когда с ней случились три слова, она, и захоти, не смогла бы забыть.

Надрыв

голеностопных

связок.

Неудачно упала. Падение заняло долю секунды, короче молнии, вспышка – и всё. Земля ближе, чем ей полагается быть, небо дальше, встать невозможно, но и не встать – невозможно. Подняться пришлось. Чтобы… сесть обратно, на асфальт, среди проезжей части. Доползти до тротуара. И уже оттуда, теряя сознание от боли, вызвать скорую. Светило солнце.

Толкнувший успел уйти.

Перед самым выпуском из балетной академии девушка, подающая большие надежды, подвернула стопу, лишившись способности ходить. Врачи сказали: покой и ещё раз покой. Через месяц она танцевала Мирту в последнем, ученическом и своём, спектакле. Ставили "Жизель".

Доказать право на роль ей тогда (с огромным трудом, но всё же) удалось. Стволовая анестезия. Она обколола ногу, чтобы войти к преподавательнице. Та не желала и глаз повернуть. Юна не ушла, начав танцевать. Не ощущая боли. Боль обрушилась на неё потом. Вершительница судьбы надела очки. Тема звучала в головах. Уши вмещала тишина. "Это не гордыня, – сказала Юна. – И не упрямство. Дело не в том, кто лучший на курсе. Я могу, и я это сделаю. Я соображаю, что делаю. Пожалуйста, – и сошла на шёпот, открытыми зрачками – в защищённые, стремясь сквозь стёкла. – Пожалуйста, дайте мне шанс". Уставшая женщина сняла очки. Открытые глаза остались слеповатыми. "Страшный ты человек, Волкова, – прошуршала в тишь. – Напролом прёшь. Вот что с тобой делать? Что бы ты сделала? На моём месте. Я должна выгнать тебя лечиться. И я понимаю, что для тебя это значит. Ты не права. Дело именно в том, – подалась вперёд, сжав руки у шеи, – что ты лучшая на курсе. И то, что я сейчас видела, одобрил бы сам Сергеев, Константин Михайлович, мир его праху. Твоё деми-плие… Я пущу тебя на сцену. С одной оговоркой: ты сейчас в письменном виде возьмёшь за это ответственность. Твоё здоровье – твоя забота. Согласна?" Юна, не веря счастью, кивнула и подписала свой приговор, а, выйдя, расплакалась. От нервного перенапряжения. Когда отпустила анестезия, грызла руку, бинтовала ногу, хрипя, лежала на кровати клубком. Со стены, властительница всех вилисс, гордо взирала Плисецкая. И прыгала в ассамбле, со снимка Цармана – наружу, в дверь и – с земли, чтобы больше никогда не вернуться. «Майя, – шептала девочка, любимая солнцем, – Майя, я выдержу, я стану как ты. Идеальной и холодной. Идеальной, как скальпель». Неделю спустя она подарила залу отточенную вариацию, лёгкую, как шепотки на лесной поляне.

Зрители аплодировали стоя. Танцовщики и балетмейстеры, студенты и преподаватели, блестя слезами, блистая улыбками, поздравляли друг друга и обнимались. Новая, большая, жизнь лежала у ног. Всех ног. Кроме одной: травмированной.

Из Мариинского театра дебютантку, мертвенно-бледную под гримом, увозила карета скорой помощи.

Ей пояснили: связки дорвались. Нужна операция. Ей прояснили: дорога на большую сцену, как ни крутись, теперь закрыта навсегда.

Едва успев встать на ноги, она обулась в стрипы.

***

СТАНЦИЯ: СЕННАЯ ПЛОЩАДЬ. ЭТАЖ: ЧЕТВЁРТЫЙ. КОМНАТА: ПРОСТОРНАЯ, В ПСЕВДОКОЛОНИАЛЬНОМ СТИЛЕ, С БАЛКОНОМ ЗА ГАЗОВЫМИ ШТОРАМИ. У РОЯЛЯ, В ПРАВОМ УГЛУ, СГОРБИВШИСЬ, ОПУСТИВ ЛОКТИ НА ПЮПИТР, ПОДБОРОДОК – НА ЛАДОНИ, СИДИТ МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК (КОМПОЗИТОР), ХРУПКИЙ, С БЕСЦВЕТНЫМИ ВОЛОСАМИ И ГЛАЗАМИ. ЕГО ДРУГ, ВЫСОКИЙ, СТАТНЫЙ БРЮНЕТ ОСЕТИНСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ (БАЛЕРОН), БЕСШУМНО ХОДИТ ТУДА-СЮДА, ЗАЛОЖИВ РУКИ ЗА СПИНУ, ЧТО-ТО ОБДУМЫВАЯ. В ОКНА СТУЧИТ ДОЖДЬ.

К: Ради бога, не маячь.

Б: Какого именно бога?

(садится на кожаный диван слева, закинув ногу на ногу, углом вбок)

К: Да любого. Главное, помог. Додумался же ты готовить номер именно сейчас… Тебе не кажется, что…

Б: Слава подождёт. Подождёт, – (со смехом) – пока уснёт жена. А у нас пока есть возможность поработать.

К: Тебе лишь бы поработать.

Б: Не говори, что с тобой не так. Мы все тут… трудоголики. Не удивлюсь, если Слава по ошибке вместо денег осыпет девчонок символами каждого кадра.

К: Его новый фильм стоит того, чтобы сыпать кадрами. Сама идея: стремление к полной свободе есть путь в ничто… Стоило изложить её, как я сказал: ты как хочешь, но саундтрек мой.

Б: Ты рассказывал.

К: Да, знаю.

Б: А я знаю, кто мог бы сыграть Риту. Она… Ты её просто не видел, я имею в виду, живьём. С виду – ну, чисто школьница, а, как посмотрит, это как… все преступления, когда-либо совершённые людьми. А её прыжок? Такого у наших прим не встретишь!

К: Не начинай. Ты её не найдёшь. Ты не видел её с выпуска. Она может быть где угодно. Шарик большой…

Б: (задумчиво) – …и круглый. Надо будет, найду. – (вскидываясь) – Мы не то делаем. Тут больше подходит что-то католическое, торжественное. Вроде Баха. Это же невозможность, в конце-концов. Прострадай её. Проживи её. Утрату всего, что делает людей людьми. Я буду рассказывать, а ты – живи. Алек и Рита, уличные танцоры, одержимы свободой. Уже самим их знакомством она поборола страх. Вышагнула из толпы, когда он выступал, и начала его копировать, как зеркало, с отставанием в долю секунды. Ну и понеслось… что нас сковывает? Какие у нас табу? Смех, смерть, секс. Бы боимся казаться смешными. Ставить всё на зеро. Трахаться без условностей. Быть социально осуждаемыми. Дальше – хуже. Автостопом по Европе, без денег, без ничего, от ночной кражи к продаже тела. Усиление контрастов, острота жизни выходит на пик… Танцы на парапете высотного здания, в темноте. Ужас смерти становится преклонением перед ней, а позже – она ничего не пробуждает. Даже интереса. Смех над святынями… И святынь больше нет. Кроме самого смеха. Пока тот ни превратится в лай. Секс… (вот, казалось бы, бездонная глубина) вызывает привыкание. Им хочется всё больших извращений. До убийства. Детского растления. Соития на битом стекле. Свобода уже не цель, а данность, она пугает. Тем больше пугает, что им всё сходит с рук. Они объединились, чтобы плюнуть миру в морду, а мир утёрся: привык к плевкам. Как в той сцене, где разговор с молодым рэпером. В наше время, говорит он, снафф, и тот мейнстрим. Тем не осталось. Не в смерти автора соль, говорит, ребята. В смерти темы. Говорим много, но говорить не о чем. Давайте снимать немое кино, говорит, делать трэки с набором созвучий вместо речи, всё равно нынешние разговоры – в лучшем случае игра слов. Этот парень пишет альбом с названием "Век оглушительной тишины", построенный на обрывках фраз в разных сферах, от политики до торговли. Его истории склеены из кусочков. "Любое преувеличение нездорово, – понимает Рита. – Можно делать всё, но с пониманием, зачем оно, тебе и вообще". Это – её попытка контроля. Но она не в силах становить несущийся под гору локомотив. "В перспективе всё кончится одним. Любой Зачем ведёт в могилу". Понять – одно, принять – другое. Натура она страстная, страсть живёт её, ей некуда деться. Хотела свободы, бешеной свободы… Попала в силки времени. С ужасом она всматривается в седой волос, обнаружив его на голове. Ни один порыв не вечен. Всё пройдёт. Всё сотрётся. Нет места свободе там, где время ещё идёт. И, пока она всё это понимает, им нечего и не на что банально пожрать. Алек отправляется в казино. Выигрывает крупную сумму: повезло. Всё начинает налаживаться… Им заинтересовался хозяин игорного дома. Нельзя такие бабки просто так иметь. Их ловят. Ему предлагают: либо ты, либо она. Или конец тебе, она уходит, или ей – уходишь ты. Он думает о свободе и понимает: от Риты он всё ещё зависит. Он не свободен. Он уходит оттуда живым. Он свободен. И она свободна. Вроде бы, хэппи энд, но… Герой молчит. У него лицо игрока в покер. Он и есть игрок. Он добился, чего хотел. Ему незачем жить. Танец передаёт эмоции на протяжении всей истории… Под его кожей – сущий ад. Его наклон – агония. Он молчит. Разве крик нельзя вывести в прогиб? Он добился, чего хотел, убив ту, ради кого захотел всего этого. Он снова идёт играть. Терять нечего. Ставит на кон свою жизнь, чтобы придать ей ценность, хоть на мгновение, но ценности больше нет… "Проиграю – стреляй мне в лоб, – говорит хозяину. – Выиграю – переписывай на меня всё. Спорю на что угодно, так ты не играл никогда". Он умрёт в любом случае, дело только в том, кто убьёт: противник или он сам. Бизнесмен в шоке от наглости парня. И восхищён. Таких психов ещё не видывал. Он соглашается. Они садятся за стол под зелёным сукном. Здесь нужна Рита. Иначе – ни прощения, ни прощания. Ей необходимо появиться. Как его отражению, как его зеркалу, и в конце слиться с ним в одну фигуру, исчезнуть в нём, раствориться. Кольцевая композиция. "Рано тебе уходить, – скажет она без единого звука, – иди вперёд, не вздумай проиграть, или моя гибель станет напрасной". Игра ради игры. Надрыв. Надрыв, пенька с одной, всего одной – рвущейся ниточкой… Чтобы в прыжке, и наружу. Показать выход за пределы себя. Он свободен. Полностью свободен… Финала нет, финал – в его глазах. Это будет всем, и ничем, в его глазах. Он освободился от жизни ради чистой игры. Поэтому я заклинаю тебя, друг мой, всеми известными тебе богами, заклинаю, дай мне этот проклятый финал. Я без него не смогу сыграть начало.