– Прошу вас, – умоляет Марк. – Я не хочу, чтобы она возвращалась в больницу. Я сумею до нее достучаться. Все будет в порядке. Прошу. Мне только нужно чуть больше времени.

– Хорошо, – соглашается доктор Хэммонд. – Даю вам еще неделю. Но к тому времени мы должны увидеть хоть какие-то улучшения в ее памяти.

Какой козел! Как он смеет диктовать Марку свои условия?

– Я понимаю. Спасибо, спасибо вам, – снова и снова повторяет Марк.

– Рано меня благодарить. Еще один такой срыв, и у нас не останется выбора. Ей придется вернуться со мной. Вы понимаете почему, не так ли?

Я не слышу ответа Марка.

– Маленькими шажками, Марк. Маленькими шажками. Я понимаю, что это сложно, но мы должны просто проживать день за днем. Не теряй надежды. Ей нужна надежда, которую мы можем ей дать, – последние слова произносит Николь.

Меня трясет от звука ее голоса. Что она здесь делает? Особенно когда обсуждается мое здоровье. Иди к черту!

Я провожу рукавом по глазам, чтобы смахнуть слезы, аккуратно подтыкая мягкое розовое одеяльце в уголках колыбельки Кэти. Комната Кэти в доме моих родителей достойна принцессы. То, что я помню с детства как мрачную комнату для гостей, превратилось в изящную детскую со всеми приспособлениями для малышей, которые только приходят в голову. Но мои родители не остановились и на этом. Они были так взволнованы новостью о том, что у них будет внучка, что даже подали объявление в местную газету через несколько дней после того, как мы с Лаурой показали им снимок УЗИ. Кэти – первая за три поколения девочка в моей семье. Это крупное событие.

Я неотрывно гляжу на розовые бантики с рюшами, связывающие бортики в кроватке. Красивые и нежные. Как и Кэти. У меня сжимается в груди, и я отчетливо понимаю, как сильно бьется мое сердце, поэтому заставляю себя отвернуться. Я резко поднимаю взгляд к потолку и гляжу на пластиковую люстру вишнево-розового цвета, которую моя мать заказала в каком-то жутко дорогом детском магазине. Одна из лампочек не работает, и я думаю о том, чтобы сменить ее, но затем отмахиваюсь от этой мысли. Я понимаю, что мне лучше уйти отсюда: я провел здесь уже почти целый час. Но мои ноги тяжелеют, как будто их залили бетоном, и все, чего мне хочется, – это лечь прямо здесь на полу и уснуть.

Мои мысли уже далеко, когда я чувствую легкое прикосновение руки Николь на своем плече. Я не поворачиваюсь. Я стараюсь вообще никак не реагировать, поднимая руку к лицу и используя и без того влажный материал джемпера, чтобы вытереть его. Николь обвивает руками мою грудь и кладет голову мне на плечо. Я упиваюсь ее заботой.

– Ты в порядке? Ты все еще злишься на то, что сказал доктор? – спрашивает Николь нежным шепотом.

– Он сказал, что она должна продемонстрировать ка-кие-то признаки улучшения в ближайшее время или он заберет ее обратно в больницу. Заберет ее, Николь, – слова застревают у меня в горле, и я чувствую, как у меня начинают потеть ладони. – Я не могу этого позволить. Бог знает, что Лаура расскажет ему, если он продолжит допытываться.

Николь берет меня за руки и прижимает их к груди. Она крепко держит их, качаясь вперед-назад.

– Все будет в порядке, Марк. Я обещаю.

Мне хочется попросить Николь не давать обещаний, которые она не сможет выполнить, но я держу язык за зубами.

– А пока ничего страшного, если ты время от времени будешь сдавать позиции. Это сложно, чертовски сложно, сам знаешь. Необязательно все время быть суперсильным. Никто не ждет этого от тебя.

– Я в порядке, – лгу я. – Наверное, дело в чувстве вины… да, в этом все дело. Я чувствую себя чертовски виноватым. Я знаю, что, когда Лаура все узнает, это разобьет ей сердце. Я не хочу, чтобы с ней это случилось. Мне бы даже немного хотелось, чтобы она никогда об этом не узнала.

Николь разочаровывает мое признание.

– Она должна знать правду, Марк. Может, тебе просто стоит рассказать ей?

– Так не получится, и ты, блин, знаешь это, – ворчу я. – Мы уже обсуждали. Ты сама согласилась, что это лучший вариант.

Николь закрывает глаза:

– Да, я знаю. Прости. Просто, знаешь, ждать тяжелее всего.

Я пожимаю плечами:

– Я не говорил, что будет легко.

– Я и не говорила, что ты так сказал.

Я вынужден отвернуться. Мне кажется, Николь вот-вот заплачет, и я знаю, что это моя вина. Она отпускает мои руки и отступает на шаг назад.

– Прости меня, – шепчет Николь.

– И ты меня.

– Слушай, мне не нравится весь этот спектакль, Марк. Я не умею лгать. Но я понимаю, что ты изо всех сил стараешься защитить Лауру…

– Но в этом-то и вся проблема. Я не могу защитить ее от самой себя. Никто не может.

– Ты ведь не думаешь, что она причинит себе вред?

– Нет. Может быть. Иногда! Ты думаешь, может?

– Нет. Может быть. Иногда, – эхом отзывается Николь.

Я сквозь боль проталкиваю комок воздуха, застрявший в горле, и сжимаю голову руками. Сильно, почти до боли.

– Мне нужно вернуться.

– Я знаю.

– Нет. Я имею в виду сейчас. Прямо сейчас. Мне нужно вернуться домой. Боже, мне не стоило оставлять ее одну. О чем я, к черту, только думал?

Николь кладет руки мне на плечи.

– Все нормально, перестань нервничать. Лаура спит.

– Нет. Не нормально. Все совсем не нормально.

– Тебе нужна передышка, Марк. Так не может продолжаться. Ты себя в могилу сведешь.

Я вырываюсь из объятий Николь.

– Я в порядке. Или буду в порядке, когда вернусь домой.

Я сбегаю вниз, распахиваю дверь гостиной и вижу, что моя мать смотрит свою любимую мыльную оперу, сидя на диване. Она быстро тянется за пультом и возится с кнопками в попытке выключить телевизор, вопящий в углу.

– В чем дело? – спрашивает мать, поднимаясь. – Что-то произошло?

– Нет. По крайней мере, пока нет, но мне нужно возвращаться домой. Мне не стоило оставлять Лауру одну.

Моя мать вздыхает, и я вижу, как расслабляется ее напряженное тело.

– Марк, ты пробыл здесь меньше часа. Лаура сможет справиться сама.

– Откуда ты знаешь?! Боже, как я вообще мог оставить ее одну? Как я мог быть таким идиотом?! Вдруг Лаура проснется? Бог знает, что ей может попасться на глаза! Она может прийти к каким угодно выводам. Черт, черт, черт! Мне нужно идти.

Николь шумно сбегает по лестнице и чуть не поскальзывается на плитке, тормозя прямо позади меня.

– Милый, присядь, – командует мать, обнимая меня за плечи и пытаясь усадить на диван. – Ты не в состоянии сесть за руль. Твой отец на кухне варит кофе. Уверена, он нальет чашечку и своему единственному сыну.

Я так сильно трясу головой, что зрение расплывается.

– Приглядывай за ним, – шепчет мать, проходя мимо Николь.

– Том, Марк хочет кофе, – кричит мама в сторону кухни, выходя из комнаты.

– Нет, мам, не нужен мне кофе. Мне нужно идти, – несусь я за ней.

Мама разворачивается, и в линиях ее лица отражаются такая тревога и беспокойство, что это разбивает мне сердце. Но все, что я могу сделать, это вымученно улыбнуться.

– Хорошо, милый. Хорошо, – идет на мировую она и внезапно кажется слишком тяжеловесной и изможденной для такой подтянутой, расторопной дамы.

Я ношусь из комнаты в комнату, лихорадочно собирая все, что попадется под руку. Хватаю телефон и пальто. Затем кручусь вокруг своей оси в каждой комнате в поисках мистера Снаглза, плюшевого медвежонка, которого я купил в больнице к появлению Кэти. А затем вспоминаю, что мохнатый коричневый медвежонок лежит рядом со своей прекрасной маленькой хозяйкой. Мистер Снаглз составляет компанию малышке Кэти.

– Марк, успокойся, пожалуйста. Ты так сляжешь, – советует Николь. – Я соберу вещи, пока ты заводишь машину.

– Глупости! – довольно громко восклицает мать. – Единственное, что тебе нужно взять домой, это себя. Все остальное сейчас не имеет значения. Николь права. Тебе нужно успокоиться или сам окажешься на больничной койке, а это точно ничем не поможет Лауре.