– Наслаждались, – издаю стон я.

– Ой, брось, Лаура. Не позволяй испортить нам вечер. Разве мало того, что мы и так взяли с собой ребенка? – она указывает на Адама, который практически пускает слюни на барную стойку. – Просто не обращай на нее внимание. Хорошо?

– Хорошо, – соглашаюсь я.

Эйва уходит, возможно, чтобы раздобыть лассо, с помощью которого сможет оттащить Адама обратно за стол.

Несмотря на мое обещание Эйве, я начинаю бурлить от гнева, и чем больше я пытаюсь подавить в себе это чувство, тем сильнее раздражаюсь.

– Марк, – говорю я, мягко похлопывая его по плечу.

Он не отвечает. Он общается с парой, сидящей рядом с ним, и не слышит меня.

– Марк! – повторяю я.

И снова никакого ответа. Впадая в паранойю оттого, что он меня игнорирует, я наконец гневно выкрикиваю его имя. Ну разумеется, музыкантам нужно было сделать паузу именно в этот момент, чтобы мои слова громко раздались в воздухе и люди за соседними столиками обернулись на меня.

– О боже, Лаура! – говорит Марк, поворачиваясь ко мне. – Что?

– Николь здесь, – произношу я с запинкой.

– Хорошо, – равнодушно отвечает Марк и снова отворачивается, чтобы продолжить прерванный разговор.

Я тяну его за рукав пиджака:

– Не пытайся притвориться, что ты не знал.

– Я вовсе не притворяюсь.

– Значит, ты знал?

– Да, знал.

– Почему ты не сказал ей, что она не может прийти? Бал – это наша фишка. Моя, твоя, Адама и Эйвы, – запинаясь, произношу я, чувствуя неукротимую пульсацию гнева в висках.

– Это больше не так, Лаура.

– Ну это-то точно, – фыркаю я. – Тебя больше заботит эта стерва, чем собственная жена.

– Меня заботит только то, что нужно убедиться, что Николь есть где переночевать. Я бы не посмел предложить тебе, чтобы она переночевала с нами. Мы заняли последний номер, помнишь?

– И где же она тогда переночует?

– Моя мать предложила заехать за ней, так что она останется у нее. Что я мог сказать?

– Никогда не слышал о слове… нет? – огрызаюсь я.

– Ты сама себя слышишь? Я не могу указывать Николь, куда ей ходить, а куда нет, – Марк явно начинает злиться. На это указывает маленькая, быстро пульсирующая венка на его шее.

– Но почему ты мне не сказал? – спрашиваю я, не зная, то ли заплакать, то ли закричать.

– Потому что я знал, что ты так отреагируешь, и, если честно, моя голова больше не выдержит всего этого дерьма.

Я долго сижу одна в холодном коридоре возле основного банкетного зала. Я нуждаюсь в личном пространстве. Я так привыкла к изоляции, что одиночество стало для меня сродни покою. Я наслаждаюсь тишиной. Мне нужно оказаться подальше от счастливых парочек, обнимающихся на танцполе, двигающихся по кругу и пытающихся убедить себя, что они танцуют. Мне нужно оказаться подальше от шумных компаний холостяков, в понимании которых хорошо провести время – значит предложить своему и без того насинячившемуся товарищу выпить следующую пинту залпом. Но в основном мне просто не хотелось находиться в одной комнате с Николь. Несмотря на то что танцевальный зал огромен, при мысли о том, что нас окружают одни и те же четыре стены, меня начинает тошнить сильнее, чем опрокидывающего пинты холостяка.

Никто не замечает, что я покинула столик. Или, возможно, они заметили, просто слишком заняты, чтобы пойти искать меня. Эйве хватает своих проблем с идиотом, в которого она умудрилась влюбиться. Сомневаюсь, что Марку есть какое-то дело до того, что я исчезла. Он наверняка наслаждается возможностью свободно поболтать с Николь без старой благоверной, которая пилит его. Я внезапно начинаю чувствовать себя не в своей тарелке. Я знала, что мне не стоило приходить. Я больше не вписываюсь.

Если бы я знала, в каком номере мы остановились, то укрылась бы в уюте пышных подушек. Я так злюсь на Марка, что мне на самом деле хотелось бы иметь еще одну комнату про запас, чтобы можно было умчаться туда в бешенстве. Я обнаруживаю в себе эгоистичное желание, чтобы разлад между Эйвой и Адамом немного усилился, и тогда мы с ней могли бы ночевать в одной комнате, как в старые добрые времена. Мы можем не спать всю ночь и поливать грязью Николь. Интересно, Эйва взяла с собой эти дорогущие маски для лица, которые заказывает из Нью-Йорка? Я начинаю воображать себе веселый девичник, на котором мы бы расслабились.

Из моих фантазий меня вырывает Адам, пьяно вываливающийся из вращающихся дверей в конце коридора. Он несется в сторону туалета. Проходя мимо, он не обращает на меня внимания. Я задаюсь вопросом, не присоединился ли он к играм на выпивание и не страдает ли теперь от последствий. Мне жаль каждого, кто будет иметь несчастье воспользоваться туалетом после Адама. Судя по выражению лица, он не способен долее удерживать внутри содержимое желудка.

За ним по пятам следует высокая брюнетка, пошатываясь, шагающая по коридору на высоченных шпильках. Она убыстряет шаг, когда Адам скрывается за дверью туалета. Проходит меньше секунды, прежде чем она следует за ним внутрь, не беспокоясь о том, что направляется в мужской туалет.

У меня отвисает челюсть от возникших подозрений. Это слишком низко даже для Адама. Брюнетка мне знакома, потому что она весь вечер просидела за нашим столиком. Именно с ней Марк общался чуть ранее. «Слава богу, она идет не за Марком», – думаю я. Уверена, Эйва должна была заметить, что Адам и его длинноногая подружка ушли вместе. Я снова быстро бросаю взгляд на дверь в банкетный зал в ожидании, что в любой момент появится Эйва, чтобы все разузнать. Я борюсь с совестью, так как не уверена, как должна в подобных ситуациях поступать лучшая подруга. Стоит ли мне указать Эйве, в каком направлении они ушли, чтобы она наконец узнала правду о выходках Адама, или же промолчать, потому что я знаю, что это разобьет ей сердце?

Я все жду и жду, а Эйва не появляется. Адам с девушкой не выходят из туалета целую вечность. У меня нет часов, но по ощущениям прошло уже минут пятнадцать точно, может, даже все двадцать. Это достаточно долго, чтобы почти завершить множество приятных дел.

Широкая, удовлетворенная ухмылка на лице Адама, когда он выходит из туалета, вызывает у меня тошноту. Бедная Эйва! Она заслуживает намного большего, чем этот говнюк, который ей изменяет. Я не могу быть той, кто все ей расскажет: это убьет ее, ведь она молится на этого ублюдка. Я и правда не знаю, как быть, а потому решаю вернуться внутрь и посоветоваться с Марком.

Наш столик пуст. Адам шагает прямиком к бару. Какой сюрприз! Пальто брюнетки исчезло с ее стула, как и пальто ее спутника. Бедный дурачок наверняка обыскался эту разрушающую браки шлюху.

Я замечаю, что Эйва сидит в углу и разговаривает со старыми друзьями, и уже собираюсь направиться к ним и присоединиться к разговору, когда замечаю в компании Марка и Николь. Николь сидит, подавшись вперед. Они с Эйвой смеются. Марк опирается рукой о спинку стула Николь, и кончики его пальцев едва касаются обнаженной кожи на ее плечах. Быть может, для стороннего наблюдателя все выглядит безобидно – трое друзей просто разговаривают, но мне знакомо это мягкое прикосновение Марка. Такое нежное, что ты практически не осознаешь, что его рука там. Но это и есть самое прекрасное: тебе все время хочется большего.

Я смотрю на них, пока у меня не начинает мутнеть в глазах. Они выглядят как три старушки, собравшиеся вместе с вязанием. Они искренне наслаждаются обществом друг друга, и их смех даже заглушает музыку. Есть только одна проблема: это я должна сидеть там – не Николь. Как могли Марк и Эйва позволить Николь так легко проникнуть в их жизни? Скоро она совсем заменит меня.

Чем дольше я сижу в одиночестве за нашим столиком, тем более подавленной себя чувствую. Некоторые знакомые берут на себя смелость подойти ко мне, чтобы сообщить о местоположении остальных, как будто у меня нет собственных глаз. Есть даже те, кто тыкает пальцем в нужном направлении. Я чувствую себя решительно некомфортно каждый раз, когда так очевидно подчеркивают мое одиночество. Я хочу присоединиться к ним, но мое упрямство не позволяет. С другой стороны, они так погружены в беседу, что я наверняка помешаю им.