Заметив Марка в отдалении, я начинаю смеяться. Я смотрю, как он проходит мимо соседей и спотыкается на дорожке, ведущей к нашему дому. Он несет огромную коробку, и из-за того, как он балансирует с ней, его походка жутко напоминает нечто среднее между Джоном Уэйном и Мистером Бином. Чтобы удержать коробку равномерно, Марк прижимает ее боком к своей груди, отчего ему приходится поднимать подбородок неестественно высоко, чтобы разглядеть дорогу поверх коробки. Под мышкой у него зажат букет красных роз, и я догадываюсь о том, что в хозяйственной сумке, свисающей с его указательного пальца, прячется бутылка шампанского. От волнения мое сердце бьется быстрее. Марк – настоящий романтик, но прошло уже несколько лет с последнего такого широкого жеста. Я быстро разворачиваюсь на коляске обратно к телевизору и притворяюсь спящей. В надежде, что так ему будет проще устроить мне сюрприз, я изо всех сил стараюсь не улыбнуться и не испортить все.

Марк проходит в коридор и ведет себя как обычно. Он кричит в сторону кухни, чтобы сообщить, что он дома, а затем скидывает обувь, прежде чем пройти дальше. Дверь в гостиную, скрипя, открывается, и у меня возникает искушение подглядеть, но я не смею портить интригу. Дверь снова скрипит, и я слышу, как Марк на цыпочках пробирается на кухню.

Я чувствую все большее опустошение по мере того, как жду, жду… и жду. Интересно, может, он готовит мне ужин и планирует удивить меня еще и этим? Надеюсь, нет. Марку нравится считать себя экспертом по кулинарному искусству. Но есть его печально известные макароны с сыром – все равно что слопать блендер. Всякий раз они разжижают содержимое моего желудка.

Я тихонько подкатываюсь к кухне, все время принюхиваясь, и остаюсь довольна тем, что до меня не доносятся сомнительные запахи. Я уже готова открыть дверь и покатиться дальше, когда слышу смех Марка. Он говорит по телефону. Я решаю вернуться в гостиную, чтобы дать ему спокойно поговорить, но тут слышу, что он упоминает мое имя. Любопытство берет верх: я пристраиваю коляску за дверью и прислушиваюсь.

– Я только что вернулся, – говорит Марк. – Она спит.

За этим следуют многочисленные «ага, ага, ага» и шепот. Я не могу уловить суть разговора, и мне стыдно, что я подслушиваю.

– Нет, сегодня у меня не было возможности дать ей таблетки.

Таблетки? Какие еще таблетки? Я выпила последние обезболивающие на прошлой неделе и с тех пор чувствую себя хорошо. Я прижимаюсь ухом к двери.

– Постараюсь запихнуть их в нее сегодня вечером.

Должно быть, человек на том конце провода не согласен, потому что Марк повышает голос, и я понимаю, что он начинает мерить шагами пол.

– Она же не тупая. Мне нужно действовать аккуратно. Доверься мне. Проблем больше не будет.

Я слышу, как Марк швыряет трубку. Я тороплюсь вернуться в гостиную, руки на колесах слабеют. Желудок скручивает от смятения и страха. Мог бы Марк попытаться навредить мне? Я ненавижу себя за то, что вообще думаю об этом, но ничего не могу с собой поделать. Для него это было бы не так уж сложно. Я до жалкого беспомощна, прикована к этой дурацкой коляске. Он мог бы просто столкнуть меня с лестницы и сказать, что я упала. Или порезать мне запястья и сказать всем, что я не выдержала. Варианты бесконечны. Если я стану для него реальной проблемой, не нужно иметь богатое воображение, чтобы придумать, как избавиться от меня.

Я качаю головой. Что со мной творится? Я доверяю Марку, я люблю его. Но почему он пытается скормить мне лекарства, не сообщая об этом? Шестое чувство говорит мне, что сомневаться в муже отвратительно: я явно пересмотрела “C.S.I.”[11]. Но разум твердит, что не помешает быть начеку. Марку об этом знать необязательно.

Я едва успеваю вернуться на место, где притворялась спящей, когда Марк входит в комнату следом за мной. Он водружает коробку, которую принес, на диван и кладет букет роз мне на колени. Он мягко целует меня в лоб и шепотом произносит мое имя. Я притворяюсь, что проснулась, и для пущей убедительности даже демонстрирую зевок.

– О, Марк! Они прекрасны, – говорю я, вдыхая аромат цветов. Они и впрямь замечательны. Дюжина ярко-красных роз на длинных стеблях.

– По одной на каждый год, что я знаю и люблю тебя, – сентиментально произносит Марк. – И еще две на удачу, – говорит он, дерзко подмигивая.

Я улыбаюсь, разумеется, и подставляю щеку для поцелуя. Но внутри все мое тело содрогается от воспоминания о том, какое предостережение дала мне мать много лет назад. «Мужчина приносит домой цветы, только если он чувствует себя в чем-то виноватым», – предупреждала она. Невозможно не задуматься о ее предостережении сейчас. Особенно сейчас.

– Давай, – говорит Марк, взяв меня за руку и терпеливо ожидая, когда я подъеду к дивану. – Открой ее.

Я наклоняюсь вперед и изучаю длинную прямоугольную коробку. Я понятия не имею, что может быть внутри. Нежно тяну за уголок розовой ленты, охватывающей коробку и завязанной в центре. Бант с легкостью развязывается. Когда я поднимаю крышку, моим глазам предстает свернутый шелк сиреневого цвета. Вечернее платье. Платье для бала, на который я не пойду. Фиолетовый – мой любимый цвет, и Марку это известно, но я еще никогда не носила ничего такого оттенка. Даже шарф.

Головокружительное возбуждение от нового красивого платья омрачено чувством утраты. Я люблю ежегодные вылазки в город вместе с Эйвой ради поисков идеального платья. Мы часами бродим по улицам, заходя в помещение, только чтобы взять еще кофе навынос. Мы обычно так заняты разговорами, что забываем подмечать платья, которые видим на витринах. За двадцать минут до закрытия мы впархиваем, чтобы найти что-то не слишком яркое, не слишком дорогое и, что самое важное, что-то, в чем можно танцевать всю ночь напролет. Но теперь подобные девичьи вылазки останутся для меня лишь приятным воспоминанием. Я пытаюсь скрыть от Марка свое разочарование. Он так старался и смотрит на меня с такой сверкающей улыбкой, с такой любовью в глазах. Это идет вразрез с тоном, каким он говорил по телефону.

Я неотрывно смотрю на гору шелка, лежащую передо мной, восхищенная мягкостью материала под моими пальцами. Я глажу тонкие лямки и поднимаю платье в воздух. Коробка сползает с моих колен и падает на пол.

Надушенные листы бумаги пастельного цвета, в которые было аккуратно и бережно завернуто платье, рассыпаются по ковру. Длинное сиреневое платье свисает с кончиков моих пальцев, колыхаясь из стороны в сторону, когда я мерно покачиваю руками. Оно элегантное и простое – именно такой стиль я и выбрала бы сама для себя. Я улыбаюсь, осознавая, насколько хорошо Марк меня знает. Я начинаю представлять, как красиво будет колыхаться платье во время танца.

Я роняю платье, и оно падает к моим ногам. На какой-то миг я забыла о том, что мои обмякшие ноги предали меня. Я забыла о том, какой беспомощной стала. И в тот миг я была счастлива. Бесполезность сногсшибательного платья, думаю я, когда реальность обрушивается на меня с такой силой, что вышибает дух. Я не могу выбросить это из головы. Я не могу элегантно войти в комнату и ловить на себе взгляды, мысленно обнимающие мою талию, проходя мимо в шелке, деликатно ниспадающем с плеч. Ну ладно, моя талия никогда не испытывала особого энтузиазма по поводу того, что кто-то может ее обнять, возможно, потому, что она вполне комфортно пряталась под складками жира, но, по крайней мере, у меня была талия. Теперь же я просто шар в кресле. Платье слишком прекрасно, чтобы портить его своим неблагодарным телом.

– Мне… мне… оно не нравится, – содрогаюсь я. – Убери его, пожалуйста.

– Но это же твой любимый цвет.

– Просто убери его, – умоляю я, комкаю материал своими трясущимися пальцами и швыряю его через всю комнату.

Марк наклоняется и подбирает смятое платье в углу, куда оно приземлилось. Даже несмотря на то что он стоит спиной ко мне, я вижу, как ему больно. До сих пор он был таким сильным, но, возможно, сейчас он наконец достиг своего предела. Как только я могла в нем усомниться? Он ни за что бы не смог мне навредить. Я превращаюсь в параноидальную стерву и ненавижу себя за это.