— Рану нужно обработать. Аптечка есть?

— Да, в шкафчике с витаминами, — весело хмыкнула я, поймав на себе взгляд карих глаз. — Прости, что не сказала сразу. Я просто не привыкла к контролю.

Виновато вглядывалась в лицо Германа, искренне сожалея, что пошла на вранье.

— И ты прости, что напираю на тебя. Но сейчас тебе придется потерпеть еще кое-что…

Порез оказался неглубоким, но на сгибе, по этому каждый раз, когда она будет сжимать кулачок — будет испытывать боль. Найдя в аптечке все необходимое, принялся обрабатывать перекисью, аккуратно удерживая за пальцы, чтобы Богдана не отдернула руку.

— Как тебя угораздило? — решил отвлечь вопросом, ведь заметил, как девушка напряглась и попыталась высвободить пальцы.

— Отвертка соскочила, — пожала плечами, а потом резко вскрикнула. — Щиплет, ай!

— Если хочешь… я могу подуть?! — бросил, словно в шутку, но не шутил.

Мы оба замерли, продолжая смотреть друг другу в глаза. Я с нетерпением ждал ответа. А во взгляде Богданы промелькнула неуверенность и едва заметное согласие. Приняв молчание за разрешение, подул на рану. Сначала несильно, потом поднеся ладонь ближе к своим губам.

Держать себя в руках оказалось сложно. Кожа на запястье Даны пахла чем-то сладковатым и манящим, и я не удержался. Пробно коснулся кожи возле пореза, оставляя почти невесомый поцелуй. Потом еще один, а следом другой. Богдана хоть и замерла от моих действий, но руку не вырвала.

Разжала пальчики, выгнула ладонь еще больше, позволив оставить еще несколько поцелуев.

— Ты неправильно жалеешь! — хрипло отозвалась она.

— А как нужно? — спросил на полном серьезе, но услышав ответ, рассмеялся в голос вместе с Богданой.

— Нужно говорить при каждом поцелуе: у собаки боли, у кошки боли…

— У Богданы заживи, — подытожил я, целуя запястья.

Чувствуя губами нежность ее кожи, и трепетную дрожь, становилось сложно дышать. Поспешил отпустить ее руку, взял бинт и ножницы, немного отвлекаясь от бесконтрольного притяжения.

И как только можно было обидеть такую хрупкую, нежную девочку? Как можно было надругаться над чистой душой? Злость на брата с новой силой возвращалась в мое сердце, это я тоже не мог контролировать.

— Я сейчас забинтую опять, а на ночь лучше оставить рану открытой, так заживет быстрее, — сосредоточенно взялся за дело, на этот раз избегая ее взгляда. Мысли о Давиде и о том, что он сделал, наверняка отражались в глубине моих глаз.

— Отец моего ребенка… — вдруг заговорила Богдана, а я замер. — Он… он ничего не знает.

Посмотрел ей в глаза, а она стыдливо спрятала свои под густыми ресницами.

— Ты не обязана ничего мне объяснять.

Взяв девушку за подбородок, вынудил посмотреть на меня.

— Я знаю, что не обязана, — она нервно облизала губы. — Просто хочу это сделать, потому что нечестно скрывать от тебя эту информацию. Не после того, что ты делаешь для меня.

Нечестно! Черт, она понятия не имела, что такое нечестно! Нечестно было притворяться проходимцем, имея кровное родство с Давидом. В ее животе был мой племянник, и если бы Дана знала это, то меня рядом с ней уже бы не было. В этом я был абсолютно уверен.

Однако я не стал останавливать ее порыв, поделиться со мной самым сокровенным и в той же степени самым ужасным.

— Отец моего ребенка ничего не знает, потому что нас не связывают какие-либо отношения, — начала она ровным, ничего не выражающим голосом. — Мы недолго встречались, а потом он сказал мне, что женат… А я обязана быть его любовницей.

Что ж… это было в стиле Давида. Он ловко распределял роли своему окружению. Дети — две дочки — ненужные отпрыски, потому что Давиду нужен был сын. Жена — просто безликая тень, послушная рабыня. Дана была другой. Не девицей, которой можно было хорошо заплатить, чтобы получить от нее все чего желаешь. И не безропотной куклой. Живая, чистая — такой у Давида никогда не было…

— Он тебя отпустил? — спросил, старательно подавляя ноты бешенства в тоне.

Дана повела плечом, немного повернув голову в бок, вырвалась из захвата моих пальцев на ее подбородке и тихо выдохнула: — Не сразу.

Ей было тяжело это вспоминать. Я уже жалел, что пару дней назад завел эту тему. Однако Богдана вдруг решила продолжить.

— За мой отказ, он взял меня силой… Грязно унизил… После хотел отдать на утеху своим друзьям. По счастливому стечению обстоятельств я смогла убежать… Нет он не знает, о сыне! И никогда не узнает! Я ненавижу этого человека, и любое напоминание о нем, понимаешь?

И я понимал! А еще понимал, в какой ситуации находился! Чертовски-чертовски сложной ситуации!

Ее голос предательски задрожал. Маска сильной девушки, начала разрушаться, трескаться. Я попытался притянуть ее за плечи. Хотел утешить, хотел забрать ее боль, но Богдана выставила руки вперед.

— Пожалуйста, Герман, закончи с бинтами и позволь мне встать. Мне нужна минута… чтобы прийти в себя!

— Конечно, — даже и не думал спорить.

Вновь взял ее ладонь в свою. Быстро наложил бинт, сделал пару крепких узлов. Помог Дане встать со стула и отпрянул в сторону.

— Я пока могу заняться кроваткой, — неуверенно предложил, но по ее отстраненному виду понял, что сейчас она вновь меня выставит.

— Кровать может подождать. Полдела сделано — мы ее купили, — голос девушки задрожал сильнее и мои опасения стали сбываться. — В другой раз, ладно?

Она порывисто шагнула в мою сторону и не притрагиваясь ко мне, кивнула на входную дверь. И даже если бы она промолчала сейчас, было и так понятно, что мне стоило уйти.

— Сама не пытайся собрать. Я могу приехать завтра утром. Хорошо?

— Хорошо, — она часто закивала, спрятав покрытые влагой глаза под ресницами. Низко опустила голову, схватилась за дверную ручку и многозначительно распахнув дверь, робко прошептала: — Прости…

А я просто ушел, сдержав порыв, вновь прижать Дану к своей груди. И с каждым разом становилось все сложнее сдерживаться.

Всю ночь я промучилась угрызениями совести, оттого что прогнала Германа. Мне было трудно владеть собой и частыми всплесками гормонов, поэтому я иной раз вела себя странно. То сама звонила Герману, прося у него помощи, то выставляла его за дверь. Хотя он вчера не заводил болезненной темы для разговора, я начала первая. Чувствуя острую потребность в признании, мне самой захотелось ему рассказать. Он был единственным, кому я раскрыла тайну и не получила взамен осуждения.

Герман слушал внимательно, не перебивал и явно сочувствовал мне.

А еще я была ему благодарна, что он понимал без слов. И если будучи на грани, мне хотелось остаться одной, он просто ушел, пообещав вернуться утром.

День близился к обеду, но Герман не появлялся. Я, как и обещала, сама и не порывалась собрать кроватку. Ждала. Долго ждала, но набрать его номер не решалась. Было бы стыдно вдвойне, если бы я вновь проявила инициативу и расстроившись, попросила оставить меня в покое.

Звонок в дверь заставил меня глупо усмехнуться своим мыслям. А поспешив к двери, я тщетно пыталась стереть с лица радость.

— Извини, пришел не совсем утром, — Герман протянул пакет с фруктами, по всей видимости, не собираясь переступать порог квартиры. — Была важная встреча, — ослабил галстук и расстегнул верхнюю пуговицу на рубашке.

— Зайдешь? — все же осмелившись, задала вопрос, внутренне сжавшись в ожидании ответа. — Кроватку я не трогала… и без тебя теперь вряд ли справлюсь. Ты нам нужен…

Обхватила ладонями свой живот, словно намекая, что имею в виду в большей степени сына, которому необходима кровать.

Улыбнувшись, взглянула на собранного Германа, который задумчиво пожевал губу. Потянулся ко мне и перехватил забинтованную ладонь.