Элиза так убеждала себя до самого обеда, но как только барон, холодный и мрачный, зашел в столовую, даже не взглянув на нее, что-то внутри заклокотало с новой силой. До крови прикусив щеку изнутри, она пообещала, что ни слова ему не скажет первой, все равно она всегда молчала, прислуживая за столом. Клаас, пришедший сразу после барона, даже не заметил, что что-то не так: за чаем он рассказывал о том, как продвигалась его работа, и Элиза отметила, что на этот раз Александр даже не изменился в лице, когда ученый упомянул Агриппу.

— Простите мне мою дерзость, ваша светлость, — Клаас неловко, заискивающе улыбнулся. — Я хотел бы задать вам вопрос.

— Да?

— Возможно, мы с фройляйн Циммерман плохо искали, — сказал он с еле заметной усмешкой. — Но я нигде не нашел семейной летописи вашего рода. Понимаю, конечно, что такими вещами не делятся с проходимцами вроде меня, но информация о предыдущих хозяевах Бренненбурга была бы поистине бесценной для моего исследования.

— К сожалению, Бренненбург носит свое имя непросто так, — с неподдельной тоской в голосе ответил Александр. — Замок много раз горел, и в последнем пожаре сильно пострадали старые архивы. Мне стоило огромного труда восстановить сами помещения, но многие записи были безвозвратно утеряны.

— Это большое горе, — вздохнул Клаас, отпивая вино из бокала. — Пожары здесь действительно происходят довольно часто.

— Я бы так не сказал, — возразил барон только для того, чтобы возразить.

— Вам виднее, конечно. Хотя перед тем, как ехать сюда, я читал некоторые источники… Фройляйн Циммерман, — он обернулся, — это ведь вашей семье теперь принадлежит ферма, поджог которой расследовал Вильгельм фон Герих?

Элиза, разглядывавшая замысловатый узор на ковре и не ожидавшая, что к ней обратятся, замялась, не зная, что сказать. Бегло взглянув на Александра, она заметила, как внимательно он на нее смотрит, и с какой силой сжал ножку бокала, что его пальцы побелели. Переведя взгляд на Клааса, который улыбался, как обычно, она вздохнула, пытаясь придумать такой рассказ, который успокоил бы и его, и барона.

— Может быть, — ответила она наконец. — Ферму выкупил еще мой прапрадедушка, я больше ничего толком не знаю.

— Я слышал, что задолго до меня сюда приезжал еще один ученый, мой тёзка. Он как раз интересовался судьбой Гериха, но…

— Фройляйн Циммерман тогда и в помине не было. Не мучайте ее расспросами, Клаас, — перебил Александр. — Господин Готтсхалл приезжал к моему отцу. Я тогда был совсем ребенком и запомнил его плохо, но могу сказать одно: он прогостил в Бренненбурге несколько недель точно и уехал обратно в Кёнигсберг.

— Вот как.

Клаас, если и был разочарован, не подал вида. Остаток обеда прошел в тишине, прерываемой только тихим звоном посуды, и Элиза относила пустые тарелки и разливала по чашкам пахнущий ягодами чай. Барон выглядел спокойным, как скала: весело прищурившись, он изредка поглядывал на своего гостя, наверняка чувствуя себя победителем в очередной словесной дуэли. Даже Элиза понимала, что ученый пытался подловить Александра на чем-то, но совершенно не знал, с какой стороны подступиться, раз понадеялся, что хотя бы она ему поможет.

— Благодарю вас, фройляйн Циммерман, — сказал Клаас, допив чай. — Не перестаю удивляться тому, как хорошо вы готовите.

Она молча поклонилась и выдавила из себя благодарную улыбку. Клаас покинул столовую первым — должно быть, торопился снова отправиться в архивы и продолжить свою работу. Ставя чашки на поднос, Элиза бросила взгляд на барона и, к ее удивлению, Александр, ничего не говоря, кивнул ей. В голове у Элизы пронеслось множество мыслей: она была и рада, и раздражена, ведь надеялась на что-то большее, хоть на несколько слов, объяснивших бы и все это представление, и случай в саду. Ей хотелось также и ответить что-нибудь, но получилось только нервно поджать губы и отвернуться, делая вид, что она торопится обратно на кухню.

Раздраженной тенью Элиза ходила по коридорам, пытаясь занять себя делами, но ее то и дело тянула к себе запертая дверь кабинета. Ей хотелось заявить о себе, потребовать ответов на вопросы, хоть как-то обратить на себя баронское внимание. Сидя рядом с Гертрудой, положив руку на металлическое крыло, она готова была распрощаться с ней, может быть даже навсегда, и подняться по ступеням к кабинету, но ее остановил не вовремя появившийся Клаас. Прижав к груди охапку бумаг, он робко подошел к Элизе, у которой на лице было написано, что сейчас ее лучше не трогать.

— Фрой… Элиза, — обратился он. — Простите, что отвлекаю вас во время вашего отдыха, но я хотел бы попросить вас об услуге.

— Что-то случилось? — спросила она, вставая и поправляя юбку.

— Нет, вовсе нет, — Клаас с облегчением рассмеялся. — Я хотел бы попросить вас проводить меня обратно в архивы. Боюсь, я совсем не запомнил дороги.

— Как скажете.

С тоской взглянув на Гертруду, она повела Клааса по коридорам без окон в часть замка, выглядевшую старше остальных несмотря на слова Александра о том, что не так давно она выгорела дотла. Пусть Элиза и прикинулась дурочкой, она помнила рассказы отца о том, что на ферме еще долго пахло горелым после пожара, о котором спрашивал Клаас. Она тогда была маленькой и почему-то тогда до смерти испугалась, что дом может загореться снова, поэтому всегда следила, чтобы вся семья тушила спички и во время грозы наглухо закрывала окна, чтобы молния не залетела в дом.

Элизе нравилось в архивах, но дорога до них, ведущая через жуткую камеру переработки и длинные тоннели, первое время давалась ей тяжело. Со временем, конечно, темнота перестала пугать, но перед этим Элиза много раз чуть ли не бежала по коридорам, только бы быстрее выйти в прихожую. Она не говорила о своих страхах барону, но ей казалось, что Александр, однажды увидев, как она бледнеет перед тем, как спуститься туда, начал следить за тем, чтобы в коридорах всегда горели свечи.

— Элиза, — обратился к ней Клаас, оглядываясь по сторонам в тусклом свете масляной лампы. — Могу я спросить у Вас?

— Да?

— Насколько я понял из разговоров в городе, вы работаете в Бренненбурге не так долго, — сказал он. — Неужели вам здесь не тоскливо?

Его вопрос, заданный скорее из праздного любопытства и желания нарушить повисшую неловкую тишину, заставил Элизу задуматься. Слово тоска было слишком громким для того, чтобы описать то, что она чувствовала, и оно обесценило бы все, что произошло до прибытия Клааса. В Бренненбурге жизнь была намного счастливее, чем на ферме, и она, пусть и была служанкой, не являлась при этом прислугой, выполняющей неблагодарную работу за просто так. Барон, хотелось верить, ценил ее, и она платила в ответ искренней преданностью. Может, какие-то вещи и раздражали ее, вроде того, что было сегодня утром, какие-то — вызывали только вопросы, но если бы ее спросили, что она думала об Александре, она не задумываясь ответила бы, что никого не уважала так, как его.

— Может, здесь и мрачновато, — ответила она Клаасу. — Но мне здесь нравится.

— Это хорошо, когда человек чувствует себя на своем месте, — улыбнулся он. — Позвольте мне задать еще один вопрос. Вы не замечали здесь ничего действительно странного, чего-то, что выходило бы за рамки человеческих знаний?

— Нет.

Элиза понимала, к чему он клонил, и хотела прекратить этот разговор на корню. Ее не волновали ни местные легенды, ни их с бароном конфликт, ни даже то, какую на самом деле цель Клаас преследовал, пытаясь узнать что-то, что считал «правдой». Элиза тоже была любопытной — но ее любопытство заканчивалось там, где начиналось желание жить спокойной, безопасной жизнью, и оно никогда не выходило за эту грань. С самого появления в замке ученого, или, даже, с самой поездки в Альтштадт, когда она узнала об окружавших их с бароном слухах, Элизу не покидало смутное предчувствие чего-то плохого, что могло разрушить всё ее благополучие. Она отмахивалась от него, как могла, но в коридорах архивов предчувствие стало, казалось, осязаемым, точно повисшая в воздухе дымка.