Солнце встало час назад, а Габриэль так и сидел в кресле. Он смотрел, как девушка, не переставая, боролась за свою жизнь. Незнакомка оказалась удивительно живучей.

Она напоминала ему Лану, несмотря на то что внешне они похожи не были. Может быть, просто обе были красивыми.

Он потянулся и бесшумно вышел из комнаты. Приготовил себе кофе, открыл Софоклу дверь, потом сел за компьютер. Он внезапно понял, что накануне забыл посмотреть почту, чего с ним никогда не случалось. Девушка, которая ворвалась в его жизнь, заняла в ней слишком много места.

Пришло время ей исчезнуть.

Одно письмо привлекло его взгляд. Оно было от леди Экдикос. Краткое и четкое, как обычно.

У Габриэля сжались кулаки. Участился пульс. Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Эти несколько слов, кажущиеся безобидными, означали много.

Они означали смерть.

Тама заболела. Иногда с ней это случается. Насморк, ангина или бронхит. Но на этот раз дело посерьезней. У Тамы температура, высокая температура. Она едва стоит на ногах, и ей кажется, что мозг словно плавится в кипящей воде, а ноги голые, ледяные. У нее ужасно болит голова, все тело ломит.

Несмотря на это, она приготовила обед и убрала в доме.

Сейчас восемь вечера, все сидят за столом, ожидая, пока их обслужат. Тама вынимает из духовки запеканку с мясом и приносит ее в столовую. Блюдо слишком тяжелое для ее худеньких ручек… Она уже почти дошла до цели, но ноги отказывают. Она падает на пол, разбивая блюдо. Девочки орут, Сефана резко вскакивает с места.

– Вот идиотка! – кричит она.

Тама по-прежнему лежит на полу с закрытыми глазами. Она слышит далекие чужие голоса. Как будто говорящие сидят в пластиковых шарах.

«Что с ней? Она сознание потеряла, что ли? Ломает комедию, говорю вам!»

Шарандон трясет ее за плечи, но Тама не реагирует.

Когда она приходит в себя, то лежит в постирочной на своем матрасе. В полной темноте. В полном одиночестве.

Ее трясет, стучат зубы. Она накрывается одеялом и сворачивается калачиком на своем убогом ложе. Они не будут вызывать врача, Тама в этом уверена. Потому что семейный доктор не знает о ее существовании. Никто не знает, что она здесь. Никто не должен этого знать.

Она умрет, точно умрет. Ее унесет лихорадка, как до этого ее маму.

Тогда Тама начинает молиться. Прошу вас, сделайте так, чтобы этой ночью я умерла. Но, пожалуйста, без особых страданий.

Три дня Тама провела, не вставая, на своем матрасе, у нее был ужасный грипп. К ее большому удивлению, Сефана дала ей аспирин и приготовила суп. Она сделала это не потому, что Тама страдала, а потому, что хотела, чтобы та поскорее вернулась к своим обязанностям.

В течение трех дней у Тамы были видения. К ней приходила ее мать, прямо сюда, в грязную постирочную. Таме казалось, что в гостиной беседует ее отец. Он говорил Сефане о том, что та плохо заботилась о его дочери и что он забирает девочку обратно. Ей даже привиделась ее подруга Батуль, она принесла ей восточных сладостей. Батуль со школы совсем не изменилась, у нее только не было одной руки, совсем как у куклы Тамы.

Лихорадка просто играла с девочкой.

Никто не зашел, чтобы поддержать Таму, никто не вытащил ее из этого ада. Чуда не произошло, и в начале третьего дня Сефана заявила, что девочке лучше и что ей надо приниматься за работу. Так что Тама умылась и оделась. Несмотря на ужасную усталость, блестящие от жара глаза и боль во всем теле.

Сефана очень взвинчена и говорит, что служанка заразила почти всю семью.

– Это Фадила, а не я, – ответила Тама. – У нее температура поднялась за день до меня.

– Почему ты постоянно все валишь на других?! – заорала Сефана.

– Не знаю, как я могла чем-то заразиться, если я никуда не выхожу.

У Сефаны закончились аргументы, поэтому она дала Таме пощечину и покинула кухню.

Шарандон лежит в лежку уже три дня, Эмильен тоже. Фадила встает, но пока еще не ходит в школу. К ним, однако, пришел врач и выписал кучу лекарств. Тама думает, что они не такие выносливые, как она, и эта мысль наполняет ее некоторой гордостью. А еще одна мысль – о том, что они страдают, – приносит ей очевидное удовольствие. Пока она стирает и развешивает накопившееся за дни болезни белье, Тама надеется, что ее не накажут за такие плохие мысли.

Накажут… а кто ее может наказать?

Она всегда слышала, что существует некий Бог. Где-то там, наверху. Ей о Нем иногда рассказывала тетя Афак. «Он знает все, что мы делаем, угадывает каждую нашу мысль, судит за каждое наше действие».

Если Ему известно, что она здесь переживает, то почему Он не вмешивается?

Может быть, она слишком незначительна для того, чтобы Он обратил на нее внимание. Но разве не Богу дано разглядеть то, что не видно человеческому глазу?

Или Его просто-напросто не существует. Совсем.

Я три раза стучу в дверь, забираю поднос, который поставила на пол, и вхожу в комнату. Шарандон лежит в постели, его голова утопает в мягкой подушке.

Он и правда неважно выглядит. Еще хуже, чем обычно. Лицо осунулось, под глазами – фиолетовые круги. Я спрашиваю себя, так же ли я выглядела, когда болела.

Нет, я не могла быть такой уродливой, не может быть!

Сефана приказала мне отнести ему поесть чего-нибудь легкого в спальню, потому что «бедняжка» Шарандон не может встать.

Как только я вхожу, он сбрасывает одеяло и садится на край матраса. На нем только трусы, что меня очень смущает. Мне уже приходилось сталкиваться с ним, когда он выходил из ванной комнаты, но я впервые вижу его в спальне практически голым.

Я ставлю поднос рядом с ним на кровать. Он меня не благодарит. Хотя спасибо я от него никогда не слышала.

– Где моя жена?

– Она поехала в магазин, – отвечаю я. – Вам чего-нибудь еще?

– Подай телефон, – бурчит он.

Я беру телефон, который лежит на комоде, и приношу его. Думая, что он его уже держит в руке, я ослабляю хватку. Телефон падает на паркет. Я быстро его поднимаю, и он вырывает телефон у меня из рук.

– Могла бы хотя бы извиниться, мелкая тварюга! – говорит он, проверяя, что его ценный айфон работает.

Да, я могла бы извиниться. Но, как ни странно, я не могу произнести ни слова. Хуже того – я пристально на него смотрю.

Не знаю, почему я так поступаю. Вероятно, потому, что мне так хочется. Хочется, и все. И контролировать это невозможно.

Наверное, потому, что он назвал меня «мелкой тварюгой». Хотя я привыкла, что меня обзывают и он, и все члены его семьи.

Он поднимает голову и натыкается на мой взгляд. По его глазам я понимаю, что мой взгляд ему совершенно не нравится. Я чувствую, что ситуация становится взрывоопасной. Несмотря на это, я продолжаю смотреть на него с вызовом.

Он хватает меня за запястье и резко тянет к себе. Поскольку он сидит, наши лица находятся на одном уровне.

– Опусти глаза, – приказывает он.

– Я не «мелкая тварюга».

– Заткнись. Опусти глаза.

У меня в голове криком кричит голос:

Слушайся, Тама. Слушайся, иначе он тебя прибьет.

Потом голос замолкает, его место занимает ярость.

– Я не «мелкая тварюга», месье.

Неожиданно он улыбается. Ужасной улыбкой.

– Нет, ты просто мелкая «прислуга»… Ты ноль на самом деле. Просто ноль.

Моя ярость усиливается. Осторожность забыта. Я стараюсь освободить руку, но он лишь крепче ее сжимает.

– А вы тогда кто? – спрашиваю я.

Мне в голову приходит одно слово. Вернее, ругательство, которое я выучила здесь, в этом доме, слушая, как разговаривают мои палачи.

– Сволочь, наверное.

Улыбка Шарандона пропадает. Он выкручивает мне правую руку, слышится страшный хруст. Я кричу, потом падаю на колени. Он хватает меня за волосы.