Я покорно сняла кепку и ответила:

– Светлана.

Женщина продолжила:

– Мне сказали, что ты занимаешься вокалом. Это так?

– Угу. Студия современного эстрадного вокала, если точно. – отчеканила я.

– Отлично, тогда мы не будем терять время. Спой что-нибудь тогда, чтобы мне понять, что у тебя за голос и возможности. Только не попсу эту вашу. – предупредила она и моментально скривилась.

– Почему?

– У нас ретро-тема и времена года.

– А, ясно. – я тут же начала перебирать в голове песни, которые мы учили в музыкальной школе, а, точнее, меня заставляли их учить. Ирина Николаевна, мой преподаватель по вокалу, очень сильно любила антресольно-нафталиновые песни советской эпохи, от которых она просто балдела и кайфовала, как мне кажется. Среди них были и совсем нелюбимые мною, например, «Здравствуй, юный мой ровесник», «Первая любовь, школьные года…» и т.д. Но вот «Александра» из к/ф «Москва слезам не верит» мне очень нравилась.

– Акапельно? – спросила на всякий случай я.

Она кивнула.

Долго не раздумывая, я открыла рот и запела:

Не сразу все устроилось,

Москва не сразу строилась,

Москва слезам не верила,

А верила любви.

Снега-ами запорошена-а,

Листво-ою заворожен-а…2

– Стоп… стоп… стоп… – замахала руками худрук. – Не пойдёт, Света. – сказала она. – Не пойдёт!

Я резко замолчала.

– Почему не пойдёт? – искренне удивляясь, спросила я. – Вы же сами сказали про ретро-тему.

– Нужно что-то повыше, Света, повыше, чтобы понять, каковы возможности твоего голоса. Мы тут выбрали песню, а Ира наша не тянет. – сказала худрук и посмотрела в сторону, где стояла низенькая светлая девчонка, видимо, та хористка, о которой мне говорил Саша, и, заметно приуныв, молча наблюдала за нами. На мой взгляд, ей, наоборот, повезло, что не нужно будет петь эти нафталиновые песни перед всем лагерем завтра. Хотя-я, кто его знает, что нужно для счастья тому или иному человеку.

Я снова начала перебирать в голове песни, усиленно разбирая захламлённые комнаты моей памяти.

«Надежда»… Нет, не то.

«Московские окна»… Не то.

«Девятый класс, молчит звонок…» Фу, не-е, это я не буду петь ни за что.

«Ромашковая Русь»? Низкая, нет.

А-а… – наконец, озарение настигло меня. – «Нежность»! Точно. И повыше можно взять. Точно! Точно! Точно!

– Придумала? – с нетерпением спросила худрук.

– Да. – ответила я и начала петь, представив, что передо мной сидит моя Ирина Николаевна и жестами показывает, где именно нужно голосом идти вверх и вверх:

Опустела без тебя Земля…

Как мне несколько часов прожить?

Так же падает в садах листва,

И куда-то всё спешат такси…

Только пусто на Земле одной

Без тебя, а ты… Ты летишь, и тебе

Дарят звёзды

Свою нежность…3

Я допела последний куплет и замолчала. Зал притих. Очнулись даже те, кто спал на последних рядах. Худрук одобрительно кивнула и зааплодировала, многие сделали тоже самое, а мне не оставалось больше ничего, как залиться краской от смущения. Я никогда не любила быть в центре всеобщего внимания, меня это тяготило, поэтому смутилась я и на этот раз.

– Светлан, какой у тебя диапазон голоса, знаешь? – поинтересовалась женщина.

– Преподавательница говорит, что почти две октавы.

Кто-то удручённо охнул рядом. Это была та самая девочка-хористка.

Ирина Николаевна мне постоянно твердит, что нужно и дальше разрабатывать голос до 2,5-3 октав. Шутя, она иногда меня называет «наша почти половина от Уитни Хьюстон», о пяти октавах которой можно просто мечтать. Конечно, на музыку, кроме сольфеджио, я бегаю с удовольствием, но становиться профессионалом в этой области не хочу.

– Свет. – от набежавших мыслей меня отвлекла худрук. – Давай тогда попробуем спеть нашу песню. Ты однозначно нам подходишь. У нас тематика – времена года. Ваш пятый отряд вместе с первым и вторым показывает тему весны. Сценка готова. Там первая любовь, птички-синички… Ну и ты будешь петь на их фоне…

Она протянула мне тетрадный листок, на которым красивым почерком были выведены слова песни «Любовь настала».

– Если ты её не знаешь, можем по нотам распеть сначала, но выучить нужно кровь из носу наизусть до завтрашнего утра. Присаживайся… – предложила она, указывая рукой на пустой табурет, стоящий рядом с её стулом.

Песню я знала. Она тоже была из разряда антресольно-нафталиновых, от которых сходила с ума моя Ирина Николаевна. Правда, сама я её не пела, но пела девочка из старшей группы, однако мотив и слова были мне хорошо знакомы.

– А другие временя года что поют? – спросила я.

– Зима – «Где-то на белом свете…» из Шурика, осень у нас «Кленовый лист» Караченцова, а летом «Летний дождь» Игоря Талькова. Везде любовь… Ну так что, знаешь или нет?

– Знаю. – кивнула я. – Можно начинать.

Женщина-худрук громко хрустнула пальцами, выпрямилась на стуле и ударила по клавишам. Моё сердце бешено стучало. Я никак не могла отучить его от этой глупой привычки переживать, по сути, по всякой ерунде. Но тут находилась куча людей, как и на наших отчётных концертах, которая внимательно смотрела на меня во все глаза.

Так… Света… Вдох-выдох… Начинаем…

Как много лет во мне любовь спала.

Мне это слово ни о чем не говорило…4

Но после двух строчек худрук резко перестала играть.

– Света! – воскликнула она так, что у меня практически упало сердце. – Ну какой ты чёрствый сухарь! – сделала она мне замечание. – Поёшь красиво, конечно, но так бездушно. Бездушно, Света! Ну ты представь, на улице весна, молодая пара, между ними первые искренние чувства, Свет… Вот сколько тебе лет?

– Пятнадцать. – смутилась я.

– Ну вот, самое время испытывать нечто подобное. Неужели, ты никогда не симпатизировала никому? А, Свет? Однако же, «Нежность» ты спела очень чувственно, я аж поверила, что героиня без него просто умрёт, вот прям на месте, если он не вернётся обратно к ней.

– Нет. – твёрдо ответила я на её вопрос. – Не испытывала. А по поводу «Нежности», вы просто не представляете, как мы её с учительницей учили и интонационно раскладывали по словам и строчкам.

– Нет? – удивилась женщина. – Ну как же, юность, птички-синички. – всё повторяла и повторяла она, не веря мне. – Весна, тепло, красивая девушка, красивый парень, между ними это прекрасное чувство… Понимаешь? – но тут мужской голос резко прервал все её размышления.

– Ну давай, Селиванова! – я обернулась на голос и увидела нашего вожатого Сашку, который сидел сбоку на первом ряду возле окна и не попадал в поле моего зрения. – Давай! С чувством, Селиванова, с чувством! А то реально, очень суховато, Селиванова! – продолжал издеваться он, ухмыляясь и улыбаясь, как можно шире.

Я стиснула зубы, прикусив нижнюю губу так, чтобы только сдержать себя и не наговорить ему при людях каких-нибудь безрассудств, которых у меня на языке в данный момент крутилось великое множество. Александр явно сейчас прикалывался надо мной и мстил за группенфюрера и прочего, что я ему наболтала до обеда.

– Свет. – словно сговорившись с ним, поддержала его худрук. – Видишь, и публика хочет, чтобы ты раскрепостилась и спела, как следует.

Я закипала, как чайник на газовой плите, ещё чуть-чуть и свисток засвистит «ту-ту», но взяла себя в руки и начала считать шёпотом: один, два, три… На тридцати я окончательно успокоилась и остановила подсчёт. Все, подняв на меня глаза, ждали ответа.