И вот она сейчас вальяжно сидит и нагло рассуждает о моих проблемах с физкультурой, словно это может стать реальным препятствием для приёма в гимназический класс. Смешно.
– Анна Николаевна… – на мою радость, всё же прерывает классуху директриса. – Я однако полагаю, что физкультура не является профильным предметом. Класс мы набираем с математическим уклоном, поэтому… – моя мама одобрительно кивает, а по лицу Анки ходят желваки.
Я внимательно смотрю на неё, и мне даже кажется, что вот-вот она откроет свой рот и начнёт вещать про здоровый образ жизни и прочую свою дежурную дребедень, типа «движение – это жизнь, Света», «в здоровом теле – здоровый дух, Света» и т.д. и т.п. Хотя, на мой взгляд, и физкультурник из неё абсолютно никакой. Как-то в классе восьмом по весне собрались мы с классом в поход. И что по итогу? Доехали на автобусе до пригорода, вышли и тут же она заявляет, мол, какая прекрасная полянка, давайте здесь будем сидеть. Занавес, друзья…
Но сейчас Анка сдержалась, промолчала и тоже кивнула директору, хотя потом она обязательно мне что-нибудь да скажет на сей счёт. Обязательно. В этом, глядя на неё, можно было и не сомневаться ни на секунду.
– Поэтому… – продолжила Виктория Андреевна, что-то тщательно записывая в свою тетрадь. – Светлана однозначно попадает в наш класс под литерой «А».
– «А»?! – удивлённо воскликнула я. – Но…
– Да, Света, – оборвала меня она. – Ваш класс «Г» теперь становится «А». И останется из восьми классов в параллели всего, наверное, пять. Три класса, по сути, ушло… – констатировала она и поправила на носу массивные очки. – Идёт переформирование.
Я кивнула. Ну «А», так «А»…
Минут двадцать-тридцать мы ещё вчетвером беседовали, но мне казалось, что время тянется убийственно долго. Под конец измотанная я шла с мамой домой в изрядно подпорченном настроении. Но окончательно моё настроение было испорчено на следующий день, когда мама меня огорошила, как она заявила, своей потрясающей новостью.
– Света, – мама еле слышно зашла в мою комнату, заставив меня слегка вздрогнуть от неожиданности, держа в руках какие-то листы бумаги. – Я знаю, чем занять тебя на ближайшие три недели. – сказала она и загадочно улыбнулась. – Надеюсь, эта идея тебе тоже понравится. – последние слова она произнесла явно с надеждой в голосе.
Я отложила «Обломова» Гончарова, которого начала с утра читать, и спросила:
– Мам, меня очень пугают твои слова… И чем вы собираетесь меня занять? – поинтересовалась я, ожидая какого-то подвоха от неё.
Она протянула мне листы бумаги, которые оказались не просто бумагой, а путевкой в детский лагерь. Ё-маё ж, опять двадцать пять! Какой лагерь, мне уже пятнадцать! А тут детский лагерь! О чём они с папой вообще думали?
– Мам, – мгновенно возмутилась я и кинула небрежно путёвку нас стол. – Какой лагерь? Ну какой лагерь? – повторила недовольно я. – Мне не десять лет уже. Я не хочу ни в какой лагерь! Мне есть, чем заняться! – воскликнула я, явно не желая сдаваться и ехать в это дурацкое место для сопливых детей.
– И что же ты делать собираешься? – поинтересовалась она. – Всё лето… Твоя подружка на месяц или даже больше уехала к бабушке. И что делать будешь? Дома опять сидеть безвылазно? А? Свет?
– Буду. – буркнула я в ответ. – Но ни в какой лагерь не поеду и точка! – Ты вообще видела список книг, который на лето русичка задала? – я пыталась найти хоть какие-то аргументы, но лишь бы свинтить от этой бессмысленной поездки.
Мама закатила глаза и наморщила лоб. Да, наш разговор явно не клеился, совсем не клеился.
– Свет, всех книг не прочитаешь. – сказала она, вздыхая. – А с ровесниками надо общаться. Ну ты сидишь дома и всё. – она пыталась мне этим будто что-то доказать. – Ну ладно, в библиотеку ходишь да в магазин и всё. Нельзя вот так сидеть дома….
Вот же странно!? – сразу подумалось мне. – Сижу дома, никому не мешаю, читаю книги, а родителям всё не так. Я же не шатаюсь в конце концов по двору или ещё где непонятно с кем, не распиваю спиртное, не курю и даже не пыталась попробовать, за исключением, конечно, новогодней вечеринки у Маринки прошлой зимой, когда мы пригубили настоящее шампанское. Но это были мелочи. Неужели, они не понимают, что дом – это моя зона комфорта?! Летом я перебираюсь на день на балкон, расстилаю на полу толстое алое стёганое покрывало, прихватываю из зала пару диванных подушек и ухожу в свой прекрасный дивный мир, погрузившись в чтение разных книг. И мне абсолютно не важно, что там происходит на улице.
Ещё в прошлом году по вечерам я выходила во двор пообщаться с друзьями по дому, но в девятом классе наши взгляды и интересы резко разошлись: девочки пошли по мальчикам и вредным привычкам, причём мальчиков они выбирали постарше и с других домов, а дворовые пацаны вообще перестали крутиться на улице, предпочитая тусоваться где-то в центре города в других компаниях. Конечно, у меня была Маринка, но она уехала на месяц, и мама беспокоилась за моё нежелание общаться с ровесниками. Папа, в отличие от мамы, весьма лояльно относился к такому моему осознанному затворничеству и по выходным сам приходил на балкон со своей книгой или газетой, чтобы почитать в тишине. К часу дня приходила мама, стучала в дверь, показывая жестами, что пора идти обедать, а наш летний балкон она прозвала избой-читальней.
И вот же парадоксально – размышляла я. – Некоторых детей домой не загонишь, а тут называют чуть ли запечным тараканом и выталкивают насильно из дома: «иди по солнышку пройдись», «высунь хоть нос на улицу», «там девочки сидят, сходи пообщайся». – все эти мамины предложения я уже давно выучила наизусть.
А о чём мне с ними общаться? Не о чем. Но, разве, это маме объяснишь?!
– Ну Маринка приедет… – парировала я, намекая на свою уехавшую к бабушке подружку. – Вот и буду общаться. А в лагерь не поеду! Ещё и деньги зачем потратили, а? – донимала я мать.
– Мы не тратились. – ответила сразу мама и резко забрала со стола путёвку. – Она бесплатная. Отцу через совет ветеранов-афганцев дали.
Ну что ж, аргумент про затраты не сработал. Ладно.
– Я же после шестого класса ездила в этот «Орлёнок». – не унималась я. – Мне хватило. Строем там ходили, как дураки. И опять? В пятнадцать лет сроем наматывать круги по стадиону? Мам… мам… – пыталась я её убедить хоть каким-то образом, начиная ныть. – Ну это просто смешно, я уже взрослая для детских лагерей. Или… – призадумалась я. – Может, вы с папой хотите от меня отдохнуть, а?
Действительно, три года назад за отличную учёбу и активную работу я получила от школы, наряду с похвальным листом, бесплатную путёвку в «Орлёнок». Я наивно полагала, что там будет очень интересно, но по факту вся смена оказалась каникулами суперстрогого режима. Безусловно, с нами занимались языками – английским или французским, вовлекали в разную самодеятельность, но о каком-либо свободном передвижении и активности можно было забыть напрочь. Вожатые за нами следили очень пристально в течение всего дня, отслеживая каждый шаг и каждых чих, а после отбоя их надзор только усиливался. Жили мы в трёхэтажных корпусах, и перед сном наши воспитатели несколько раз проверяли все без исключения комнаты на наличие нас в кроватях, светили фонариками в лицо и, убедившись, что мы на месте, закрывали на ночь двери на ключ, предварительно заставляя справить свою нужду перед сном либо уже терпеть до самого утра. Неспроста за глаза они получили прозвище «гестапо». Естественно, у вожатого каждого из отрядов было своё прозвище: вожатого второго отряда звали штурмбаннфюрер СС Артём Николаевич, третьего – обергруппенфюрерка СС Анна Владимировна, нашего мы прозвали штандартенфюрер СС Аркадий Павлович. А мы попросту были все их заложниками – узниками детского лагеря: бесконечно ходили строем по стадиону, распевали до хрипоты патриотические песни и … банально их очень-очень боялись. Июнь в тот год выдался холодным и дождливым, поэтому искупаться толком в море не удалось, чему наши вожатые были несказанно рады – не нужно было переживать, что кто-то перекупается или, не дай Бог, утонет в огороженном «лягушатнике». О «королевской ночи», последней ночи перед отъездом, когда, согласно традициям, можно не спать и мазать друг друга зубной пастой и осуществлять иные проделки, сразу можно было забыть, не думать и даже не заикаться. Вся зубная паста была конфискована ещё в первые дни пребывания в лагере несмотря на то, что вожатым запрещено было копаться в личных вещах ребят-лагерят, но они это делали. Конечно, делалось это не в открытую, а через своих доносчиков, ябед и кляузников, которых в каждом отряде было хоть отбавляй. Одним словом, гитлерюгенд работал активно и эффективно. Поэтому, когда я вернулась домой, уставшая и поникшая, родные стены и двор показались мне просто раем на земле, а в лагерь я поклялась больше не возвращаться ни за какие коврижки.
