Витторо молча отвернулся и зашагал прочь к вигвамам. Хондо оставили одного. Ноги были связаны, но руки свободны. Он сжал пальцы в кулак, чувствуя, что они вновь стали послушны ему. На запястьях темнели темно-красные рубцы от ремня.

Он осмотрелся и ему показалось, что он уже был когда-то здесь…

Невысокие вигвамы и шалаши, пасущиеся лошади; дети, играющие в пыли.

Только тогда Хондо не был пленником. Он жил среди апачей, имел друзей и даже жену, хотя и в то время Лэйн чувствовал себя чужим. Здесь пахло пустыней, жарящейся олениной, дымом костров; Хондо сел на землю. Он знал, какая смерть ждала его, и знал, как должно ему держаться, чтобы не закричать, не испугаться. Он должен умереть достойно.

Принесли еду. Женщина поставила перед ним миску, и вздрогнула, когда пленник поблагодарил на ее родном языке. Уходя, она краем глаза посмотрела на Хондо, и вскоре вернулась с вареной тыквой и кувшином холодной родниковой воды.

Что это: человеческая доброта или приготовление к казни?

Нет, женщина могла поступить так только из чувства сострадания.

Как хорошо жить. Разве можно когда-нибудь быть готовым к смерти? Ему не хотелось умирать, хотелось жить, встретиться с Энджи… и Джонни.

Он всегда мечтал о сыне. Страшно умереть и ничего не оставить после себя, не оставить о себе память, не оставить свою кровь. Страшно унести все с собой.

А что, собственно, он мог передать сыну, если бы у него был сын? Умение стрелять? Убивать? Разрушать?

Нет… еще он знал пустыню, горы и любил приключения. Скрип кожаного седла, вкус холодной чистой воды, дальние походы, — он бы научил сына любить малейшие радости этой жизни.

И вот она, близкая смерть? А что останется потом? Через несколько дней о нем забудут даже те, кто знал его. Жизнь в любой миг может лопнуть, как пузырь, и облачко пара-души быстро рассеется в мире. Джонни. Он мог стать для него отцом и отдать ему свою родительскую любовь. Он не может уйти в небытие, не оставив следа среди живых. Нужно жить, он должен бежать. Он ведь еще ничего не создал для будущей жизни.

А этот народ — разве он имеет право винить их? Ведь они — Люди. В этом главное. Они верили, что с ними будут жить, как с Людьми. Дружбою они ответили первым белым поселенцам на континенте, а что получили взамен? Белые за добро платили злом. Индейцы были вынуждены защищать себя с оружием в руках. Они знали, что силы не равны: белые люди отнимали их земли, солдаты расстреливали их семьи. Но индейцы стойко боролись и гордо умирали. Он, Хондо Лэйн, был вовлечен в круговорот этих событий, и, видно, судьбою было предназначено, чтобы именно так закончилось его земное существование.

Хондо услышал гул голосов: к нему шел Витторо в окружении воинов.

Это конец. Он сел прямо, всматриваясь в бесстрастные лица апачей.

Его швырнули на землю и растянули руки. Куском коры Сильва достал из костра раскаленные докрасна угли и насыпал их на ладонь Хондо.

Хондо едва не закричал от пронзительной боли, но сдержался и громко сказал, обращаясь к Сильве:

— Старуха, охотница за зайцами.

— Это только начало, — с нескрываемым злорадством ответил Сильва.

Двое индейцев за спиной Витторо потрошили седельные сумки Хондо. Один из них вдруг вскочил и подбежал к Витторо. В руке у него сверкнул портретик Джонни.

Хондо только крепче сжал зубы, угли, казалось, насквозь прожигали ладонь.

Вдруг Витторо пнул индейца, державшего Хондо за руку.

— Оставь его!

Тот выполнил приказание и отпустил Хондо, но тут к Витторо подскочил взбешенный Сильва и, брызгая слюной, закричал:

— Я убью его!

Витторо был непреклонен.

— Мне нужен этот человек живым.

— Нет!

Вождь исподлобья смотрел на Сильву, потом рявкнул, повернувшись к остальным:

— Освободить!

Хондо был поставлен на ноги.

— Он мой пленник! — кричал разъяренный Сильва.

Хондо взглянул на обожженную ладонь. Слава богу, пальцы двигались и сжимались. Угли сожгли только кожу и не повредили руку глубоко, как ему казалось во время пытки.

К нему с ножами спешил знахарь. Он взял Хондо за руку и посмотрел на обожженную ладонь.

Сквозь боль Хондо услышал слова знахаря:

— Этот человек может умереть.

— … может умереть, — как эхо, отозвался Витторо. — Таков обычай.

Сильва обнажился до пояса, демонстрируя противнику сильное молодое тело. Витторо ступил в уже очерченный круг и воткнул в землю два ножа.

— Белый человек, ты знаешь, что ждет тебя?

— Много зим я провел среди мескалеров.

Хондо выпрямился, качнувшись на затекших ногах, и одним прыжком очутился в центре круга. Сильва выдернул из земли нож, Хондо схватил оружие в здоровую левую руку. Сильва стоял совсем близко, пожирая его глазами.

Хондо осторожно отступил в сторону. Противник имел очевидные преимущества: он был молод и крепок, ярость придавала ему новые силы, да и ладони его были целы. Сильва выбросил вперед левую руку, держа на отлете нож в другой. Хондо шагнул к Сильве, и тотчас раздался треск рвущейся ткани, он с силой наступил Сильве на босую ногу и взмахнул ножом. На плече у отскочившего в сторону индейца выступила кровавая полоса.

Противники тяжело переводили дыхание, пожирая друг друга глазами. Их окружала заинтересованная толпа зрителей. Они жадно ждали исхода поединка.

Сильва пригнулся к земле и бросился на Хондо. Перед глазами сверкнуло лезвие, и острая боль пронзила Лэйна в плечо.

Индеец не успел еще выдернуть нож, когда Хондо навалился на него, и противники полетели на землю. Лэйн схватил его за волосы, и приставил к горлу нож. Хондо посмотрел снизу вверх на Витторо.

Вождь бесстрастно произнес:

— Сильва, белый человек дает тебе право выбора.

Сильва молчал.

— Пусть отпустит, — наконец проговорил он.

Витторо кивнул, и Хондо поднялся с земли, отступив к костру.

Сильва мельком взглянул на Хондо и быстро зашагал к вигвамам.

— Возможно, ты будешь жить, — громко сказал Витторо. — Или умрешь. Мы решим твою судьбу.

По низкому небу, медленно ползли, цепляясь за вершины гор, грозовые облака.

Налетел холодный ветер, понесся через безжизненные пространства, закружил в лощинах и оврагах, вздымая тучи серой пыли.

Завыло за окном, Энджи оторвалась от домашней работы и выглянула за дверь. По двору летели сорванные листья, ветром прокатило перед крыльцом и прибило к стене конюшни клок сена.

Энджи вернулась обратно и сняла с плиты кипевший чайник. Джонни смотрел в окно на тучи, надвигавшиеся из-за холмов.

— Мама, какое черное небо!

— Наверное, будет дождь. — Она сняла передник и повесила его на гвоздь.

— Почему идет дождь?

— Так Господь оживляет землю.

Темнело. Энджи быстро вышла из дома. Конечно, будет сильный дождь. Пора. Они должны ехать сегодня же, чтобы не оставить следов на земле.

Энджи уложила одежду, потом подошла к шкафчику, в котором хранилась посуда. Нужно было спешить.

С собой она решила взять пару одеял и дорожное покрывало. Связывая их ремнем, Энджи подозвала Джонни.

— Джонни, поедем на пикник? А? Прямо сейчас.

Джонни недоверчиво смотрел на мать.

— Под дождем?

— Под дождем, — кивнула Энджи. — Мы поедем далеко, разве тебе неинтересно?

— Я — на лошади? Сам?

— Конечно.

Джонни счастливо заулыбался. Он бросился выполнять ее поручения, а Энджи направилась в конюшню, ей, наконец, удалось взнуздать двух лошадей и вывести к загону.

Вдруг Джонни громко позвал ее, и Энджи обернулась. Слишком поздно. Вниз по склону к их дому скакало несколько индейцев.

Сердце бешено застучало в груди, и Энджи вбежала в дом.

— Джонни, сиди тихо. Мама сейчас вернется.

На дворе уже гарцевали индейцы, и среди них Энджи увидела пленника. Он сидел, понурив голову, и широкополая шляпа закрывала его лицо. Витторо спрыгнул на землю и подошел к Энджи. Пленника стащили с седла и поставили поодаль.