Позже, в начале тридцатых, когда у Картохи и Эвы уже была одна дочь, от лихорадки умерли дети и жена Адамо. Он долго ходил бобылём, но потом взял в жёны Эдвигу, и я стал свидетелем начала конца. Нашёл бы кого из местных! Но нет, он привёз новую жену откуда-то с севера, куда ездил учиться на ортодонта. Она была старше его и отличалась на редкость скверным характером. У них не было детей, но с ней приехал её племянник. Угрюмый малый, всё орехи собирал да закрывал их в банки – на зиму. Всюду их распихал, прямо сумасшествие какое-то. Ни Картоха, ни Эва никак не могли с ними ужиться. Склока за склокой, но Адамо всё твердил, что они просто плохо знают его жену. Влюблённый болван.

– Да что там знать! – горячилась Эва. – Я с раннего утра уезжаю в город на работу, возвращаюсь к обеду, до вечера не присяду, всё по дому да во дворе, а эта… – делая резкий жест в сторону Эдвиги и сдерживая крепкое словцо, – знай себе отдыхает в тенёчке! А с чего ей уставать, ведь ничего совсем не делает! Хоть бы обед сготовила мужчинам, так нет, всё я, с вечера, с ночи!.. Только и умеет, что ругань разводить на пустом месте, вечно всем недовольна,  что за характер…

В общем, Эдвиге не место было в моих стенах. Она знала это, чувствовала кожей, и день ото дня вела себя всё хуже. В наших местах есть старая традиция – давать имена каждому двору. Меня прозвали Картохиным двором – по прозвищу того, кто вложил свою душу и жизнь в эти стены и земли. Это немало злило Эдвигу, ведь она считала себя здесь хозяйкой. Но с чего бы? Если кто и должен был уйти, так не Картоха с Эвой и детьми. Он был душой в моих стенах. Но жизнь сложилась по-другому…

В тот очень далёкий, выцветший в желтизну день два друга в соломенных шляпах сидели на каменной скамейке у козьего загона.

– Что это ты, сидишь тут, весь в думах, когда должен праздновать? – помолчав, спросил Пьетро. – Накарябал что-то, дай-ка сюда…

На дощечке было написано «Картохин двор». Когда через много лет её найдёт Адриан, она уже выгорит, лак потрескается, но два слова ещё можно будет прочесть. Картоха набрал в грудь побольше воздуха и тихо проговорил:

– Кажется, кому-то из нас пора уезжать из отчего дома. Нас становится слишком много в этих стенах, места не хватает….

– Ничего себе, не хватает! Да у вас квадратов триста, если вместе с подвалами и чердаком!

– Эдвига уговорила Адамо заложить дверные проёмы и разделить дом на две половины. Что за жизнь, когда два брата живут, как чужие, под одной крышей?

– Вот же злыдня! – выругался Пьетро. – А он что?

– А что он…. Он не смеет ей перечить.

– Да…. Никто ей не перечит, но из женщин и не дружит никто, руки не подадут, не любят. Не то что твою Эву…. Куда хочешь податься?

– Есть у меня одна задумка. Выгорит – выкуплю у Адамо его часть дома. Он как будто не против.

Картоха поднял заслезившиеся вдруг глаза на мои крепкие, согретые солнцем, родные ему стены. Налетевший откуда ни возьмись ветер выбил ставню из защёлки, и одна створка белой птицей резко ударилась о каменную кладку. Когда придёт Нина, эта створка будет уже давно лежать внизу, на земле, с растрескавшейся краской и вся поросшая травой. «Только бы поверила в меня, только бы не ушла…».

– Кто такой Картоха? – повторил Адриан.

– Не знаю.... Нужно спросить у кого-то из старожилов, – сказала Нина и взглянула коротко на Адриана. – Идём?

– Идём.

Апрель, 2017

С того дня Нину не оставляют мысли обо мне. Теперь она не может пройти мимо и не повернуть головы. Останавливается у входа во двор, обнимает меня взглядом. Рассматривает каждую мелочь, пытаясь заметить что-нибудь, чего ещё не видела, хотя заглянула уже в каждый уголок. Так смотрят на что-то дорогое сердцу, давно утерянное. То, чего нельзя вернуть, и о чём рисуются несбыточные мечты. «Мой… дом….

«А что, если?..», несмелая мысль. Нина не понимает, как не замечала меня раньше. Не хочет возвращаться домой, так и осталась бы жить во дворе, спать под открытым небом. Мне кажется, она начинает меня любить.

Она помнит слова Адриана о том, что все разрушения ещё поправимы. Она изо всех сил старается не поддаться мечтам, но мыслить трезво. Не допустить и тени надежды на то, что радужные грёзы могут стать реальностью. Стремится мыслить приземлённо, а душа её рвётся домой. Ей не отступить, потому что ей уже хочется поддаться. «Нужно узнать, чей это дом, – думает Нина, накручивая прядку волос на лбу. – Узнать историю, наверняка она есть, я чувствую. Дойду до Амаранты…. По возрасту она подходит, всю жизнь здесь живёт. Вполне может что-то знать». Нина свернула на основную дорогу, ведущую к дому Амаранты, и ускорила шаг.

Я помню Амаранту с рождения. Она родилась в тот день, когда Картоха решился на рискованное предприятие и рассказал об этом другу. Она всегда была настоящим живчиком. В свои семьдесят пять лет она неизменно носила разноцветные бусы и шёлковые шарфики. Подкрашивала губы помадой пастельных оттенков, любила голубые серёжки, так идущие её глазам. И ежедневно делала укладку на свои непокорные волосы пшеничного цвета. Много ходила пешком, занималась йогой, ходила в церковь и на ужины с подругами после мессы, а по утрам выпивала по две чашки эспрессо. «Чтобы взбодриться» – говорила она, хотя её неудержимой энергии хватило бы на полдеревни, дай только свет.

Поначалу Нину удивляло, как итальянка может быть светловолосой и голубоглазой настолько, что сошла бы за её чисто славянскую мать. Но муж объяснил, что типичный итальянец вовсе не должен быть черноволосым и черноглазым, кудрявым и загорелым, каким он видится всему остальному миру. Что такие персонажи чаще встречаются на юге, чем на севере или даже в центральной части страны, в Тоскане. У его отца, Антонио, было две старшие сестры – Анна и Амаранта – и у всех троих были яркие голубые глаза и светлые вьющиеся волосы. Ещё муж сообщал, что у них это от его прадеда – первого из семьи, поселившегося в этой деревне. И что он носит его имя – Костанте.

– Я хотела тебя расспросить кое о чём, – завела разговор Нина. Они с Амарантой идут  спокойным шагом по петляющей среди лесов дороге, поднимаясь на возвышающуюся над деревней гору. Немного прохладно и облачно, но без дождя – удачное для подъёма сочетание погодных условий. Испарение, поднимающееся с земли, наводит некую таинственность на лесное царство. Редкий солнечный луч выхватывает из белёсой пелены темные стволы деревьев и снова прячет их в прозрачном тумане.

– О чём, дорогая? – тепло улыбнулась тётушка. Ей вообще нравится Нина, несмотря на то, что остальное семейство отнеслось к иностранке с прохладцей. Ещё ей нравится рассказывать о «прежней жизни», как она называет свои воспоминания из детства и юности. Память у неё отменная, красноречия не занимать, и Нина любит её слушать.

– Рядом с нашим домом есть чьё-то заброшенное имение. Знаешь, если от нас спускаться к главной дороге, то он будет…

– Справа, – перебила Амаранта и остановилась, продолжая улыбаться. – Хочешь узнать, чей это дом?

– Да, именно…. Откуда ты знаешь??

– Муж твой рассказывал, как ты туда бегаешь уже неделю как. Что, понравился? – лукаво подмигнула.

– Очень! Вот хочу узнать его историю.

– Это был мой дом. Наш. Я там родилась, и Анна тоже. А вот Антонио появился уже в другом доме, – в том, где сейчас живёт Мария, дочь Анны.

Нина подняла брови и широко раскрыла глаза, но тут же вышедшее из-за облака солнца заставило её щуриться и прикрывать лицо рукой. Мысли понеслись каруселью, и только один вопрос слетел с губ на выдохе. «Как это?..». Амаранта взяла её под руку и повлекла за собой, вперёд, в гору.

– Костанте ничего не говорил мне об этом! Хотя я и не спрашивала…

– Ну, ты же знаешь, он известный молчун. Не спросишь – не скажет. Всегда таким был, сколько его помню.

– Ну да, ну да… – согласилась Нина, – так что там с домом?

Амаранта помолчала, будто собираясь с мыслями, и начала свой рассказ.