Сынка как-то видел, как забили одного сотника. Между неудачной дракой, в которой он одним ударом в грудь лишил жизни какого-то несчастного, и скорой непубличной казнью не прошло и дня. Парень надеялся, что причиной такого гнева была всё же не природа мужчины, а жестокий поступок и резкие слова, которыми виновный хотел добиться оправдания. Ведь тогда Барсифа в подобной ситуации могут и выслушать, и пощадить. Но сам шавка слабо в это верил. Иногда ему снились кошмары, как Кривой, Червь и Слизень топят его в твёрдом полу, вдавливая лицо в грязные занозные доски казармы.

Конечно, Барсиф не хотел быть усмером. Кто по доброй воле согласится стать непостижимым страшным человеком? Изгоем. А вид Радис в бою ещё больше закрепил этот страх. Но всё-таки он относился к своей доле теперь несоизмеримо спокойнее, чем раньше. Даже если ему придётся спасать жизнь, сбегая из города, Сынка останется тем же самым человеком, каким является сейчас.

Слизень допил своё пиво и ударил пустой кружкой по столу. Он довольно охнул, как дед, заслуживший улыбку молоденькой красавицы. Червь заказал себе добавки.

– Что-то ты разошёлся. Праздник какой-то? – спросил Сынка.

Мужчина смерил его недовольным взглядом, но заказа не отменил.

– Дело твоё. Я домой.

***

Через несколько месяцев всё успокоилось. Господин Хаелион затих: сидел на своих Золотых холмах. Госпожа Сфета больше не посещала город. Всё было спокойно, пока вдруг на главной площади не появилось объявление.

Госпожа Радис Сфета ищет учеников в усмеры…

Небольшую бумажку срывали несчётное количество раз, но она появлялась снова. И скоро все уже знали, что Радис звала всех: старых и молодых, женщин и мужчин, бедных и богатых.

Город вскипел, как банный бак, и гудел, как пчелиный рой. Сложно было понять рады они, злы или просто поддались массовой истерии. Люди, в большей степени одинаково смотревшие на ситуацию, перестали понимать друг друга от слова совсем. Сен-Сфета затрясло в буйстве словесных стычек и даже разборок с кулаками. А то и все вместе. Часто выходило, что только после драки двое понимали, что с самого начала говорили об одном и том же.

Отдельное место в безумной смеси мнений имели приверженцы старых взглядов. Они без конца подбивали людей на бессмысленные возмущения. Как трупные грибы, повсюду кидающие свою вонючую пыль, так и подобные люди без конца пугали окружающих байками, домыслами и бредовыми слухами:

– А что, если порченых ей не хватит? А что, если их недуг заразен?

– Она армию собирает. Начнёт войну с соседом. А как с Ихиром закончит, так за Палаты13 возьмётся! Я всё сказал!

– Она порченных разводить, как собак собирается. Нет? Зачем ей тогда девки в ученики?

Отец Барсифа был одним из таких людей, и поэтому всё семейство не находило покоя. Редкий вечер не заканчивался ссорой на ровном месте. Редкое утро начиналось для Барсифа с чего-то хорошего. Он уже думал начать жить в казарме, лишь бы только не чувствовать пустоту, оставшуюся вместо исчерпавшего себя раздражения.

Остальные сыновья, уже состоявшиеся и не пленённые нездоровой опекой и родительской жадностью, перестали приходить в дом. Барсифу после службы по большей мере не хотелось ничего кроме, как поесть и запереться в комнате до утра.

Окружённый негодованием, недовольством и беспочвенными обидами Барсиф начинал чувствовать некую общность с госпожой. Словно в тот момент, когда в её сторону посылался очередной ворох оскорблений, он стоял рядом и ненароком принимал их на себя. В патрулях Сынка старался не показывать, что сказанное о Радис не оставляло его равнодушным.

Постоянное напряжение не проходило незаметно. Барсифу казалось, что ситуация с собаками ухудшилась. Казалось, что злоба в нём какая-то особенная и вязкая, как болотная жижа, приставшая к рукам. А самое страшное это то, что на него иногда опасливо смотрели сослуживцы. Когда он спросил Слизня напрямую, то тот только пожал плечами:

– Да какой-то ты не такой. Злой, что ли. Понурый. В семье проблемы?

– Ага, они совсем помешались, – отвечал парень дежурной фразой.

Дневные патрули, в которые Барсифу чаще всего полагалось ходить, неожиданно оказались для шавки слишком небезопасными. Любая потасовка буквально выводила его из себя. Он видел и чувствовал затылком эти подозрительные взгляды. Слышал злобное шипение испуганных котов, слышал, как с полным ужаса придыханием смотрят на парня незнакомые люди.

А может, он просто накрутил себя?

В один из патрулей ему не повезло попасть на массовую драку. Всё по той же причине: из-за Госпожи-усмерки. Барсиф и не заметил, как и его самого всосало в эту драку, как ногу в трясину. Когда потасовка закончилась, кровь из разбитого носа и грязь засохли прочной коркой на лице и куртке. Он был вымотан, ослаблен и просто-напросто истощён.

Барсиф, едва разбирая дорогу, добрался до дома. В бане смыл налёт проходящего дня тёплой водой. Но он не торопился идти дальше.

Дома была мачеха. И, возможно, отец.

Когда прошёл час или больше, он набрал в бочки воды и наконец вышел. К его несчастью, дома были оба.

– Ну и где тебя носит? Ты вернулся полтора часа назад! – бухтела женщина, протирая окна.

– В бане был.

– И что ты так долго-то там сидел, а? Ох, поди, всю воду выплескал. Опять набирать!

Она визгливо выдохнула и, скорчив страдальческую мину, вышла из дома. Отчего-то ей не верилось, что Барсиф в состоянии что-то сделать должным образом. Мачеха всегда перепроверяла его работу.

Сынка налил себе супа. Есть не хотелось, но это больше было привычкой. Одной из множества, которые он стал замечать через пелену тусклого раздражения.

Вернулась мачеха. Она вялой рукой вытерла испарину и уселась за стол.

Барсиф поражался тому, насколько Радис отличалась от своей тётки. Словно чужие люди. При должной внимательности можно было отметить и общий тип фигуры, и небольшую схожесть чёрных глаз, и сопоставимый профиль. Но вот характер! Барсифу казалось, что раз увидев и одну, и другую он мог бы с уверенностью сказать, что эти женщины не найдут общего языка.

– Слышали, сегодня драка была. Говорят, из-за бабы какой-то, – пространно сказала мачеха.

Барсиф рассмеялся про себя – не из-за «какой-то», а из-за конкретной. Более чем конкретной.

Уснат тоже ничего не ответил. Глаза женщины недобро сверкнули, её губки сжались в одну линию. Барсиф отлично знал, что дальше будет – она начнёт беситься. Найдёт любой повод, только бы вывести отца из себя. От чего-то ей подобное очень нравилось. Можно сказать, что это было увлечением мачехи, как вязание и плетение.

– Слышали, что теперь капальщица будет проверять погодок порченки? Ну или тех, кто на год-два старше или младше. И тебя, наверно, проверят.

– Пусть проверяют.

– Отстригут тебе локон – плешивинка будет. Ой, как некрасиво выйдет.

Она потянулась к мокрой кудряшке, подцепила её тонким пальцем и покрутила. Барсиф озадаченно отстранился. Теперь все его мысли занимал неожиданный жест.

Именно за нездоровую любовь мачехи к внешности Барсифа одна девчонка когда-то и прозвала его Сынкой. С детства не было и дня, чтобы женщина, которая когда-то решила поставить себя рядом с главой семейства, не потянула мальчика за щеку или за волосы, чтобы не подкралась с расчёской.

– Сыночка, сыночка, – приторно щебетала она над ним.

Пасынок.

В компании детей смеялись над ним, и тогда Радис, вышла вперёд:

– Сынка. Барсиф Сынка!

Она так мерзко произнесла это, что Барсифу в тот момент стало нестерпимо стыдно. Потому что и интонация, и брезгливое выражение лица – всё попало в точку.

– В кудрях не видно, мама. Извините, я устал. Пойду спать.

Недобрый и обиженный взгляд женщины обжигал. Будь Барсиф более совестливым, то точно бы пожалел о сказанном.

Сынка поднялся в комнату и закрыл за собой дверь на ключ. В полутемной комнате его мысли наконец обрели ясность. Он, совсем растеряв терпение и осторожность, стал собирать вещи.