– Девушку я тебе Колыма найду, а вот, что касается братьев калмыков, боюсь, что это невозможно, они уже давно дружно едят тюремную баланду и ударно трудятся на благо нашей Родины.

– Дед, я понимаю твой злой сарказм, но я тоже более трёх лет назад жрал баланду и не помышлял о скором освобождении и тем не менее, я выбрался из этого ада.

– Ты, это другое дело, ты не калмык – ты профессиональный контрразведчик и ты, как говориться, попал в струю.

– Так устрой им эту струю!

– Скорее сейчас будет уместно, организовать им побег из мест заключения, чем этой просьбой накликать на себя беду сверху. Ничего не могу обещать, но я попробую. А теперь и у меня есть приятная новость для тебя, сдаётся мне, что скоро ты увидишься со своим закадычным другом, которого ты не видел около трёх лет!

– Неужели Испанец? – чуть не подпрыгнул на месте Колыма.

– Он самый, собственной персоной. У меня состоялся бурный, с непечатными словами, разговор с начальником внешней разведки, но думаю, он против Берии не попрёт и даст согласие на отзыв Глебова из-за границы. После нашей операции с освобождением Глории у Испанца с Абакумовым сложились весьма тёплые и дружественные взаимоотношения. В свою очередь Абакумов, после нашего рейда в концлагерь, стал вхож в кабинет Берии без доклада.

– Прекрасная новость, я с Испанцем незаметно в Китай даже полк протащу.

– Командир, мне ещё нужны будут два-три человека китайской национальности, свободно говорящие по-японски и по-русски. Ведь мы не бельмеса по-китайски и тем более по-японски. Да и в разведку я не могу отправить своих людей с такими рязанскими лицами.

– С этим я тебе помогу, но будет непросто, на территории Китая таких людей почти нет, а если есть, то они уже давно работают на японцев. Поищем их среди приграничных обрусевших китайцев или японцев.

– Нет, с японцами я работать не буду. Не доверяю я им.

– Полноте, Колыма, у меня есть на примете несколько японцев-коммунистов, которые живут с незапамятных времён на территории СССР и в настоящее время, с исторической родиной не поддерживают никаких связей.

– И всё-таки китайцы были бы предпочтительней. Независимо от схожести наций, любой японец мгновенно узнает, что перед ним именно японец, а не китаец. Как они это делают мне неведомо.

– Не дрейфь – прорвёмся, надо людям верить!

– Спасибо, успокоил! – Шульга пожал руку генералу и отправился отдавать приказ на сборы.

Глава вторая

Шульга собрал всю группу у себя в комнате.

– Ну что, друзья-однополчане, какие будут мнения о предстоящей операции? Раечка не стала ходить да около и рубанула прямо, – Если взглянуть, так сказать, моим, невооружённым алкоголем глазом, там нас ждёт полный абзац, или перевожу на русский – полный пиз…ец и я, чтобы не отодвигать эти события, пойду и застрелюсь на хер, а потом умру от полового истощения.

– Господи, сударыня, да, когда же ты наконец заткнёшься, что ты нас всех преждевременно хоронишь, – взревел Шульга и вмиг успокоившись, едко заметил, – Знаешь, чем пистолет отличается от женщины? На него можно всегда глушитель надеть!

– Моя дорогая Раечка, – философски заметил Владимир Иванович, – На Руси так всегда было – жить в ней страшно, а умирать за неё весело. Радуйся, что пока живёшь, каждому дню, каждому часу. Сколько раз нас Господь к себе прибрать мог, но ведь оставил до сего дня, а значит, нам рановато ещё о смерти думать. Конечно, не дело это, на чужой земле помирать, но нам не дано выбирать где сгинуть. Я с командиром!

– А вы что скажете… одинаковые с ларца? – Шульга взглянул на Влада и Гиви.

– По-моему нам не хватит там профессионализма, одно дело резать оголтелых эсэсовцев, не взирая на лица, а другое, лезть, в совсем нам не известное и крайне опасное мероприятие, воевать со всякими мерзко-пакостными вирусами и бактериями, которые невидимы, но смертельны для всего человечества. Я устал от войны, от ежедневых перестрелок и драк. К тому же я в биохимии и вирусологии полный профан и я сомневаюсь, что там пригожусь, – сказал Влад и сел на место.

– Так, с тобой всё ясно, а ты Абрек? – Шульга резко развернулся и взглянул на Гиви.

Абрек, со свойственной ему горячностью, быстро вскочил со стула и с перекошенным от гнева лицом, подскочил к Владу, – Слушай ты, гуманист, с большим ножичком за пазухой, что, сдаёшь назад? Поджилки трясутся? Не поверю! Ты можешь считать меня кем угодно, возможно я это заслужил, но как бы ты не старался меня переплюнуть в профессионализме, мы все равно Влад с тобой равны, так как оба неудачники, мы оба слили свой гражданский образ жизни уже давно, мы, кроме как воевать и наказывать людей за их злодеяния, ничего больше в жизни не умеем. И я тоже профан и в биологи, и в этой гнусной вирусологии, я совершенно не знаю, генацвале, с какой стороны к ней подходить. Я свой гражданский талант гуманиста просрал давно, а ты это делаешь только сейчас. Подумай над этим и сейчас дай мне ответ, ты с нами или нет? Я подожду!

Начитанный Влад, улыбнулся и примиряюще подняв руки, приобнял друга, и как бы в назидание продекламировал, – У правосудия, мести и любви – нет сроков давности. Ты что городишь? Окстись, хороняка! Безусловно, надо наказать этих извергов. Я присоединюсь к словам этого башибузука. Мне нужно было увидеть его реакцию.

– Другого от вас я не ожидал, Шульга успокаивающе похлопал обоих по плечам, – Я без вас там бы не справился. Но впредь Влад, выбирай выражения. Не нравиться мне твоё настроение.

– Морозов, Владимир Иванович, если вы не согласитесь, я пойму, вы за период войны были трижды ранены, свою войну начали почти десять лет назад и вам, как никому другому хочется спокойной мирной жизни, да и возраст ваш уже взял под козырёк, вы первый стоите у меня в списке на демобилизацию, сдавайте оружие и увольняйтесь, как мне известно, вас с нетерпением дома ждут две очаровательные дочери?

Владимир Иванович, как обычно, неспешно разгладил свои пшеничные усы, чуть отставил в сторону свою раненую ногу и с укором взглянул на Шульгу, – Что, за время войны постарел, да? Уже ни на что не гожусь, списываете меня? А ведь только я знаю, что из себя представляют фанатично настроенные японцы. Это не эсэсовцы, которые, ох, как не хотели умирать просто так – за свой бредовый нацизм. В Японии всегда хватало отшибленных фанатиков, веривших, что любой японец одним самурайским духом и мечом-катаной, сокрушит все вражеские танки и самолёты. Эти националисты свято верят в превосходство «божественной расы Ямато» над всеми другими народами. По их мнению, империя имеет полное право: «Объединить восемь углов мира под сенью хризантемового трона божественной династии». Мы это превосходство одной европейской расы уже видели и с успехом переломали им хребет – кто на новенького? Помню, ещё в 1938 году, на Халхин-Голе, взяли мы одного японского офицера в плен, так он с криком: «Дух самурая велик», засмеялся и… резким движением короткого меча, распорол себе брюхо, но самураи на любой затяжной войне могут с криком «банзай» умереть за своего Императора, и мы в этом им поможем. Я с вами и о демобилизации не может быть и речи.

– Слушай, генацвале, а хорошо сказал, а! Научи, Иваныч?

– Гиви, угомонись наконец, скромнее надо быть. Не забыл, что тщеславие один из смертных грехов?

– Ай, мама-джан, ты найди мне хоть одного грузина, который был бы не тщеславен? Немного тщеславия никому не навредит.

– Гиви, ты только там сильно на рожон не лезь.

– Да не умею я так! Мне так не интересно!

– Чёртов грузин, и за что мне такое горе.

– Зачем горе, почему горе? С виду я ещё справный мужчинка и ещё не совсем старый.

– Вот-вот, я и хочу, чтобы ты дожил до своей глубокой старости.

– Ай, командир, а что я буду делать совсем старый?

– Мемуары писать!

– Что такое мемуары?

– Воспоминания о твоей бестолковой жизни, Абрек, – включился Влад, потеряв терпение, – давай не томи нам больше мозги и пошли разомнёмся напоследок.