– У нас большие потери, мать бы их! – тот выругался. – И патронов с гулькин нос осталось!

– Евсеев! – распорядился Алябьев. – Бери отсюда пулемёт и тащи его на правый фланг.

Солдаты по команде фельдфебеля сняли с бруствера тяжёлый «максим», понесли…

– Быстрее, миленькие мои!! Быстрее!! – торопил их Краснов. – Серёжа, а гранат нет? Хоть пяток штук, а? Хоть парочку, а? У нас ведь там совсем «караул»!

– Кузьмин! Бери своих богатырей и гранаты! Пойдёте со штабс-капитаном! Живее!

– Ох, спасибо, Серёжа! Ой, спасибо! – обрадовался Краснов, вновь поторапливая воинов: – Быстрее, рόдненькие! Быстрее! Вытопчем их сейчас! Вытопчем!

Солдаты протискивались мимо офицеров – суровые, решительные, в громоздких серых шинелях, и те были вынуждены прижаться к стенке окопа, выпрямиться. И вот тогда это случилось.

Лежащий на животе матрос поднял голову и вскинул «маузер», целясь в Алябьева. Сергей Сергеевич увидел это слишком поздно, зато не прозевал Радеев. Он толкнул друга в сторону и принял пулю Алябьева своей грудью. Краснов тут же несколько раз выстрелил в матроса из «нагана» и выругался так громко, что, наверное, в Симферополе было слышно.

– Дюша… – замирая сердцем, Сергей склонился над Андреем.

– Дюша! Дюшенька! Ты живой? Санитаров сюда! Живо!! Живо!!

– Серёжа… – прошептал Радеев. – Там сейчас их законопатим, а тут дырка… Прорвутся… Отходить надо…

– Молчи! Молчи! Нельзя тебе говорить! Где санитары, мать вашу так?!

– Милану поцелуй за меня, и живи, Серёжа… И попробуй только отказаться… – прошептал Андрей, закрывая глаза.

– Дюша! Дюша!..

Подбежали два санитара с носилками и остановились.

– Что встали?! – закричал Алябьев. – Живо в лазарет офицера! Живо!

Краснов обхватил его руками, потащил в сторону:

– Всё, Серёжа! Умер он…

Сколько смертей видел Алябьев за годы гражданской, а после этой душа выгорела в нём окончательно. Даже пепла от неё не осталось. Только одна пустая боль.

– Умер, ваш бродь… – подтвердил санитар, пощупав пульс Радеева. – Умер он…

Алябьев оттолкнул Краснова, взял винтовку и полез на бруствер.

– Куда?! Куда?! – Краснов и солдаты бесполезно пытались удержать его.

Едва Сергей Сергеевич поднялся в полный рост, как со стороны красных донеслось: бах-бах-бах-бах! Пули просвистели совсем близко у уха и над ним, но Алябьев не заметил их. Он подошёл к матросу, выбил из его руки ногой «маузер» и перевернул тяжёлое тело на спину. Орёл-балтиец был ещё жив, дышал судорожно и смотрел на него с обречённой классовой ненавистью. Алябьев вонзил ему штык в сердце – матрос дёрнулся и вытянулся. Потом так же спокойно под градом выстрелов он вернулся в свой окоп. Санитары уже положили Радеева на носилки и понесли. Алябьев на секунду остановил их и поцеловал друга в лоб.

– Ты с ума сошёл?! – зашипел ему Краснов. – Ещё бы в контратаку всех нас поднял?!

– Все мы тут сумасшедшие, – отозвался Сергей Сергеевич. – А в контратаку нас сейчас поднимут, – и зло спросил Краснова, считая, что если бы он не появился, то Радеев наверняка был бы жив: – Собственно, что ты здесь до сих пор?

– Я… – начал говорить Краснов, но махнул рукой и побежал вдоль окопа на свою позицию, теперь уже не пригибаясь.

Потом, действительно, корниловцев подняли в контратаку, увы, бесполезную, и они опять отошли в свои окопы. На рассвете красные опять сильно нажали, и белые отошли к Юшуни, а Андрей Радеев так и остался лежать в крымской земле.

Теперь, после того, как Милана вспомнила последние слова своего брата, сказанные ему перед смертью, Сергей Сергеевич ответил:

– Отказываться не стану. Буду в гостиной через полчаса.

Без семнадцати дней сорокалетний красавец-мужчина – г-н Алябьев, одетый с иголочки, появился в гостиной ровно через тридцать минут. Тут находились двое господ, сидящих друг напротив друга в глубоких креслах. Один из них, супруг Миланы, – Этьен де Маршаль, в меру симпатичный, в меру упитанный, по своей натуре весьма жизнерадостный человек, о чём-то тихо беседовал с седовласым худым старичком, с лица и фигуры похожим на голодного грифа, с одежды – на сытого торговца чёрной икрой. Было в его костюме богатое, добротное, и даже как будто деньгами от него пахло, а, судя по массивному перстню с синим бриллиантом, так в крупных купюрах.

– Простите, господа. Задержался, – повинился Алябьев.

Де Маршаль вскочил, подошёл, пожал другу жены руку:

– Ничего, Серж! Ничего! Всякое случается. Собственно, в том наша вина: мы с Миланой думали, что ты приедешь на автомобиле. – И затем представил Алябьеву своего визави, тоже поднявшегося из кресла и подошедшего к ним: – Господин Тетерин, твой соотечественник.

Соответственно, Тетерину он представил и Алябьева. Старичок-гриф чуть-чуть поклонился и протянул Сергею Сергеевичу сухую ладонь:

– Дмитрий Иванович – тёзка Менделеева, но не Менделеев.

Глазки у старичка были колючие и какие-то плоские, как острия двузубой вилки. Пока Тетерин пожимал руку Алябьева, он медлил и очень-очень пристально всматривался в его лицо, а потом, разорвав рукопожатие, словно оставшись довольным от увиденного, он также сухо улыбнулся, и глаза его будто отупели и стали оловянными.

Мсье де Маршаль дал понять, что выполнил свою миссию:

– Не стану вам мешать, господа, – сказал он и ушёл в соседнюю комнату.

– Приступим к делу? – предложил «но не Менделеев», и теперь он явно торопился.

– Пожалуй, – согласился Алябьев. – Ещё раз прошу простить меня за ваше ожидание.

– В сегодняшнем случае оно оказалось для меня даже полезным, – ответил Тетерин, но почему полезным, не пояснил. – Итак, – начал он, – я буду говорить откровенно, насколько это возможно. Милана Игоревна охарактеризовала мне вас, господин Алябьев, как честного и порядочного человека. Это верно?

– Для Миланы Игоревны я, возможно, такой и есть, но это не значит, что я буду таким для кого-то другого, – не обнадёживая старичка, ответил Сергей Сергеевич.

– Иного ответа я от вас и не ожидал. Вы уже ответили мне честно. – Тетерин предложил присесть, но как только они сели в кресла, он тут же поднялся и, заложив руки за спину, начал болтаться маятником перед глазами Алябьева – о чём-то напряженно думал этот гриф-падальщик, торговец чёрной икрой, и эти раздумья его как будто волновали.

«Пошёл к чёрту! Не буду вставать! Хочешь – мельтеши, а я посижу!» – решил Алябьев, чувствуя, что он ещё не оправился от своей неловкости перед Миланой: и одежду она ему дала, и обувь, и деньги… Ах, как стыдно-то! Как стыдно! Но он отдаст. Он обязательно отдаст, как уже не раз было. Но зачем же он потребовался этому мутному старикашке?

– Скрывать не стану: вы заинтересовали меня, господин Алябьев, – говорил Тетерин, – и я навёл о вас все справки, какие только смог. Вы живетё во Франции с 21-го года, семьи у вас нет, своего жилья тоже. Вы нуждаетесь в деньгах, вы можете работать сутками напролёт, вы не жадный, вы не клянчите у тех, кто может дать, вы не наркоман, не алкоголик, выпиваете только под настроение и знаете меру. Вы умеете постоять за себя, вы не позволите кому-либо обидеть слабого, вы умеете водить авто, вы в допустимых пределах жестокий, чёрствый и справедливый, у вас нет друзей, разве что госпожа де Маршаль. И ещё вы не святой, и, самое главное, вы русский офицер с боевым опытом. Это верно?

– Не святой – это верно, – согласился Алябьев, оценивая данную ему характеристику.

– И, конечно же, вы умеете держать язык за зубами, – дополнил Тетерин и добрался до того, к чему подводил: – А поэтому я решил сделать вам одно предложение… – Он выдержал паузу и выдал: – Мсье, я предлагаю вам съездить в Советскую Россию, в ваш родной город Ярославль. И, само собой разумеется, за мой счёт и за вознаграждение.

– Это зачем же? – спросил Алябьев, на ходу анализируя речь господина Тетерина, которая предшествовала его предложению съездить в Совдепию, и начиная с конца этой речи: с того, что он русский офицер с боевым опытом.