– А я смотрю: ты или не ты?! – бурлил Краснов. – Сразу не признал! Ей богу не признал! Богатым будешь! А похудел-то как, а?! И усики тебе к лицу! Ах, чёрт! Серёжа! Серёжа!!

– Здравствуй, Николай, здравствуй!

– Ты как здесь, Серёжа, друг мой, а? Откуда? Куда?

– Мсье только что спас мне жизнь, – вставил Мартен, как будто понимая, о чём идёт речь.

– Это он может! – подтвердил Краснов и перешёл на французский: – Я ему тоже ей обязан с июня 18-го года! – и снова по-русски к Алябьеву: – Нет, Сергей Сергеевич! Нет! Не забыл я станцию Тихорецкую и век её помнить буду! Кабы не ты, так не стоял бы я тут сейчас! И Петька Русаков давно бы уже сгнил! Как ты тогда тех краснопузых штыком-то, а?! Раз-два и сразу наповал! А как ты потом всех остальных из «льюиса»-то побрил?! Помнишь, а?! Как вчерашнюю щетину бритвой! А как погнали мы их втроём! Ведь всего втроём, а?! Но ты-то, Серёжа, аккуратист, а у нас с Петром тогда все шинели в крови были, хоть отжимай! А тот матрос-то с «маузером», помнишь, а? Рвань полосатая! Быдло ползучее!

– Ладно тебе, Николай… Ладно… Вот, отвезти надо человека.

– Э-э-э, нет! Уж коли я тебя встретил, так нынче никакой работы! Как же я рад, что мы встретились с тобой, Серёжа! А что ты с чемоданом-то, а? Собрался куда?

Алябьев коротко отмахнулся, мол, пустое дело, и вновь попросил:

– Надо отвезти человека в адрес.

– Мне нужно на бульвар Клиши. Это недалеко… – тут же торопливо поддержал просьбу Сергея Сергеевича домовладелец. Он снял котелок, приложил его к груди и уважительно добавил: – И если вы мне позволите, господа, я оплачу все ваши расходы, которые будут сопровождать вашу встречу. Я сегодня весьма обязан мсье Алябефу.

Краснов цыкнул зубом, взвешивая его слова: не в обиду ли французом сказано? Ишь ты, благодетель нашёлся?! А то ведь за такое оскорбление можно и в морду выписать! Хоть она у него и так разрисована, но довеска под правый глаз до полной картины всё-таки не хватает. Но Огюст Мартен выглядел совершенно искренне, и Николай решил:

– А что, Серёжа? Похоже, он нам от чистого сердца предлагает, без подковырки. Так давай ему позволим, а?! Лично я не возражаю!

– Как хочешь… – отмахнулся Алябьев.

– Ты не изменился, Серёжа! Ей-ей! Жениться тебе надо, чтобы научиться копейку беречь! Вижу: ты не женат! Но даже если бы и был, даже если бы у тебя и было семеро по лавкам!.. Да ну тебя, Серёжа! Вы – дворяне, не мы – купцы! Нет в вас нашей стяжательской жилки! Садитесь, господа! Поехали! Доскочим на Клиши, а потом и души в рай!..

Мужчины уселись в автомобиль, он весело заурчал и тронулся с места. За окном побежали дома, горящие фонари и уже редкие прохожие. Париж готовился к наступающей ночи. Скоро совсем опустеют улицы, и наступит полусонная тишина, готовая проснуться от какого-либо неожиданного происшествия местного значения: истошных криков, поспешных выстрелов или буйного пожара, например. Проснуться, однако, отнюдь не вмешаться, а иначе, зачем же полицейским и пожарным налогоплательщики платят деньги? Но в том месте, куда они сейчас ехали, уже давно не было никаких подобных происшествий с криками и выстрелами, не говоря уже о пожарах. Всё было относительно спокойно, во всяком случае, официально. Вот на окраинах Парижа такие происшествия ещё нет-нет, да и случались, что немедленно подхватывалось газетчиками и тащилось на свою газетную кухню, где умело готовилось: жарилось и парилось, поливалось острыми соусами, посыпалось жгучими приправами, и в максимальной быстроте бегущего времени подавалось обывателям. И голоса мальчишек-разносчиков озвучивали названия «жёлтых» газет и заголовки «жареных» статей на людных улицах: «Аптекарь отравил своих детей и жену, и потом застрелился сам!», «Сумасшедший ревнивец убил свою любовницу и съел её труп!», «В сгоревшем автомобиле обнаружены три обгоревших тела с огнестрельными ранениями!» – и так далее… И спрос на такие страшилки всегда был, есть и будет, особенно у тех заинтересованных, кто в своей жизни никогда не видел ничего опаснее кухонного ножа и страшнее курицы без головы.

Мсье Матрен некоторое время искоса поглядывал на Алябьева и пожёвывал губами. Он словно хотел начать разговор, но не знал, с чего его начать. Наконец, сказал:

–Никогда бы не подумал, мсье Алябеф, что вы русский. Ваш друг, хотя и прекрасно говорит по-французски, но всё-таки с акцентом. У вас же ни намёка. Признаюсь, я решил, что вы коренной парижанин.

– Меня хорошо учили, мсье Мартен. Кстати, вашему языку учил именно парижанин.

– Но так, как вы его знаете, никакой учитель не научит. Давно ли вы во Франции, мсье?

– Достаточно для того, чтобы порой думать: всю жизнь.

– То есть, уже более пяти лет, – уверенно предположил Мартен и признался: – Скажу вам, мсье Алябеф: я довольно сносно понимаю русский язык, но не говорю, так как считаю, что лучше совсем не говорить, чем говорить плохо, – и пояснил: – У меня, мсье, была русская гувернантка. Замечательная женщина! Вообще ваши соотечественники всегда производили на меня хорошее впечатление.

– Мои соотечественники тоже разными бывают, – заметил Алябьев.

– Видимо тех, о ком бы я мог сказать плохо, мне до сих пор не попадалось.

– Видимо… – согласился Алябьев, и ему на память пришёл один малоприятный эпизод из его жизни, когда он смог выкарабкаться из совсем тухлой ситуации не благодаря своим русским казакам, промчавшимся гуртом мимо него, а благодаря чужому греку-старику. Тот тогда выпряг из своей повозки одного из двух своих коней и отдал его Алябьеву, сказав: «Что с меня взять, кроме жены-старухи да убитого сына? А вы офицер… Вас красные не пожалеют – нет! Скачите до своих». Он помог раненому Алябьеву сесть на коня, посетовав: «Жаль, что седла нет», подал ему винтовку и перекрестил по-отечески. «Век помнить буду», – пообещал тогда Сергей Сергеевич. И помнил.

– Мсье Мартен, вы давеча упомянули, что можете помочь мне с комнатой? – сказал Алябьев.

– Разумеется, мсье, – ответил домовладелец, покосившись на чемодан своего нынешнего спасителя. – Вам негде жить?

– Скрывать не буду: я уже два дня как клошар (БОМЖ), и перспектива ночевать в переходах метро и на улице меня вовсе не устраивает. Сколько стоит у вас самое скромное проживание?

– Я ни возьму с вас ни сантима, мсье Алябеф, – ответил Мартен. – И если я сейчас кривлю душой, то путь меня гильотинируют. Приходите на Лепик, как вам вздумается, и живите сколько угодно! – он назвал номер дома на этой улице: – Я завтра же утром дам на этот счёт указание свой дочери. Ей всего шестнадцать, но не смотрите на это. Она знает дело.

– Мсье Мартен, то, что вы сейчас сказали, не от захлестнувших вас эмоций?

– Нисколько. Эмоции были, когда я осознал, что меня нынче могут запросто зарезать. – И в то же время домовладелец аккуратно навёл справку: – Если не секрет, по какой же причине вы остались без жилья?

– Мой квартиродатель отвратительно обошёлся со своей падчерицей тринадцати лет.

Не дождавшись ещё каких-либо дополнительных пояснений, Мартен вновь спросил:

– А работа у вас есть, мсье Алябеф?

– Есть.

Видимо, француз надеялся получить от собеседника более полный ответ на свой вопрос, поскольку смотрел на Сергея Сергеевича с таким же вниманием, с каким кошка смотрит на мышиную норку, но тот молчал.

– Понятно… – неопределённо сказал Мартен. Помолчав с полминуты, он не удержался и вновь спросил: – Чем же вы занимаетесь, мсье? Простите меня за любопытство.

Алябьев тоже подумал с полминуты и рассказал:

– Я живу в Париже уже шесть лет. У меня нансеновский паспорт, лицензия и автофургон, приобретённый мной по воле случая в начале этого года. Но не собственное дело – я развожу разные мелкие грузы: работаю на мсье Дюбуа. Он живёт на улице Камбон.

– С мсье Дюбуа я не знаком, – ответил кругленький буржуа.

– Много не потеряли. Что ещё вам обо мне интересно, мсье Мартен? Семьи у меня нет…

– Довольно… Вообще-то, мне было довольно одного вашего сегодняшнего поступка.