– Я ему верю. И он не предаст.
– Это самое лучшее, сударь, что вы могли о нём сообщить, – ответила тут пани Зосия на чистом русском языке, после чего Алябьев задался вопросом: а полячка ли эта пани на самом деле? Уж больно лихо она выдала?! Прямо-таки как светская дама! Однако уточнять он не стал: не всегда надо спрашивать у женщины о том, о чём очень хочется спросить.
Итак, на следующий день после охоты пани Зосия предложила мужчинам сходить с Боженой на рыбалку. Они, разумеется, согласились. Алябьев – чтобы не маяться от скуки, а Тибо – ему всё равно, куда было идти, лишь бы рядом с паненкой, хоть в ад.
Они пришли на зараставшее зеленью озерце, где в траве около берега у Ковальских была припрятана маленькая лодчонка, и под теми же берегами были поставлены рыбьи ловушки, именуемые в России «мордушками» или же другими словами – короче: высокий барабан из сетки, куда у рыбы ума хватает только заплыть, а назад выплыть – увы!
– Кто з вас поедзе зе мнон? – спросила Божена, намеренно не глядя на мужчин, мол, сами выбор делаете, кто с ней в лодочке поедет.
Тибо подмигнул – Сергей Сергеевич понял. Француз подхватил Божену на руки – она даже охнуть не успела, усадил в лодочку, оттолкнулся и сам запрыгнул – лишь круги по воде побежали.
Взяв весло, Дюран стал грести и негромко запел полячке песенку, придуманную каким-то парижским Казановой ещё в начале века:
– Ах! Милая моя девочка!
Ах! Стройная моя куколка!
Ах! Ласковая моя кошечка!
И вновь к тебе я тороплюсь, роняя туфли на ходу!
Алябьев несколько раз слышал эту весёлую и пошловатую песню в одном из парижских кафе, но в ней вместо слова «туфли» было слово «брюки». Он невольно улыбнулся тому, как ловко Тибо исправил текст песни: действительно, на ходу. Таким же образом он заменил в ней ещё несколько едких слов парижского арго, и получилось вполне прилично: порядочный мужчина торопится к любимой женщине, а не какой-нибудь там кобель к сучке.
Пел Дюран замечательно, впору было удивиться – прямо-таки Морис Шевалье, разве что соломенного канотье на его голове не хватало. Златовласая Божена, опустив руку в тёмную воду, внимательно слушала француза и отвечала ему доброй улыбкой. А почему бы и нет? Павлин откровенно распускал свой копчико-спинной веер, который ошибочно называют хвостом, и интерес молодой девушки к этим ухаживаниям был вполне закономерен. А вот примет ли она их – это другой вопрос. Впрочем, опять же: почему бы и нет? Тибо выглядит очень даже ничего. Такие сильные и симпатичные мужчины женщинам всегда нравятся.
Алябьев присел на сломанное деревце: эх, молодость! Как всё в ней прекрасно! Жаль, что природа обделила его голосом и слухом. Он бы тоже Лиле что-нибудь спел.
Тибо закончил петь, прижал весло к груди и поклонился. Божена захлопала в ладоши и засмеялась. Потом по её указанию он подгребал к нужным местам и поднимал с мелководья одну за другой сетчатые мордушки с конусными рукавами. Божена выбирала через них самую крупную рыбу и складывала её в мешок. Мелочь Дюран вытряхивал назад в воду, клал в ловушки корм для рыб и вновь ставил их под берега. Алябьев наблюдал за девушкой и мужчиной и думал о том, что ему тоже так же хочется: плыть с Лилей в лодке, ловить рыбу и быть счастливым. Однако скоро ли он и она доберутся до этого самого счастья? Скоро ли придёт их пароход?
Причалив лодочку к берегу, Тибо выскочил, одним рывком вытащил её до половины на сушу, и потом так же аккуратно вынес из неё девушку, как и усадил.
– Дженкуе! – поблагодарила она Дюрана и сказала Алябьеву: – Сподобал ми сен.
– Это как, панна? Не понимаю.
– Он мне нра-вица, – выговорила она.
– А-а! Мсье Дюран! – обратился к Тибо Сергей Сергеевич. – Сейчас панна Божена просила тебе передать: ты здоров, аки бык – пахать можно, значит, в хозяйстве ей пригодишься. И ещё: если ты изменишь ей с какой-нибудь коровой – она откусит тебе голову!
– Так и сказала, мсье?
– Я смысл передаю.
На лице Тибо отобразилась такая страдальческая мука, что впору заплакать. Было ясно: он принял какое-то важное решение, но не знает, как поступить: если промолчать – так как бы всё дело не испортить; если озвучить – так не дай бог, не получилось бы ещё хуже.
– Говори, Тибо! – подсказал ему Алябьев, поняв, какой мукой озадачился его друг. – Говори ей! Была – не была! Ты ведь серьёзный мужчина, а не шантрапа уличная!
Тибо взглянул на Сергея Сергеевича как на старшего брата, дающего ему в нужную минуту нужный совет, и решился. Он вынул из нагрудного кармана куртки золотое кольцо и протянул девушке, однако оно было явно маловато для пальца её руки, утруждённой грубой крестьянской работой. Дюран тут же достал второе – перстень, и вновь протянул:
– Выходи за меня!
Она гордо выпрямилась и спросила Алябьева:
– Что он хчечь? Взячь меня в жоны?
– Так, Божена!
Полячка взяла перстень, прикинула на свой палец:
– Как ойчец решит…
– А ты сама?
Она не ответила, но щёки у неё стали вдруг варёными красными раками. Вернув перстень Дюрану, она пошла не оглядываясь. Что же тут ещё непонятного?
Алябьев подтолкнул Дюрана в бок:
– Понравился ты ей! – и подковырнул: – Ещё бы нет? Пылинки с неё сдувает, на руках носит, песенки поёт, кольца дарит. Да у тебя есть чему поучиться, дамский угодник!
– Как знал, мсье! – радостно зашептал тот. – Как чувствовал, что встречу её!
– И чем ты ещё запасся кроме кольца и перстня?
Тибо вытащил из кармана ещё с десяток золотых украшений – колец и цепочек, и показал:
– Вот! Из моих личных накоплений. Золото – оно везде золото! Вряд ли оно стоит дешевле той бумаги, которой нас с вами снабдил в Париже мсье Тетерин.
«Вряд ли… – подумал Сергей Сергеевич. – Для нелегального перехода границы – особенно вряд ли… Особенно, если нас поймают», – и поторопил Тибо:
– Что стоишь? Бери рыбу и беги за ней, Ромео! Она как раз этого и ждёт!
Сергей Сергеевич намеренно отстал от парочки и потом шёл за ней метрах в тридцати. Как они друг друга понимали? Тибо что-то говорил ей по-французски, размахивал руками. Она смеялась и отвечала ему по-польски. Может быть, французский-то она и понимала, если принимать во внимание слова пана Ковальского о том, что он учит детей всему тому, что сам знает, но вот как Тибо Дюран понимал польский – непонятно!
Видимо, у любви один язык – международный, такой же, как и у немых.
Предложение мсье Дюрана о женитьбе, разумеется, панну Ковальскую приятно задело. После возвращения домой, Алябьев заметил: как только она и Тибо встречаются взглядами, так девушка сразу же отводит глаза, прячет улыбку и тот час старается найти себе какое-то дело или, проще говоря, пытается куда-нибудь увильнуть, чтобы не выдать своего смущения.
Несомненно, её поведение и суетливость не укрылись от внимания матери, сказавшей дочери с явным подозрением, мол, что это с тобой случилось? Во всяком случае, именно так Алябьев перевёл для себя её вопрос.
Он вызвал Тибо покурить на улицу и начал издалека:
– Ты где так хорошо петь научился?
Тибо, бывший в радостно-приподнятом настроении, пожал плечами:
– Нигде не учился. Я с детства люблю петь, – и похвастался: – А восемь лет назад в кабаре «Чёрный кот» я имел счастье познакомиться с мсье Брюаном1. И представьте, мы с ним даже спели дуэтом куплет из «Весёлых малышей». Жаль, что он умер. Он мне нравился. Но как я догадываюсь, вы вызвали меня на крыльцо вовсе не за тем, чтобы покурить и поговорить о моём умении хорошо петь?
Алябьев помедлил: как же ему передать слова пани Зосии о том, что бы он о Божене даже и не мечтал? Как бы так сказать помягче, чтобы мужика не расстроить?
– Тибо, я не знаю, как принято свататься у поляков, однако думаю, что это дело надо решать только через отца Божены. Его слово главное.
– Я тоже так думаю, мсье. Вот он приедет, и я откроюсь ему: попрошу Божену в жёны.
– Не торопишь ли ты события, зная девушку всего два дня?
