Настя смотрела на водителей с рекламных щитов на шоссе, Настю приглашали на местную радиостанцию, и на телевидение – обязательно, Настя поздравляла шайбовцы с Новым годом, ведь Новый год – это праздник всех ледовых видов спорта. А когда Насте надоело просто выступать, то есть она не могла уже выкатывать полноценно свои простенькие по техническому набору программы даже без прыжков, она вдруг оказалась в команде по синхронному катанию. Там спокойно можно было катать и до двадцати пяти лет, а то что пришлось всей команде Настю обучать (а она плохо обучалась в команде и даже тупила, при этом сохраняя уверенность и спокойствие), никого не смущало, все были горды и счастливы – ведь Настя снизошла до них, простых смертных. Настя действительно любила фигурное катание, раз снизошла до синхронисток. И даже Кристина вновь стала улыбаться – ведь ради Насти выпихнули вторую солистку, а не её, Кристина надеялась, что Настю поколотят, как когда-то её, но Настю не тронули – все её и здесь были рады. Инесса верила в то, что это она стала причиной провала и радовалась. Она заговорила стразы и выступление Насти стало не просто провальным, её увезли в больницу. Казалось, она должна быть благодарна Насте, ведь Настя прославила не только себя, но и маму… Инесса сама не могла чётко для себя сформулировать, чем ей так насолила Настя. Наверное, в Насте сконцентрировалась вселенская несправедливость: одним с рождения – всё, а другим – ничего, ну или почти ничего…

– Я убийца!

– Ха-ха, – расхохоталась Стася, она окосела от бокала шампанского и была настроена игриво. Инесса тоже усмехнулась. Ну а как реагировать, если слышишь такую ересь.

– Можно без «ха-ха» и без «хе-хе». Смотришь, как стреляют петарды за окнами, слышишь, как воют испуганные собаки?

– А коты что не воют, что ли? – обозлилась вдруг Стася. – Представляю, что сейчас мой Снежок вытворяет.

Стася, кажется, спьяну забыла, что Снежок умер, а может Инессе тоже забыть, что Тимка умер, говорить о нём в настоящем времени. Чем он хуже Снежка?

Корней стал угрюм.

– Я – убийца, – тихо и с угрозой повторил Корней.

Ни Стася, ни Инесса долгое время его не перебивали – есть слова, которые не хочется слышать, а если приходится, то лучше помалкивать.

– Я – убийца, тайный убийца, не пойманный, а значит для людей и не убийца вовсе, но для себя-то, поймите девчат, я убийца, я-то знаю, что убил. У всех Новый год – огни, снег, ледяные озёра, праздник, сказочный праздник. А мне хоть бы провалился чёртов Новый год, бес попутал именно в такое же точно время, морозное, ясное. Ненавижу Новый год, но делать нечего, надо притворяться, надо дарить глупые подарки и писать тупые поздравления в сообщества, размещать самые смешные, идиотические фотки в прифотошопленных уродливых алых колпачках. Не понять вам меня. Искры петард, букеты ракет, облака фейерверков, да даже бенгальские огни – волшебное облако. Сказка на улице нашего сурового города. Сказочная сказка. Так щемит сердце. Ведь мог бы жить и радоваться, а вот нет, на совести у меня смерть и … даже не одна… Правда… – замялся Корней.

Он выключил свет; странно, подозрительно в свете мерцающих гирлянд освещается его лицо. Корней покрывался испариной. Может, он болен? А может много выпил жидкости и потеет. Но нет. Корней почти не ел и не пил сейчас. Так – чипсиками похрустел, взял кусочек капусты по-грузински. Да и в мастерской не жарко, скорее даже прохладно, окно приоткрыто, фрамуга опять же. Нет. Дело не в окружающей среде и не в выпитых и принятых на грудь промилле. Дело в нервах. Корней волнуется. Позже, по ходу исповеди, он вообще стал трястись, и, поймав Инессин взгляд (она как могла пыталась сделать его сочувствующим), сунул руки под бёдра, под ляжки – чтобы не было заметно, как руки трясутся, руки всех выдают, ещё уголки рта, Инесса это и раньше замечала. Уголки рта у учителей иногда дёргались, Инесса жалела учителей, стольких идиотов им приходится терпеть, Инесса просто диву давалась, какая у некоторых учителей выдержка.

– Вместо эн-гэ полюбил Рождество. Сочельник, звезда. У церкви… Стал набожным. Без церкви не могу. Как убил, так первую свечку и поставил. Постился, исповедовался, ну не как с вами, пересказал незначительные прегрешения, деньги тоже жертвую, немного, как могу.

Инесса запомнила, что Стася уже открыла рот, чтобы откомментить про деньги и прегрешения, что-то типа язвительного: для тебя, мол, деньги не проблема и что не согрешишь, не покаешься, но вовремя опомнилась – хмель от шампанского быстро выветривается.

– Рождество – вот сказка. Хлев, Иисус новорождённый, старцы. Ну и младенцев всех к тому времени покрошили на ремни. – Корней горько усмехнулся.

Инессу не особенно покоробило богохульство: скорее всего последующее настолько жутко, остаётся шутить по-чёрному, юмор такой специфический как защитная реакция организма.

– Небо, звезда Вифлеемская. Даже если тучи, вижу именно ту самую звезду, у меня компас в тучную ночь, в рождественскую ночь. Синие огни, жёлтые, зелёные, лишь бы не бордо. Сугробы синие ночью, вроде как краску на них из баллончика распылили. И свет от фонарей, и тут же тени, такое граффити, трёхцветное, трёхмерное, синя чернота, серый пушистый свет и тёмное почти чёрное – тайное. Тайное, которое никогда не станет явным. Никогда. – Корней выдержал паузу.

Инесса поёжилась. Встала из-за стола, семь шагов к вешалке в прихожей, сняла старушечьи оренбургские платки (мама держала их на шляпной полке для мерзляков). Семь шагов обратно. Инесса протянула платок Стасе, та с благодарностью кивнула и напялила платок на голову как бабушка. Инесса накинула платок на плечи. Вообще-то желательно закрыть окно, но Корней… с него реально капал пот, как будто он физику в тренажёрке с тяжёлой штангой зацепил.

– Ели светятся, белыми сугробами на ветвях. Снег-снежинки, как комары-мушки вьются вокруг фонарных столбов, то есть – ламп, но тоже фонарных, никогда не замечали? – Корней усмехнулся: – Вы как бабули.

В пушистых шалях они выглядели комично. Галина Мурмановна уверяет, что жизнь пронесётся быстро и над старостью смеяться нельзя. Лиза ненавидит всех, кому больше двадцати пяти – возрастные игроки занимают её место в женской сборной, так она считает. Инесса не так категорична, но старшее поколение по возможности обходит стороной, в беседы не вступает, на вопросы, как куда-то пройти пожимает плечами – вдруг сумку отберут, в магазине Инесса всегда ответит, если люди просят прочитать какая цена – мама тоже в очках, а Галина Мурмановна, как забудет дома очки, так не то, что прочитать, у себя под ногами ступени не видит, и ноги подворачивает. Но вообще старые люди токсичны, да и опасные они. Например, помощница Зоя Константовна. Вот цветы мастерили для Тимки – так сама адекватность. Мама с ней нормально, даже заискивает, и Инесса тоже, но отвратительная она, когда дело касается оплаты, требует охренеть сколько, и отказать нельзя – инвалид же. Но супервиртуоз, для мамы главное марку держать, и чтобы без брака. Она судит человека по работе, по результату, а не по внешности и характеру. На характер в их тонкой почти ювелирной работе наплевать, найти профессионала очень сложно, задача почти невыполнимая.

Корней тем временем продолжал нести пейзажную чушь, Инесса готова слушать бесполезный ураган звуков хоть полчаса, ну пятнадцать минут точно бы вытерпела, лишь бы не слышать того, что дальше, то есть самой истории. Если он реально расскажет об убийстве, зачем ей это знать? Получается, она должна быть губкой, впитать негатив, который на неё выльют в новогоднюю ночь? Корней специально устроил разговор по душам. Но Тимкина смерть изменила Инессу, меняются и друзья, Инесса готова слушать дальше. А Стася, приоткрыв рот, каждому слову внимает – она обожает всё необычное, чужие истории, интриги, сплетни и страсти; есть такие люди, они живут новостями, жизнь без подпитки скандалом для них скучна.