— Почему в нескольких?

— Ну, что-то вы можете сломать в процессе, что-то уже может быть в не рабочем состоянии, что-то может пойти не так в процессе сборки… мало ли какие будут ситуации? Чтобы много раз не заморачиваться всем этим, сразу же лучше собрать несколько образцов всего нужного, а я потом спокойно подберу все работающие и целые детали и соберу какой-никакой, а радио приёмник.

— Откуда ты знаешь, как его собирать? Тем более… в таких условиях? — спросил я, смотря на него.

— Ой, да что там сложного? Я ещё в детстве такое делал, а сейчас вообще как нечего делать. Главное, чтобы все нужное имелось. А это… я же с машинами сколько вожу ь! Это ведь куда сложнее! Да и те же магнитолы и им подобные в них тоже есть и с ними иногда тоже приходится работать. Опыт есть, так сказать, хе-хе! — довольно посмеялся после своих слов он.

— В таком случае, завтра, вместе со мной, отправишь я на улицу.

— А? — удивился он, даже испугавшись, — В-вы уверены?

— Да. Зомби вокруг не много, а те, что есть, уже были уничтожены мной и Никитой. Те же, что всё же пойдут на тебя, я уничтожу. А ты сам возьмёшь в машине всё, что тебе нужно и проверишь, если нужно, что там и как работаешь. Так и я ничего не сломаю, и ты соберёшь все нужное. Думаю, за пару часов успеем собрать все нужное, не так ли? — спросил я у него.

В ответ я получил быстрые кивки головой, что выражали полное согласие.

— Вот и отлично. А теперь занимайтесь своими делами. Геннадий Анатольевич, если вам не нужно ничего дополнительного, то я бы хотел начать работать сейчас. Вы способны начать? Или вам нужно что-то ещё?

— Нет-нет, мы можем начать прямо сейчас. У вас ведь, как я помню, имеются учебники? Их более, чем достаточно!

— Тогда идём! — кивнул я и направился в свою квартиру, по пути отмечая, что вокруг теперь везде наведён порядок и чистота, не смотря на то, что было тогда, когда я только очнулся.

В своей квартире, в гостиной, где стоял короткий диван, уселся Геннадий Анатольевич, на деревянном столике перед которым лежали учебники, которыми я пользовался. Его интересовали только нужные ему учебники по химии, за восьмой, девятый класс. А так же учебники по органической химии за десятый и одиннадцатый класс.

Следующие два часа я и профессор только и делали, что учили химию. Точнее, учил её я, он же активно преподавал её мне. В какой-то момент нам пришлось отвлечься, чтобы найти пишущие принадлежности и что-то, на чем можно было бы писать, чем выступила толстая тетрадь, в которой было исписано только первые несколько страниц. Страницы эти были вырваны, оставляя более чем девяносто листов для написания. А когда я попробовал пописать, то понял, что тетрадь эта ранее принадлежала мне, так как почерк нового меня и старого, хоть и сильно различался, профессор однозначно сказал, что это мой почерк.

Впрочем, писал и пользовался тетрадь, все же не я, а сам профессор, который наглядно старался иллюстрировать мне всё, о чем он мне говорил, иллюстрировать схемы построения молекул, уравнения преобразования веществ и так далее.

На протяжение двух часов он заново прошёлся с основ химии, которые я прочитал в учебнике самостоятельно, и ушёл намного дальше, при этом, хоть и рассказывал и учил он меня тому, что я уже знал и помнил, он делал это более подробно, понятно, с примерами, пояснениями и так далее.

Слушать Геннадия Анатольевича, когда он начинал говорить о том, чему посвятил, наверное, всю свою жизнь, было настоящим удовольствием. Он не запинался, всегда говорил чётко и понятно, проговаривая то, что он уже проговорил сотни и тысячи раз до этого. Запоминать всё было просто. Всё, что он говорил и объяснял, все примеры, которые он приводил, всё это я запоминаю сразу, сходу, прекрасно понимая, что он пишет и говорит.

Через два часа на улице уже была полная темень и мы говорили только потому, что Эми, через полчаса занятий, когда уже стемнело окончательно и даже горизонт не освещался далёким Солнцем, принесла нам большую свечу, найденную в одной из квартир. Однако, даже так мы не могли продолжать слишком долго — проблема была в том, что Геннадий Анатольевич, хоть и сам любил преподавать и ему нравилось объяснять мне всё, нравилось учить меня, всё же является человеком, к тому же, уже старым человеком. Он устал, что было видно по его мимике, жестикуляции, давление крови поднялось, его клонило в сон и глаза слипались.

— Геннадий Анатольевич, честно говоря, — сказал я, привлекая его внимание, — я очень рад тому, что вы вызвались и я взял вас с собой, я очень рад, что вы стали моим учителем и сейчас совершенно об этом не жалею. Однако, хоть вы и горите желанием продолжить, я вижу, что вы устали. Вы проделали большой путь до сюда, что в вашем возрасте не просто. Так что сейчас, идите спать, отдохните, наберитесь сил. Мы продолжим завтра. Не стесняйтесь и отдыхайте столько, сколько посчитаете нужным.

— Ох, благодарю. Что-то мы и вправду засиделись уже… — сказал он и оглянулся вокруг, не увидев ничего, кроме полной темноты — небо было затянуто облаками, так что даже свет луны и звёзд не помогал и только свет свечи создавал область света, где что-то было видно. — Пожалуй, и вправду, стоит пока остановиться до завтра.

Встав, хоть и с некоторым трудом, профессор взял свечу в блюдце, в котором оном оно стоит, и направился к себе, туда, где ему выделили спальное место, а это в другой квартире.

Уже подходя к двери, развернулся и посмотрел на меня, всё так же сидящего за столом на столе, а передо мной лежали учебные материалы, пройденный сегодня.

— Знаете, Йормунганд, — обратился он ко мне по имени, которое я взял только этим утром, — не смотря на все, что произошло с этим миром, не смотря на то, что человечеству, насколько я могу судить, пришёл конец, я, можете считать меня дураком и идиотом, рад, что могу передать кому-то свои знания, которые я собирал всю свою жизнь и они, скорее всего, продолжат жить в вас, а не сгинут вместе с человечеством. За это я тебе благодарен.

Больше ничего не говоря, он развернулся и вышел из квартиры, оставляя меня одного, в полной темноте, которая, тем не менее, совершенно не являлась для меня тьмой, просто другие спектр и способы восприятия окружающего мира вышли на первое место.

— Пожалуйста, — сказал я вслух, зная, что он этого не слышит.

Стоя под падающими с неба каплями дождя, я не мог не насладиться новым для меня состоянием погоды.

— Вам так нравится дождь? — спросил меня Рустам, представившийся мне сегодня утром, когда мы отправлялись за всем, что ему нужно, на улицу, сидя в открытой машине на переднем сиденье, активно работая с передней панелью и иногда просматривая на меня. И пусть спрашивал он не особо громко, а дождь ещё и перебивает звуки, тем не менее, я прекрасно его услышал.

— Иногда, я не могу не сравнивать себя с новорождённым детьми, — сказал я, не чувствуя дискомфорта от льющейся с небес воды и прохлады. — То, что для вас является обыденным и привычным, я познаю заново, я снова учусь, я впервые для себя что-то вижу. Я уже знал, что такое дождь, как он выглядит и почему идёт, но на моей памяти, именно на Моей, личной памяти, это первый раз, когда я оказался под дождём. Это новое чувство, оно… в чем то прекрасно. Мне нравится дождь. Понравился.

Мои слова прервала вспышка света и последовавший за этим сильный грохот где-то в небесах.

— Это молния, — сказал Рустам. — В детстве они меня всегда до жути пугали! Однажды, даже, молния ударила прямо в дереву, не слишком далеко от которого я шёл под проливным ливнем. Я тогда чуть душу богу не отдал!

— Что такое бог? — спросил я, впервые столкнувшись с этим термином и не найдя в памяти отклика на это слово.

— Вы не помните? — спросил он, отвлёкшись. — Бог, это все создатель, тот, кто сотворил мир, сотворил нас, дал нам жизнь, разум, душу, свободу воли. Сделал мир таким, какой он есть… — сказал он, вернувшись к работе, но после паузы продолжил говорить. — По крайней мере, так нам проповедовали в церквях, до того, как всё это случилось. Интересно, чтобы они сказали теперь? Верили бы в то, что всё произошедшее кара божья, или просто разуверились бы в своём боге?