— Заткнись.

Пальцы зарываются в его розовые волосы, с силой надавливая и не давая поднять голову. Второй же ладонью Йошики крепко ударяет его по ягодице, уже и так зудящей и наверняка красной — перед этим Хаяши, выполняя обещание, хорошо так прошёлся по его заднице собственным ремнём, который теперь валяется где-то на полу.

Мацумото всегда считал, что его возбуждает боль. Он позволял Йошики лупить себя по щекам, позволял душить. И хоть сейчас он этого не хочет, всхлипывает тихонько, избитый и ослабленный — действие дозы амфетаминов уже почти кончилось — член всё равно стоит колом и сочится смазкой. Хаяши не гладит его. Не прикоснулся ни разу, нарочно, чтобы помучить. Хотя его рука, скользкая и горячая, то и дело оказывается в опасной близости, когда он поддерживает Хиде под живот.

Как же мерзко, грязно. Хиде чувствует себя просто невыносимо униженным. Словно его окунули лицом в глубокую мутную лужу.

Что только может быть хуже, чем осознание того факта, что тебя изнасиловал любимый человек?

Раз тебе до такой степени на всё плевать, что ты готов себя угробить, я тебе в этом помогу. Буду трахать тебя, пока ты не сдохнешь.

— Йо… — он плачет, уже едва не захлёбывается своими же слезами и соплями. Дрожащие пальцы бессильно скользят по запотевшему стеклу. — Пожалуйста, хватит… Я понял, что ты не дашь мне сдохнуть, оставь меня в покое!

Смешок. Йошики легонько тянет его за волосы. И, наклонившись, целует — так же жёстко и грубо, как и трахает, с силой толкая в стиснутые зубы язык. И неаккуратно, слюняво.

Он на пределе. Буквально два-три толчка — и он громко стонет своим прекрасным голосом, охрипшим, низким, таким красивым… И Хиде с облегчением чувствует, как он подаётся назад, вытаскивая из него смягчившийся член. Обессиленный, Мацумото обваливается на сидение и кривится. У самого всё ещё стоит, больно.

— Ох. Тебе не хватило? — притворно заботливо тянет Хаяши ему в ухо и наконец дотрагивается до его члена, обхватывая пальцами головку. — Дай-ка я тебе помогу… Ну лентяй, мог бы сам это сделать.

— Я тебе сейчас все зубы выбью, — шипит Хиде, ёрзая под его рукой, — нечем лыбиться будет.

— Боюсь, боюсь. Да ты шевелиться не можешь, о каких драках речь. Вот до чего тебя твои амфетамины доводят.

Мацумото едва не захлёбывается от возмущения.

— При чём тут амфетамины? Ты только что меня изнасиловал!

— Да ну. А твоя попка мне вопила совсем другое. И до сих пор вопит.

Он с силой трётся об зудящее место собственным членом, одновременно наглаживая бывшего любовника крепкой рукой. Хиде только кривится. Уже готов на ещё один заход, маньяк.

— Давно ведь не трахался. Да, Хиде-чан? Можешь сколько угодно меня посылать, да только мы оба знаем, — а сейчас голос почти нежный, мягкие поцелуи осыпают отчаянно болящие от ремня и неудобной позы плечи, — что тебе плохо без меня.

Хиде бессильно морщится и утыкается носом в жёсткую кожаную подушку.

— Плохо, Йо, — тихо хрипит он. — …Плохо настолько, что я тебя видеть больше не хочу.

Хиде всё ещё смутно помнит, как, когда Йошики уходил, обнимал его со спины, вис на нём и сам шёпотом просил: «Последний раз, Йо. Пожалуйста». От пьяни просил, от горя — на трезвую голову бы сообразил, что из таких «последних разов» редко получается что-то хорошее, что если уж надумали расстаться, то лучше это делать максимально быстро. Завязать кровоточащую рану, чтобы она зажила, а не ковырять её ножом дальше до мяса и костей. Но это хорошо срабатывает только в тех случаях, когда не приходится после этого ежедневно сталкиваться на работе…

Его запоздалое желание исполнилось. Только тогда пьяный Хиде явно не об этом просил. Так что оно только в очередной раз доказало, что ничего хорошего из этого не получится.

Мацумото чувствует, как вздрагивает навалившийся ему на спину Йошики. Больное плечо опять ноет под таким весом, но ему уже плевать, моральная изжога от осознания того, что происходит, куда хуже любой боли.

— Уверен? — равнодушный голос над ухом.

Слабый кивок розововолосой головы в ответ. Горькие слёзы застилают глаза и, скатываясь по щекам, застывают на окровавленных, искусанных губах.

Хаяши осторожно тянет его за плечо, переворачивая на спину, и он вскрикивает, обваливаясь на сидение и ударяясь об него. Боль, как раскат грома, растекается по всей руке и шее. А Йошики сжимает пальцами его подбородок, словно железными тисками, до боли. Щурится, приподнимает вторую ладонь.

Удар по левой щеке. Хлёсткий и очень обидный. Боль буквально опаляет, из глаз тут же брызгают слёзы. Хаяши наклоняет голову, внимательно разглядывая след от собственной руки. Тянет за подбородок, чтобы Хиде подставил правую. И вновь отвешивает оплеуху, ещё сильнее, вырывая вскрик. Пощёчина за пощёчиной, кожа горит огнём, Хиде с воплями мечется под ним, пытаясь спрятаться, уберечься. От души отлупив его, Йошики наклоняется и затыкает бывшего любовника глубоким поцелуем. Целует жадно, настойчиво, придерживая, и его прохладные пальцы резко контрастируют с полыхающими следами ударов. Мацумото, почти ослепший и оглохший от боли, с трудом соображающий, что происходит, всё же невольно отвечает на грубый поцелуй, размыкая губы, позволяя проникнуть языком в рот. Целовать Йошики умеет. Всегда умел. Так, что всю душу вытянет, а ты даже этого не заметишь. Неудивительно, что вокруг него пачками падают влюблённые девушки… Хиде только не понимает, как так получилось, что в итоге он затесался среди этих девушек.

Искусанные губы болят, пока их прихватывают любимые, сладкие, такие мягкие и шёлковые от множества бальзамов. Вроде бы уже совсем не грубо… Но почему же Хиде так хочется отвернуться от него, оттолкнуть, зажмурить глаза и представить, что всё это снится ему в очередном кошмаре?

Отталкивать не приходится, Йошики сам отлепляется от него, облизывая губы. Тянет за волосы, запрокидывая назад голову, наклоняется к шее, ведёт языком по им же оставленным синякам. Обцеловывает. Задрав останки разодранной водолазки, прикасается к набухшим соскам, кончиком языка очерчивает их по контуру, втягивает, прихватывая зубами. Хиде только кусает губы, щурится от бьющего ему прямо в глаза света стоящего неподалёку уличного фонаря. Рыжие волосы мягко щекочут ему подбородок. А в ушах — хруст очередного разрываемого пакетика, скрип резинки.

Вскрик, выдох, когда в него опять без предупреждения проталкиваются грубым движением. Шипение, зубы, вцепившиеся до боли в шею. Мацумото, дрожа и кривясь, сжимает трясущимися пальцами его волосы.

«Ненавижу».

***

Хиде не помнит, когда в последний раз так нервничал перед концертом. Лёгкий мандраж присутствовал всегда, это неизбежно, но Мацумото научился с ним справляться. Просто раньше перед выходом можно было весело поболтать с ребятами, что немного расслабляло. Сейчас — нет, все молчат. Ни слова друг другу не сказали с самого приезда в почти родной уже «Токио Доум». И отчасти именно из-за этого впервые в жизни перед выходом на сцену Мацумото чувствует настоящий ужас.

Пальцы предательски соскальзывают со струн гитары. А к глазам подступают слёзы. Хиде кусает губы, слегка опуская ресницы. Сейчас нельзя, весь макияж смажет. Успеет ещё поплакать на концерте. Всё равно те моменты, когда Йошики играет «Forever Love» или «Endless rain», никогда не оставляют его равнодушным.

— Одно только меня беспокоит…

Он оставляет струны в покое, поднимая взгляд. Они, как обычно, делят гримёрку, Йошики единственный, перед кем Хиде не боится переодеваться — раньше, когда они ещё не были любовниками, он вообще ныкался по углам, стараясь не допустить, чтобы кто-нибудь увидел его ненавистное тело, омерзительно, как он считает, толстое и изуродованное булимией. И это не только за кулисами — Хиде даже в бассейне всегда плавает в футболке или рубашке, неудобно, но он не хочет никому себя демонстрировать. Будь его воля, Мацумото и Йошики бы совсем без одежды никогда не показался, но тот на первый же отказ снять кофту нахмурился и почти силой вытряхнул из неё.