— Не-е-ет, — капризно тянул Хиде, пока Йошики покусывал его за подбородок, — я просто знаю… Пойдём на футон, пойдём, пойдём…

— Не хочу вылезать… — Йошики прижал его к себе. — Хватит капризничать. Я всё равно тебя трахну, здесь и сейчас. А потом пойдём в спальню. И до утра, Хиде, — он поцелуями прошёлся по шее к груди, прикусил возбуждённо торчащий сосок, вырывая громкий вскрик, и поднял на Хиде загоревшиеся глаза, — до утра ты только мой…

Он мягко подхватил возлюбленного под бёдра, усаживая его к себе на колени. Хиде тихонько захныкал ему в плечо, чувствуя проникающие в тело пальцы, и Йошики опять на секунду пожалел, что забыл вытащить из сумки массажное масло.

— Потерпи… — шепнул он, легонько растягивая, подготавливая.

Такую пытку изнывающий Хиде долго терпеть не смог, перехватил его руку, отводя её и перемещая к себе на талию. Прикусив губу, он обнял возлюбленного за шею, слегка приподнялся из горячей воды, пошевелился, пристраиваясь, и стал медленно опускаться на него, потихоньку впуская в себя. В расширенных зрачках без всяких слов читалась боль, лицо у него буквально горело, Йошики успокаивающе гладил его по щеке, задевая пальцами острую скулу и распухшие, горячие губы. Качнувшись вперёд, Хиде уткнулся носом ему в щёку, явно пытаясь этим жестом выразить весь охвативший его ураган эмоций, и желание, и нежность, и готовность сделать всё, что Йошики только захочет, и свою любовь… Каждое прикосновение, каждый тихий вздох словно притягивали их друг к другу всё сильней и сильней. Хиде сам двигался, ускорялся понемногу, привыкая, всё охотней принимая в себя, почти до боли сдавливая коленями бёдра. Его пальцы отчаянно цеплялись за плечи пианиста, царапали, оставляя длинные красные борозды, но Йошики этого даже не замечал, обнимал его, обцеловывал, покрывал мокрую горячую кожу мелкими красными пятнышками. Негромкие стоны и вздохи эхом разлетались в голове.

…На футоне было непривычно. Вжавшись в простыню, Хиде изо всех сил сжимал пальцами подушку и цеплялся зубами за её уголок, казалось, он окончательно выпал из реальности, остро отвечая на малейшее прикосновение новым трепетом. А Йошики уже и сам будто пьянел, вжимаясь грудью в его худую спину, наглаживая горячий живот и бёдра, задевая ладонями остро выпирающие косточки.

— Люблю тебя… — хрипло шептал он в ухо, ударяясь в трясущееся тело, буквально вбивая его в прохладные простыни. Хиде задыхался, запрокинув назад голову и похабно высунув кончик языка; его пальцы легонько царапали ладонь Йошики, то сжимали её, то гладили. Он отдавался, вправду позволял возлюбленному делать всё, что вздумается, почти яростно бросался ему навстречу, насаживаясь сильнее, наверняка вызывая этим взрывы боли в теле. И этим только подстёгивал на всё более смелые движения, хотелось любить его до этой самой безумной боли, до слёз, до сорванного от криков голоса. Жмурясь, Йошики наклонился к нему, оттягивая за волосы и по звуку дыхания находя приоткрытый рот; такой грубый, глубокий поцелуй, но прерывать его не хотелось. Хиде прикрыл замутнённые глаза, закинул руку на его шею, соскользнул на секунду, переворачиваясь на спину и вновь притягивая пианиста до невозможности близко к себе. Дрожа, он обвивался вокруг возлюбленного, как лиана, почти до крови кусал губы, краснел, дыхание стало уже совсем сиплым и рваным. А Йошики до боли терзал его губы, спускался, давая передышку, на шею, и просто дышал, дышал им, упивался…

И так до утра, до бесконечности, пока не останется сил лишь на то, чтобы прижимать его к себе и целовать в истерзанные губы, наблюдая, как рассвет заливает всё вокруг волшебным розовым сиянием. И пусть эти моменты будут казаться такими короткими, но никто не сможет их отнять.

***

Вечер первого мая начинался как обычно — едва успев вернуться домой из рёкана и переодеться, Хиде убежал на съёмки. А перед этим поцеловал возлюбленного и в очередной раз пообещал сильно не напиваться, на что Йошики, всё-таки не выдержав, криво улыбнулся краем рта. Каждый раз одно и то же: Хиде клятвенно обещает ему быть трезвым, а в итоге около двух часов ночи Хироши притаскивает его домой буквально у себя на спине, они вместе с Йошики пытаются уложить пьяного буяна спать, а Хиде отчаянно размахивает руками и заплетающимся языком вопит, что он трезвее трезвого. Проходили уже не один раз.

Йошики пересматривал свои тексты и пытался сосредоточиться на них, успокаивая себя. Он больше не слышал этого бесстрастного тиканья часов, но тревога всё равно даже не собиралась никуда уходить. И Йошики опять не мог найти себе места, где она бы его не достала, и бродил, как лунатик, по квартире, держа в руках распечатки.

Каково же было его удивление, когда всё в очередной раз пошло не по плану — Хиде вернулся домой сам, без брата, он был слегка навеселе, но не пьяный в хлам, как обычно, даже не икал и почти не шатался. Он вполне мирно рассказал возлюбленному о премьере песни и о посиделках с коллективом, а потом, сославшись на усталость, сказал, что хочет лечь спать. И пожаловался на опять начавшее ныть плечо, проклятый ремень всё-таки сделал своё дело, хотя Хиде уверял, что болит оно гораздо меньше обычного. Йошики долго возился с ним, опять массировал и разминал мышцы — угомонились они в итоге только около четырёх. И неожиданно для себя Йошики опять провалился в уже знакомую черноту, уснул, прижавшись к возлюбленному, так глубоко, что ему даже не снились никакие кошмары. Но проспал недолго, проснулся по привычке в восемь, когда солнце уже вовсю светило в окна, и снова обнаружил себя в одиночестве.

В горле тут же встал тугой липкий ком, сердце, словно холодными пальцами, охватил ужас.

— Хиде!

Йошики вскочил и вылетел из спальни, заглянул на кухню, в ванную, в прихожую — во все места, где в прошлые петли находил Хиде мёртвым. Но возлюбленного нигде не было. Боясь, что произошло нечто ещё более ужасное, Йошики на негнущихся ногах прошёл в гостиную, опустился на диван, притягивая к груди колени, и принялся нервно кусать губы. Неужели не получилось? Но если опять всё пошло по кругу, то куда Хиде подевался? Он всегда погибал в одно и то же время, в семь тридцать утра, об этом говорили приезжавшие по вызову и безрезультатно пытавшиеся откачать его врачи, так часто, что Йошики крепко это запомнил, то есть, он уже полчаса как должен лежать возле двери ванной с полотенцем на шее…

Он услышал, как громко хлопнула балконная дверь, и подскочил от неожиданности. А спустя пару секунд послышался недоуменный голос Хиде:

— Йо, ты где?

Не веря собственным ушам, Йошики почти бегом вернулся в спальню. Хиде растерянно маячил возле кровати и крутил в подрагивающих пальцах мобильник; услышав шаги, он повернул голову и улыбнулся:

— Вскочил уже? А я думал, что тебе в кои-то веки отоспаться захочется… — он пошатнулся и едва не упал, когда Йошики буквально прыгнул на него, повиснув на шее и ткнувшись носом прямо в больное плечо. — Ой-ой, осторожнее… Ты чего, принцесса?

Даже если бы Йошики хотел ему объяснить, что происходит, не смог бы. Со всей силы сжимая возлюбленного в объятиях, он едва слышно всхлипывал и жмурился, но это уже было от счастья, а не от боли. Живой, живой. Неужели проклятие всё-таки наконец отступило? А не подозревавший о его мыслях Хиде поцеловал его в макушку и принялся гладить по волосам.

— Ну-у, что случилось? Что за внезапное соревнование по обнимашкам? Плохой сон приснился?

— Приснился, — Йошики поднял на него заплаканные глаза и улыбнулся. И вправду, пусть весь этот ужас с петлями теперь будет как затяжной кошмарный сон, от которого они оба наконец пробудились, и не более того. — А ты сам-то чего вскочил, Хиде?

Хиде показал ему телефон.

— Мама внезапно позвонила, а я не хотел тебя будить, вот и пошёл на балкон. Заодно на рассвет полюбовался, пока разговаривал с ней, — он улыбнулся и кончиками пальцев дотронулся до щеки. — Ну, будем завтракать, или хочешь ещё немножко поспать?

— Пойдём завтракать, я вполне выспался…