Слёз почему-то не было первое время. Даже всю церемонию прощания Йошики провёл, стоя прямо, как вязальная спица, пряча глаза за огромными чёрными очками. Со стороны он казался, наверное, абсолютно равнодушным, и кто-то из огромной толпы точно даже осудил его за это. Может, в том числе и бывшие коллеги по группе, за исключением Тоши, который, забыв о скандале и ссоре, постоянно маячил рядом и бережно держал помертвевшего Йошики под локоть. Уж он-то как никто понимал, что Хиде значил для пианиста. И, хорошо зная Йошики, видел, что он не равнодушный, а оцепеневший от горя и ужаса. О Йошики с Хиде шептались, подозревали, злые языки поговаривали, что больно трепетные у них отношения для обычной дружбы, но, как водится, никто ничего точно не знал. И вряд ли кто-то догадался, что внутри у Йошики всё словно выгорело в момент. Будто огромная взрывная волна прокатилась по нервной системе и спалила всё, что попалось ей на пути. Не осталось никаких чувств. Ни боли, ни жалости, ни горечи утраты. Только звенящая пустота. Бездна, в которую рухнуло его сердце, разбившись на множество острых осколков. И бьющаяся в голове единственная мысль:
«Плевать, что обо мне подумают. Если Хиде умер, гори оно всё адским пламенем!»
Все эти дни Йошики казалось, что он бродит, заблудившись, по собственным предсмертным мукам, причиняя ещё больше боли себе и окружающим. Эти мысли словно выкачивали из него подчистую все силы и эмоции. Он играл на рояле, как одержимый, почти яростно ударяя тонкими пальцами по белоснежным клавишам. Ему всё казалось: вот сейчас из темноты коридора покажется заспанный Хиде и, покачав укоризненно встрёпанной головой, устроится у него за спиной, фальшиво напевая в ухо слова песни. Но Йошики и понимал, что этого никогда больше не произойдёт. Хиде мёртв, его похоронили, то, что от него осталось, лежит на кладбище под памятником. И эти собственные противоречия заставляли кривить губы и пачками глотать успокоительные, чтобы хоть как-то забить эту жуткую пустоту. Бесполезно. От неё ведь не существует никаких лекарств.
Налетев на край рояля, Йошики бессильно рухнул на обитую бархатом скамью возле него и с силой сжал пальцами виски.
— Я… Я не знаю, что мне делать, Тоши, — Тоши, всё ещё сидевший на диване, вздрогнул и посмотрел на друга. В тёмных глазах пианиста застыл полный ужас вперемешку с тоской и смертельной усталостью. — …Просто скажи, как мне быть дальше?..
Тоши подошёл к нему и присел перед ним на корточки.
— Для начала перестань хоронить себя, — как можно твёрже произнёс он. — И живи дальше, как и прежде. Мир не рухнул со смертью Хиде. Да, тебе тяжело, я понимаю. Всем нам тяжело, все мы будем очень по нему скучать. Но эта боль утихнет со временем, вот увидишь… — он мягко обнял опять впавшего в транс Йошики за плечи. — Ну нельзя же так терзаться. Посмотри на себя, одни глаза остались.
Йошики молчал, покачиваясь из стороны в сторону — ненавязчивый жест, привычка, оставшаяся с самого детства; маленький Йошики часто так успокаивал себя, когда что-то пугало его. Или когда хотелось заплакать во весь голос, а приходилось сдерживаться.
— Ну-ка, вставай, пойдём в комнату. Ляжешь наконец, поспишь немного, и всё покажется тебе не таким ужасным, обещаю.
Тоши осторожно поднял его, обнимая за плечи, и повёл в спальню.
Кровать казалась чужой и жутко неудобной, холодной и жёсткой. Пытаясь побороть противную дрожь, не перестававшую колотить его, Йошики уткнулся лицом в подушку. И каждое прикосновение пальцев Тоши, гладившего его по волосам, как током ударяло. Так ведь всегда делал Хиде. Так же гладил, обнимал, если вдруг приснился плохой сон, тихо смеялся и шептал какую-то ерунду в ухо. Так какого же чёрта теперь его нет?..
«Не трогай меня, Тоши. Не трогай, чтоб тебя, это ты во всём виноват…»
— Я улечу в Лос-Анджелес послезавтра, — тихо выдавил Йошики, не отрывая лица от подушки. — Не могу больше оставаться здесь…
Тоши посмотрел на него с сомнением.
— Уверен? По-моему, тебе не стоит сейчас оставаться одному, Йо. А я не смогу последовать за тобой.
— Как будто я прошу тебя об этом. Ты и так уже сделал для меня достаточно, — Йошики приподнял голову и всё же слабо улыбнулся ему. Выглядело со стороны, наверное, неискренне и мерзко. Йошики не умел нормально улыбаться, когда ему этого не хотелось, мог, конечно, растянуть губы, но такая «улыбка» скорее смахивала на кривой злой оскал. И Тоши об этом прекрасно знал — пианист видел, как разом потух огонёк в его глазах. Всё верно, Йошики не простил. И не простит. — Спасибо за заботу.
Тоши посидел немного возле него, убеждаясь, что он слегка успокоился, и пошёл в гостевую. А Йошики неловко повернулся на другой бок и уставился в окно. Мягкие розовые лучи уже скользили по постели, играя бликами. В последние несколько лет Йошики просто ненавидел оставаться в своей токийской квартире, Лос-Анджелес давно стал ему куда роднее. Он даже строил планы о покупке собственной студии в Штатах и окончательном переезде туда. А теперь ещё и создавалось ощущение, что вся квартира, да что она — весь Токио бесконечно напоминал ему о Хиде. Йошики видел его силуэт в зеркалах и освещённых витринах. Слышал его смех, эхом отлетавший от стен и высоких потолков. И сам уже, как ему порой казалось, был на грани помешательства.
Не собирался Йошики возвращаться в Лос-Анджелес. Ни послезавтра, ни когда-либо ещё. Он уже всё для себя решил, ещё на похоронах. Хотел лишь, чтобы Тоши оставил его в покое и позволил осуществить задуманное.
Пианист медленно вывернулся из одеяла, поднялся и побрёл на кухню, стараясь передвигаться как можно тише. Вытащил из шкафчика пару блистеров, крутя их в подрагивающих пальцах. Снотворное, достаточно сильное. У Йошики чуть ли не с самого детства были проблемы со сном, в аптечке как раз оставалось несколько блистеров с таблетками. Они словно поджидали своего часа.
Легко ли это было, проглотить десяток этих горьких пилюль разом? Йошики не знал наверняка. Дрожащие руки всё ещё плохо слушались его, горло судорожно сжималось. Смяв блистеры и выбросив их в мусорку, Йошики влил в себя рюмку коньяка — он опасался облома и понимал, что снотворное, запитое алкоголем, свалит с ног и слона — и, пошатываясь, пополз обратно в спальню. Уснуть, просто уснуть. Лечь и провалиться в небытие. Только бы не упасть в коридоре, не потерять сознание раньше времени…
Йошики шёл по своему собственному телу, которое с каждой секундой всё сильнее схватывали судороги, следовал навстречу разбитому сердцу. В висках громко стучало, сознание становилось путанным, перед заплывшими слезами глазами тряслась красная сетка. Йошики уже не помнил, как почти в бреду добрался до постели и тяжело лёг на неё, чуть смежив веки. И в этом тумане он отчётливо видел колышущиеся розовые волосы, протянутую тонкую ладонь и мягкую улыбку.
— Ещё чуть-чуть… — Йошики выдавил слабую улыбку в ответ. — Я иду, Хиде. Я иду…
========== 1. ==========
Йошики часто снились кошмары, в которых он внезапно падал в пропасть. Он медленно шагал по ярко освещённой длинной сцене под аплодисменты и громкие восторженные выкрики огромной толпы вокруг, а потом всё вдруг исчезало, и он оказывался совершенно один в полной темноте. Там не было ничего. Вообще. Одна вот эта чернота, такая плотная, что её, казалось, можно было рукой потрогать, а потом только ножом резать с усилием. Она сковывала, опутывала по рукам и ногам, давила сверху, как тяжёлая каменная плита, душила. Пианист начинал тонуть в ней, будто в вязком глубоком болоте; он захлёбывался, колотил по воздуху руками, пытаясь выбраться. Как-то раз Йошики из-за этого случайно попал ладонью прямо по лицу Хиде, который, испугавшись криков, расталкивал его; удар был несильным, Йошики лишь слегка задел его, но Хиде всё равно долго потом фыркал на него — он не терпел лишних прикосновений к своему лицу. Даже от Йошики.
Вот и сейчас Йошики провалился в эту тёмную топь. Только барахтаться у него не было никаких сил и желания. Наоборот, так хотелось утонуть, чтобы все ощущения наконец исчезли. Но почему-то этого так и не произошло; Йошики опять показалось, что он падает, и это неприятное чувство буквально вытолкнуло его из сна. И он резко распахнул воспалённые глаза, с шумом вбирая в себя воздух и глядя в потолок.
