— Прости меня, — тихо сказал он, слегка прикрывая глаза и глядя на Хиде из-под ресниц. — За то, что я тебе наговорил тогда, за то, что ударил. И за то, что не звонил… Прости, если сможешь, Хиде. Это я во всём виноват, признаю. Мне нужно что-то делать с этими вспышками гнева, это ни хрена не оправдание тому, что я натворил…
Хиде слегка наклонил голову, но ничего не ответил. Так же, молча, подался всем телом вперёд. Буквально в секунду Йошики очутился в его объятиях; и прежде чем он успел толком сообразить, что происходит, Хиде уже обнимал его обеими руками, жался щекой к щеке, касался приоткрытых губ…
Если и были какие-то сомнения в том, что он простил, то сейчас они окончательно рассыпались в пыль. Но Хиде целовал грубо, как-то очень требовательно, настойчиво — он прихватывал мягкие губы, слизывая с них остатки помады, кусался, тут же тревожил получившиеся ранки языком, гладил щёки кончиками пальцев. Йошики сцепил пальцы в замок на его шее, зажмурился, но разорвать прикосновение не позволил, жадно целуя в ответ.
Пожалуй, было в этих петлях и нечто хорошее. Бесконечное повторение этой потери позволило Йошики в полной мере осознать, как же сильно он любит Хиде и до какой степени не может без него. Но вот от мыслей о том, что для понимания этого ему пришлось пройти через столько кругов личного ада, становилось очень горько.
Впрочем, остатки этой горечи почти сразу растворялись, сменяясь безумием повторного узнавания и захлёстывающих волной чувств, которые, казалось, полыхнули с новой силой. Словно снова наступил тот вечер, когда они оба напились и в этом пьяном угаре осознали, как сильно их тянет друг к другу. Так же, как и тогда, от путанных слов к делу перешли почти мгновенно — сначала целовались, как ненормальные, на диване, пока, по ощущениям, губы не стёрлись почти в кровь, потом как-то почти незаметно переместились на кровать. Так же Йошики без малейшего сопротивления позволил Хиде придавить себя к простыням, расстегнуть рубашку и осыпать поцелуями пылающее тело. Так же обвивал руки вокруг его шеи, зарываясь дрожащими пальцами в растрёпанные малиновые волосы, тянул за них, когда хотелось почувствовать его губы на своих, покусывал за мочку уха и подбородок.
— Похудел… — чуть шершавые пальцы скользнули по выпирающим рёбрам, и Йошики глухо выдохнул, запрокинув голову на подушку. А Хиде прижался губами к его шее, гладя ладонями бока и бёдра, и усмехнулся. — Страдал от неразделённой любви, Йо?..
Йошики, изогнувшись, без лишних слов опять жадно вцепился в его губы.
— Как ты узнал? — почти простонал он прямо в рот, чувствуя, как его ладонь прошлась по впалому животу, слегка надавливая, и скользнула за уже расстёгнутый ремень брюк. Один долгий поцелуй превратился во множество рваных и обжигающих.
— Ну, а от чего же ещё? — шепнул ему Хиде в секундных перерывах. Хмыкнув, он слегка отстранился, усаживаясь на бёдра возлюбленного; пианист не отводил от него замутнённого взгляда, наблюдал, как он, тихо чертыхаясь, выпутывается из футболки. Кусая губу, Йошики протянул дрожащую руку и провёл ладонью по плечу вниз, погладил тонкое запястье, сплетая пальцы со своими. И Хиде вдруг улыбнулся краешком рта. — Всё в порядке, моя принцесса. Я тоже очень по тебе скучал.
…Йошики почему-то был уверен, что во второй раз испытать эту безумную гамму чувств ему уже не удастся; вроде бы он более чем отчётливо помнил эту ночь, вздрагивал сладко каждый раз, когда думал об этом, но сейчас ощущения не просто вспомнились, они были даже ещё более острыми, чем тогда. Хиде прижимал его своим телом к постели, тёрся об него, тихо постанывая и тяжело дыша, жмурился, пытался сдуть с носа длинную пушистую чёлку и без конца жадно прикладывался к губам. А Йошики безостановочно гладил ладонями его худую спину, скользя пальцами по нежной коже, прощупывая каждую крохотную косточку и стараясь запомнить её расположение, сильно сжимал упругие ягодицы, чувствуя, как он повторяет, словно отражение в зеркале, каждое действие.
Он глухо выдохнул в ухо гитариста, перебирая пальцами малиновые прядки на затылке. Хиде подхватил его под бёдра, слегка приподнял, чтобы было удобнее вжаться в него. Он проникал в податливое тело неспешными толчками, ловил губами вырывавшиеся у Йошики тихие всхлипы, и то, что Йошики больно кусался, пытаясь держать себя в руках, будто только ещё сильнее распаляло его. Хиде перехватывал его руки за запястья, сжимая их почти до боли, тут же мягко целовал, успокаивая. Ему явно нравилось наблюдать за Йошики в такой момент; а Йошики и сам только отдалённо мог себе представить, как выглядит — весь взмокший, растрёпанный, трясущийся, с искусанными в кровь губами. А ещё наверняка затуманенный взгляд и вместе с ним лихорадочный блеск в глазах. Пианист бился под возлюбленным, запрокидывал голову, подставляя поцелуям шею, то стонал, то тихо похныкивал, если какое-то движение получалось чересчур резким. Боль никуда не ушла и явно не собиралась это делать, но Йошики всё равно ни за что бы не позволил сейчас остановиться — ни себе, ни Хиде. Слегка опустив длинные ресницы, он теребил пальцами пряди волос на затылке, цепляясь за них сильнее, когда Хиде утыкался носом в его щёку. Его глаза сейчас казались чёрными и бездонными, лишь где-то в их глубине горел какой-то безумный демонический огонь…
Хиде явно с трудом сдерживал себя, чтобы не сорваться в откровенную грубость и не навредить. Подавшись в какой-то момент назад, он приподнял возлюбленного за талию, укладывая его на живот, и навалился на его спину; Йошики сдавленно ойкнул от боли, ему на секунду показалось, что он даже услышал треск собственных костей — хоть и худой, а всё равно тяжёлый, и травмированный позвоночник с трудом выдерживал такую нагрузку. Дыхания и так не хватало, а сейчас вбирать в себя воздух и вовсе получалось только с громким хрипом. Из последних сил Йошики вцепился зубами в край подушки, отчаянно пытаясь не кричать слишком громко, хотя этого так хотелось. Он уже извивался в сладких предоргазменных судорогах, а Хиде продолжал ускоряться, вбивая его в постель, то целуя, то кусая шею, острые плечи и выступающие лопатки, одной рукой придерживал за живот, второй ласкал в такт своим движениям. Он посильнее сжал пальцы, и пианист опять затрепыхался, пытаясь глотнуть воздуха, обиженно заскулил, судорожно хватаясь за его запястье, царапая ногтями выступающие косточки.
— Ну нет, принцесса, — притворно ласково послышалось над ухом, Хиде тихонько фыркнул и уткнулся носом в ямочку на шее, туда, где колотилась под пылающей кожей маленькая вена. — Ни за что больше не отпущу…
Йошики слегка расслабил губы в улыбке. Зовёт принцессой — значит, точно простил и остыл.
***
Который сейчас час, Йошики бы точно не смог сказать. Более того, он не знал этого даже примерно. По сероватым лучам, пробивавшимся в спальню через предусмотрительно опущенные жалюзи, можно было предположить, что уже далеко не ранее утро — ближе, наверное, к полудню, а то уже и за него перевалило. Но привыкший рано вставать Йошики нисколько не жалел, что сбился со своего графика. Довольно тяжёлый ночной разговор вполне бы сошёл за оправдание для самого себя, а уж то, что происходило потом, точно покрывало с лихвой все неудобства.
Только вот спина, кажется, немного затекла… Йошики смущённо улыбнулся и осторожно, чтобы не разбудить, пошевелился на груди безмятежно сопящего Хиде, укладываясь поудобнее. Перекинул через него руку, вжался щекой в плечо и, прикрыв глаза, уставился на лицо возлюбленного.
Сейчас, когда Хиде расслабленно спал, казалось, что он вернулся в своё обычное состояние — складка между его бровями разгладилась, губы уже не сжимались так зло. Он то и дело, даже не просыпаясь, сдувал с носа чёлку, смешно фыркал и морщился — похоже, ему что-то снилось. Длинные чёрные ресницы мелко подрагивали, и он так очаровательно сопел во сне… В голову пианиста опять пришла мысль, что Хиде и вправду почти не изменился со времён их знакомства, ни внутренне, ни внешне — разве что морщинок вокруг глаз стало гораздо больше, а из самих глаз почти пропала детская восторженность и наивность, взгляд стал более цепким, осмысленным и внимательным. Они никогда не раздумывали о том, какими станут через десять лет; тогда им, двадцатилетним, казалось, что это ещё так далеко, чуть ли не в следующей жизни. И вот, Йошики тридцать два, Хиде на год старше… Повзрослели, а почти ничего не изменилось. И лучше бы и дальше не менялось.
