— …Вот и мне теперь плевать. У меня было время хорошенько так подумать надо всем этим, — жёстко продолжал, не слушая его, Хиде, — и над нашими отношениями в том числе. Знаешь, в чём твоя проблема? Ты и вправду эгоист, Йо. Законченный. Корчишь из себя такого нежного и внимательного, а на деле вообще не считаешься с чувствами других. И даже если ты сейчас говоришь правду, что ты собирался мне позвонить, но боялся, всё равно это не более чем твоё обычное желание спрятать голову в песок. Я только удивляюсь, как я не замечал этого раньше, следовало это понять ещё во время ситуации с Тайджи.

Он буквально выплюнул эту фразу, потянулся за валявшейся на журнальном столике сигаретной пачкой и, выудив палочку с табаком, принялся раздражённо щёлкать зажигалкой.

— Ты понятия не имеешь, что было у меня с Тайджи, — зашипел Йошики, задетый за живое, — я сделал то, что должен был сделать.

— Нет, ты сделал то, что хотел сделать, — зло процедил Хиде, выпуская дым. — Прикрываешься словами о благе группы, а на деле Тайджи тебя просто извёл своей ревностью, и ты не упустил случая от него избавиться.

— Он сам хотел уйти, ясно? И говорил это не один раз при всех, — окончательно обозлился Йошики. — И при чём тут вообще это?

— При том, Йо, что всё повторилось. Слушай, ты ведь меня знаешь, я не злопамятный, и мне, в принципе, нетрудно простить человека, если он искренне раскаивается. Говорю же, позвони ты мне сразу — может, я бы и сказал тебе парочку ласковых слов, но орать матом бы не стал и всё равно в итоге бы простил. Но ты молчал столько времени и даже ни разу не попытался со мной поговорить, отсюда вывод — ты считал, что всё в порядке, и тебе было на меня наплевать. Обычный твой эгоизм, ты всегда делаешь то, что выгодно лично тебе, прёшь вперёд, и тебе всё равно, что чувствуют при этом другие. А если дело касается работы, ты не забываешь при этом прикрываться словами «я делаю всё во благо группы», — Хиде презрительно скривил губы. — Это-то и бесит больше всего.

Йошики только глазами хлопал. Куда подевался его нежный Хиде, который всегда смотрел на лидера снизу вверх и ни разу за всё их знакомство не повысил на него голоса? Сейчас перед ним сидел не робкий смущённый парнишка с малиновыми волосами, а взрослый, жёсткий мужчина, абсолютно уверенный в себе и своих словах.

— Если бы мне было на всех плевать, я бы планы о создании группы забросил ещё на начальных стадиях, прямо там же, где они ко мне и пришли, в больнице, когда я лежал там с нервным срывом из-за самоубийства отца, — Йошики опять зашипел, Хиде осёкся и уставился на него злыми глазами. — Я бы не гробил последнее здоровье и силы на вот это всё, не пытался бы собрать сплочённый коллектив, который можно было бы называть второй семьёй, я спокойно занимался бы только классической музыкой, как хотела моя мама. Хочешь ли знать, Хиде, если бы я не наплевал в своё время на слова Тайджи, тебя вообще бы с нами не было, он был против того, чтобы я тебя взял, отговаривал меня. Но я его не послушал, да, не посчитался с его чувствами, какой кошмар. Это тоже, по-твоему, был только мой эгоизм? А я таких случаев много могу припомнить, очень много, потому что я, в отличие от тебя, злопамятный и никогда не забываю подобных вещей!

Злые слёзы наплывали на глаза, скатывались по щекам, но Йошики не обращал на них никакого внимания.

— Не хочешь — не верь, но я и вправду не звонил тебе только потому, что боялся, что ты меня пошлёшь. Ты имел на это полное право после того, что я тебе наговорил. Я… Я боялся, что окончательно потеряю тебя вот так, — и пианист съёжился, тихо всхлипывая.

Хиде равнодушно повёл плечами и уставился куда-то перед собой, продолжая пускать клубы крепкого дыма, от которого уже начинали слезиться глаза.

— Всё, что я кричал тогда, — Йошики почти захлёбывался, — все эти ужасы, что я тебе наговорил, что ты слабый, что ты не нужен ни мне, ни в качестве музыканта… Я вовсе так не думал, Хиде, клянусь, я не пытался нарочно сделать тебе больно! Никогда я не считал тебя слабым, даже наоборот, думаю, что ты сильнее меня, не говоря уж о том, что гораздо умнее и хладнокровнее, ты ведь не сломался, несмотря ни на что. А уж как музыкант ты и вовсе недосягаем, ни для меня, ни для кого-то ещё… Второго такого, как ты, просто не может быть.

Йошики продолжал отчаянно цепляться за остатки своего спокойствия, которое таяло по секундам, как сахар в горячем чае, но ничего уже не мог с собой толком поделать. Петли, бесконечные погружения в воспоминания и переживание смерти Хиде и своей собственной окончательно расшатали его без того не особо крепкую нервную систему, он больше не был способен хладнокровно оценивать происходящее. Он знал, что будет тяжело. Но не представлял, что настолько. И сейчас нервы оказались натянуты до такой степени, что Йошики чувствовал подступающие к горлу судорожные рыдания, всхлипывал, опустив голову и не желая поднимать глаза на Хиде. От этой злости становилось так холодно и жутко…

— Ты нужен, Хиде, — последнее, самое главное, севшим голосом, хрипло, но со всей уверенностью, — нужен мне, нужен своим поклонникам, нужен всему миру, чтобы перевернуть его к хренам собачьим своей музыкой, как ты и мечтал! А я разочаровался вовсе не в тебе, а в самом себе!

Йошики показалось, что он буквально слышит, как замедляются и затихают уже порядком замучившие его воображаемые часы, отсчитывающие минуты до кошмара. Должно сработать, должно. Иначе он уже точно не знает, что с этим делать, и можно прямо сейчас ехать домой и резать вены, чтобы не мучиться больше.

Хиде молчал. Наклонившись, он затушил сигарету в пепельнице; Йошики испуганно дёрнулся, вдруг почувствовав, что его обнимают и прижимают вплотную к тёплому телу. А над ухом слышалось учащённое дыхание. Похоже, у Хиде тоже последние предохранители всё-таки сгорели. Как бы ни злился, а вида плачущего Йошики так и не переносит. Хотя, если бы Йошики сразу пустил слезу, Хиде явно бы это только разозлило.

Хиде довольно грубо приподнял его голову за подбородок. Его ледяные глаза оказались совсем близко, а ладонью он медленно вытер слёзы со щёк.

— Хватит сопли лить. А то я сам сейчас расхнычусь, и хреново будет нам обоим.

— Ты мне веришь?.. — Йошики накрыл его руку своей, слегка повернул голову, целуя кончики пальцев. — Веришь, что я не хотел тебя задеть так сильно?..

Хиде пару минут помолчал, потом устало махнул рукой и наклонился к нему, упираясь лбом в лоб.

— Верю, Йо. Конечно, верю. Я и тогда это знал, видел, что тебя понесло, как обычно. Но всё-таки сомневался, а вдруг ты всерьёз. И… Знаешь, если совсем уж по-честному, то я тоже боялся тебе звонить. По той же самой причине.

Йошики тихонько всхлипнул и опять уткнулся носом ему в плечо.

— Что с нами такое случилось, Хиде?.. — еле слышно прошептал он. — В какой момент мы стали бояться откровенно разговаривать друг с другом, почему? Никогда же такого не было, случались разногласия, но мы ведь обсуждали их, разговаривали, находили как-то общий язык, в конце концов…

— Не знаю… — Хиде тяжело вздохнул и зарылся лицом в его волосы. — Может, мы стали слишком осторожными и боимся рисковать лишний раз. Боимся, что этими разговорами только хуже сделаем…

Йошики вцепился пальцами в ткань его футболки, кусая губы и тщетно пытаясь справиться с обуревавшими его эмоциями. Да, они оба боялись одного и того же, из-за этого никто из них не мог решиться сделать первый шаг. Никогда ещё до этого Йошики не понимал так отчётливо одну простую вещь: даже если ты обидел своего партнёра, или он тебя, всё равно нельзя играть в молчанку и тихо злиться про себя, нужно хотя бы попытаться поговорить, выслушать претензии, постараться понять друг друга и прийти к какому-то компромиссу. Да, может, это окажется больно и тяжело, но хуже такими разговорами сделать невозможно. Просто потому, что в таких случаях ничто не может быть хуже, чем затаённая обида, страх и молчание.

Лёгкий поцелуй обжёг висок, Хиде слегка отстранил пианиста от себя; Йошики посмотрел в светло-карие глаза и почти с облегчением заметил, что затягивавшая их ледяная корка слегка оттаяла, и взгляд уже не кажется таким злым и отстранённым, скорее просто слегка настороженным. Но настороженность и не удивляла. Эта рана столько времени кровоточила и гноилась, приносила страдания, понятно, что сразу, с одного лишь извинения она не зарастёт.