Завтра вечером — самолёт в Токио, а спустя пару недель — конец. И опять всё с самого начала. Но сейчас Хиде жив и рядом. Разве может быть что-то важнее?

***

Йошики сломался. Окончательно и бесповоротно. Снова, пошатнувшись, упал в эту пропасть и в итоге наконец разбился в ней.

Кажется, он впервые плакал на похоронах. Чувствовал вытекающие из-под чёрных очков, за которыми он пытался от всех спрятаться, слёзы. Пианисту было по-настоящему плохо, немая истерика буквально душила; Йошики тихо всхлипывал, висел на руках бережно придерживающего его Тоши и в итоге не смог даже заставить себя подойти к гробу, чтобы в последний раз прикоснуться к мёртвому возлюбленному. Зачем? Йошики и так держал его на руках, обнаружив повешенным. С непонятно откуда взявшейся в руках силищей разрывал проклятое полотенце, приподнимал, встряхивал, безумно надеясь — а вдруг жив, вдруг наконец пронесло? Но нет, Хиде не просыпался. И прорезавший его шею след от удавки давал в очередной раз понять, что Йошики не может ничего изменить. Что петля гораздо сильнее, чем он.

Всё виделось как-то смутно, люди превратились в толпу безликих теней, а окружение стало каким-то серым и пустым. Одно только Йошики помнил — он сидит на полу в квартире Хиде и, рыдая, прижимает к себе ярко-жёлтую в мелких алых сердечках гитару.

Тоши привычно запихивал в него успокоительное и воду. Гладил, тормошил, уговаривал, пытался заставить прийти в себя. Опять попробовал надавить на больное словами:

— Вот Хиде бы не понравилось, что ты с собой такое творишь. Он сейчас…

— …смотрит на нас вон оттуда, — вяло перебил его Йошики и, приподняв больную руку, указал куда-то на окно, — и места себе не находит. Знаю, только я в это не верю. Ненавижу призраков.

Тоши изумлённо вскинул брови и кашлянул, а Йошики криво улыбнулся самым краем рта и согнулся, свешивая плетьми руки между колен. Дёрнулся, когда друг присел рядом на диван и обнял его за плечи.

— Не старайся, Тоши… Ты же знаешь, я без него не могу. Да и не хочу.

— Никаких мыслей о суициде, понял? — Тоши слегка поджал губы и потянул его за волосы, заставляя приподнять голову. — Если мне придётся ещё и тебя хоронить, обещаю, за волосы с того света вытащу и сам убью.

— Как эгоистично…

Йошики угрюмо уткнулся носом ему в плечо, вдыхая знакомый, почти родной аромат одеколона.

— А самоубийство, по-твоему, не эгоистично? — сердито отозвался Тоши и опустил на него глаза.

— Эгоистично. Даже очень… Я всегда осуждал подобное.

Йошики горько усмехнулся. Он ведь и вправду всегда резко отрицательно относился к самоубийцам, приговаривая, что это отвратительно хотя бы из-за того, что они убивают себя, не думая, что почувствуют друзья, родные — те, кто любит их. И до чего же свела его с ума любовь к Хиде, что заставила отказаться от собственных принципов?

— Ну вот и не думай тогда об этом. Я понимаю, что ты чувствуешь, — Тоши поцеловал его в макушку, — понимаю, правда… Но это не повод давать Хиде утянуть тебя за собой в могилу. Вот ведь… Даже и не верится, что ты когда-то на полном серьёзе сказал, что он тебе не нужен.

Йошики замер. Его как мощным разрядом тока ударило.

— Что?.. — растерянно спросил он и поднял на друга взгляд.

Тоши фыркнул:

— Что, уже забыл, как после финального концерта на нём сорвался? Мне показалось, что Хиде тогда очень на тебя разозлился.

— Это-то я как раз прекрасно помню. Да, Хиде тогда разозлился, но мы уже давно помирились… — Йошики слегка наморщил лоб. — И если честно, сама ссора как в тумане, я помню, что я его по щеке ударил и, кажется, накричал, но вот что кричал — не вспомню, хоть убей…

Тоши скривился.

— Ты ему кричал, что если он готов так легко отказаться от всего, то какой из него, к хренам, музыкант. Что ты в нём разочаровался и что раз он хочет всё бросить, то пусть катится, тебе такой слабак не нужен.

Йошики нервно сглотнул и отстранился от друга. Кровь, казалось, в секунду закипела под кожей и обжигающей волной прилила к лицу.

— Я такое сказал?..

— Ага. Слушать противно было. Понятно, что все были на взводе, но ты самого себя превзошёл. Если честно, — Тоши фыркнул, — я бы на месте Хиде тебе врезал. С размаха так. Я даже удивляюсь, что он в итоге тебя простил. Тебе повезло, что он был абсолютно не злопамятный и очень тебя любил. С Тайджи у тебя такой номер бы не прошёл, он бы тебя так отделал, что ты бы потом месяц раны зализывал.

— Это ещё вопрос, кто кого бы отделал, я тоже драться умею, — машинально отозвался Йошики. В ушах у него зазвенело, перед глазами затряслась красная сетка. Вся картина произошедшей трагедии и воображаемая цепь событий развернулись перед взглядом, и Йошики ужаснулся.

Так вот в чём всё дело, вот что запустило петлю. Йошики перебрал всё нехорошее, что мог вспомнить, углубился в свои воспоминания… Но до ссоры после лайва просто не дошёл. И он и вправду тогда был буквально вне себя и потом не мог даже вспомнить, что кричал. Вспыльчивому Йошики были свойственны такие припадки бешеной ярости, в которых он орал окружающим совершенно ужасные вещи, а потом, придя в себя, начинал мучиться угрызениями совести. Стресс из-за распада на концерте достиг максимального уровня, нытьё Хиде подлило масла в огонь, и Йошики потерял голову — он наорал на Хиде, обозвал его слабым из-за желания всё бросить и сказал, что он не нужен ни в качестве музыканта, ни самому Йошики… Наорал и забыл, а добрая судьба по-своему поняла его вопли и принялась их исполнять, да ещё и наказала его за них, заставила переживать этот кошмар раз за разом. Поэтому Хиде всё время погибал, поэтому Йошики не мог его спасти, как бы ни старался — не нужен. Вот и всё.

«Господи, неужели всё так просто?..»

— Ты прав, Тоши. Хиде следовало меня избить за такое, — мрачно протянул Йошики наконец и медленно встал, — и не подпускать больше к себе никогда… Спасибо. Теперь я понял…

Тоши ухватил его за забинтованную руку.

— Йо, ты что задумал? — дрожащим голосом спросил он.

— Не задумал, — пустым голосом бросил Йошики и высвободил руку из его хватки. — Я всё для себя решил. Ещё на похоронах… И твои слова об эгоистичности меня не остановят. Я иду к нему, Тоши, — Тоши вскочил, но Йошики кинул на него пустой, абсолютно отрешённый взгляд, и он остановился, кусая губу. — Так надо. Прошу, не мешай мне.

Впервые за все эти петли Йошики был по-настоящему благодарен Тоши. Наверное, без него пианист ещё долго бы бродил в этих едких потёмках, тонул в воспоминаниях, упорно не замечая того, что лежит на самом виду. Просто Йошики и сам не хотел замечать очевидного. Не хотел вспоминать, понимать, как сильно задел тогда Хиде.

Этот ад — его расплата за вспыльчивость. И за то, что он так неаккуратно разбрасывался злыми словами.

========== 6. ==========

Осознание полной своей виновности в творящемся вокруг кошмаре для Йошики оказалось чем-то просто неподъёмно тяжёлым. Так плохо он себя не чувствовал ещё ни в одной из петель; сидя возле ножки рояля и почти ослепнув от ярости, он расковырял ножом кожу на руках в кровавые лохмотья и ковырял бы дальше, если бы Тоши не отнял у него лезвие. И Йошики даже никакой боли при этом не ощутил, как и при очередной смерти — будто кто-то просто выключил свет и задёрнул на окнах плотные тёмные шторы.

После этого пианист погрузился в какое-то странное состояние, наполненное очень тревожными сновидениями. В ушах громко шумел дождь, длинные косые капли больно ударяли по лицу, и Йошики брёл непонятно куда в этом ливне, судорожно хватаясь трясущимися руками за края собственного кожаного плаща и пытаясь рассмотреть дорогу. Он спотыкался, падал плашмя на мокрый асфальт, разбивая в кровь колени и локти, с трудом поднимался, шагал дальше, чтобы снова рухнуть буквально на следующем же шаге… В какой-то момент перед глазами залетали яркие звёздочки, чернота рассыпалась, как стеклянная декорация, в которую швырнули камнем, и Йошики опять очутился в токийской квартире, увидел себя самого, лежащего с окровавленной рукой возле мёртвого Хиде, а электронные часы показывали семь тридцать утра и дату — второе мая. От такого зрелища стало безумно страшно, захотелось закричать во весь голос, и одновременно душу заполнило ощущение жуткой безысходности. В который раз Йошики подумал, что он не сможет ничего изменить, что так и придётся теперь ему переживать эту ужасную неделю раз за разом. Уже слишком поздно для них обоих.